Дискурсы о человеке в современной России

«Истоки моего философствования, — писал Н. А. Бердяев, — Кант и германская философия»[33]. Правда, он оговаривался относительно того, что не принимал в философии Канта: категорический императив, вещь в себе, религию в пределах разума. Он вспоминал, что в юности написал этюд «Мораль долга и сердечного влечения». «Всю мою жизнь я утверждаю мораль неповторимо индивидуального и враждебную морали общего»[34]. Говоря о влиянии Канта, Бердяев писал, что именно в противоборстве с ним он пришел к собственной теории познания, где исходил из приоритета докатегориального опыта постижения бытия. Под этими словами могли бы подписаться многие российские мыслители, изучавшие кроме Канта еще Гегеля, Шеллинга или других, более современных, например, Гуссерля или Хайдеггера, мыслителей.

К сожалению, российско-немецкие философские рецепции сегодня заметно ослабели (во многом из-за того, что английский стал языком межнационального общения, знание немецкого языка перестало быть обязательным для интеллигенции) и приобрели, так сказать, «полупроводниковый» характер. В России переводят и читают немецких философов, а в Германии русская философия изучается узким кругом специалистов, интересующихся мыслителями серебряного века. Говорят, центр современной философии переместился в Париж, и Германия перестала быть эталоном теоретического мышления. Там тоже усваивается либо аналитическая, либо постмодернистская философия. Однако о стагнации говорить не приходится, количество и качество философских изданий в Германии весьма впечатляет. Идет процесс кумуляции, в ходе которого немецкие философы вновь становятся образцами для других национальных центров. Примерно так же выглядит и духовная ситуация в России. Рецепция и интерпретация Ї – это тоже инновационный процесс. Будем надеяться, что интенсивное изучение нынешней молодежью западной философии даст добрые плоды в виде творческого усвоения и развития философской традиции.

Уход из жизни Фуко, Делеза, Деррида совпал с общим разочарованием в постмодернизме. Непонятно, что ему придет на смену. Если судить по логике качания маятника, то настал черед консервативных идеологий, натурфилософских и органицистских концепций. В связи с общим кризисом в гуманитарных науках, которые по инерции интенсивно развиваются, но уже не отвечают современным проблемам, можно предположить, что наступает очередь России предложить миру свой символический капитал, накопленный в процессе долгой и трудной истории и существенно модернизированный за последние годы социальных потрясений, которые заставляют думать даже самого ленивого. Кстати, левые западные мыслители, задыхающиеся в душном климате общества благоденствия, тоже с надеждой смотрят на Россию, ибо считают, что только нужда рождает оригинальную мысль. Но серьезных оснований для этого, конечно, нет. Философия Ї концентрация культуры, политики, искусства, и в этом смысле для нее необходим благоприятный климат. Говорят, немецкая философия была компенсацией политической и экономической слабости Германии. Но зато с образованием и культурой там, кажется, было все в порядке. У нас разруха имеет системный характер. Другое дело Ї американская философия. Говорят, у нее отсутствует почва, и она имеет целиком «привозной» характер. Однако все, что делают американцы, способствует процветанию страны. Поэтому философия получает поддержку настолько, насколько она является символическим выражением самоуверенности и гордости американского народа. Им даже удалось убедить в собственном превосходстве другие нации. Все, что «сделано в США» (не только товары, но и музыка, философия, наука) воспринимается как эталон качества.

Американцы мыслят без оглядки на других, они отредактировали и адаптировали не только деконструкцию Деррида, но и другие выдающиеся достижения мировой культуры и даже Евангелие (Библия Джефферсона), и теперь предлагают свои учебники всему миру. Там существуют громадные международные университеты, в которых обучаются молодые люди из разных стран. Собственно, болонский процесс ими и стимулирован. По нашим меркам, уровень образования в этих учебных заведениях весьма низкий. В нашей огромной стране с рухнувшей школой в университеты тоже поступают плохо подготовленные студенты. Но при всем том перестраивать содержание системы образования по чужим меркам Ї крайней неосмотрительно. В результате уже все заметили, что в учебниках и тестах по истории есть такие вопросы и ответы на них, которые унижают наше достоинство. Каждая страна и каждый народ имеют право считать себя лучшими и даже «богоизбранными». Но это одна сторона проблемы. Другая Ї в том, чтобы не опуститься до национализма или нацизма, как получилось в 1930-е гг. в Германии. Философ, утверждал Н. А. Бердяев, должен быть не националистом, а патриотом[35]. При составлении своей редакции мировой культуры, конечно, надо помнить и старые лозунги типа: «Москва — третий Рим», «Русский народ Ї Богоносец», «Пролетарии всех стран соединяйтесь» и т. п. Но не следует быть заложниками прошлого. Насколько мы сегодня ответственны перед славянофилами и коммунистами? Пока мы славим первых и ругаем вторых. Между тем у них много общего, и русский коммунизм как говорится, «приделал ноги» к славянофильским идеям. Следует также напомнить, что одним из источников как русской идеи, так и научного коммунизма является немецкая классическая философия, представители которой были патриотами Германии. Немцы достигли грандиозных успехов в философии благодаря поискам путей единства Германии.

Как возможна «русская идея», если идеалом развития нашего общества стали капитализм и партийная демократия? Любая национальная философия выполняет функцию символической иммунной системы общества. Как и военные технологии, их следует использовать не для завоевания мира, а для защиты своих интересов. Задача философа Ї производство символического капитала своей страны, а государство должно всячески содействовать его распространению по всему миру, ибо это самая выгодная инвестиция. Победа в конкурентной борьбе за распространение символического капитала требует выполнения целого ряда условий. Прежде всего, хорошего менеджмента. Кроме того, сам интеллектуальный продукт должен быть привлекательным. Наконец, он должен быть доброкачественным и не содержать опасных для других идеологических вирусов. То, что предлагается, должно быть понятно и полезно для всех. Философы должны научиться говорить на языке, понятном миру. Философия не сводится к апокалипсическим предсказаниям, ее язык должен очаровывать и воодушевлять народы Земли.

Имеет ли философия всемирный характер либо выражает дух нации Ї это, конечно, спорный вопрос. Очевидно, что ее язык Ї это язык мысли, которая не знает национальных, конфессиональных и политических границ. «Логос» вырывает человека из традиционных органических связей, выражаемых «мифосом». Изучение философии делает человека гражданином мира, членом духовного сообщества, объединяющим любителей истины. Но сегодня так можно говорить, кажется, только о науке. Конечно, и она все сильнее дифференцируется, хотя и не по национальным признакам, но в философии это усугубляется тем, что великие европейские нации утратили свои мировые амбиции, а философы перестали их выражать. Философские школы и направления (в конкуренции и дискуссиях между их представителями, собственно, и развивалась всемирная философия) локализовались в национальных университетах. Но именно это обстоятельство и предполагает интенсификацию всемирной философской коммуникации. Хорошим ответом на эту потребность являются всемирные философские конгрессы, которые протекают в форме работы многочисленных секций, т. е. объединяют, как и научные симпозиумы, специалистов в той или иной области.

Философия, развиваясь в форме системы понятий, получает однако выражение на том или ином национальном языке. Будучи зависимой от возможностей родного языка она, строго говоря, непереводима. И все же философская литература, как и художественная, пока еще переводится и читается. Если бы все философы мыслили и говорили на одном языке, то вряд ли бы это способствовало ее развитию. Каждый национальный язык, задающий то или иное описание мира, раскрывает те или иные стороны бытия. Концептуализируя этот опыт, философия способствует более глубокому и всестороннему познанию мира.

Отсюда возникает необходимость мультикультурной и межнациональной философской коммуникации, формой которой являются в том числе и переводы текстов современных философов. Во многом это политический вопрос. Господствует тот, кто задает описание мира. Именно поэтому необходимо переводить, читать и обсуждать проекты, которые разрабатывают философы, пишущие на национальных языках. Философия не дает какой-то новой информации, имеющей коммерческое значение. Она выражает всемирные амбиции своего народа и славит его в семье прочих народов. Поскольку одни народы не особенно любят дифирамбы в адрес других, постольку их перевод и распространение по всему миру ложатся на плечи государства, заинтересованного в улучшении собственного международного имиджа. Тот, кто усмотрит в этом великодержавный шовинизм, будет неправ. Наоборот, моноязычность философии лишь означает, что в мире господствует немецкая, французская или американская философия. Для преодоления такой «глобализации» необходимо создать условия для конкуренции, которая должна протекать не форме «холодной войны» с ее идеологическим противостоянием и «железным занавесом», а в мирной форме перевода, чтения и обсуждения национальных философских проектов.

Европа всегда была внимательной и чуткой к чужому, тем более такому большому, как Россия. Например, Ницше признавался, что образцом подражания для него был не только Шопенгауэр, но и Достоевский. Глубокое отличие между подпольным человеком и сверхчеловеком свидетельствует о том, что немецкий мыслитель дал свой ответ на проблему, поднятую русским писателем. Шелер тоже читал Соловьева и отреагировал, хотя и отрицательно, на его философию всеединства. Локальный конфликт Ї это тоже диалог. Говоря об идейных влияниях, не следует зацикливаться на единодушии. Напротив, как заметил тот же Шелер, соперничество и даже вражда связывает людей прочнее, чем любовь.

Какой видится судьба человека в современную эпоху? Оптимистическая идеология эпохи научно-технического прогресса в результате осознания экологического кризиса, недееспособности демократии, дегуманизации общества сменяется апокалипсическими настроениями, выражающимися в тезисах о смерти человека, конце цивилизации и т. п. Раньше ученые славили разум и человека. Сегодня стоит заговорить с ученым — начнется тема экологии: техника опасна, ибо ведет к исчерпанию ресурсов, генные технологии, клонирование угрожают самому человеку. По прогнозам Римского клуба, природные ресурсы должны были уже давно кончиться. Очевидно, что его члены преувеличили опасность. Встает задача сохранения науки от самой себя. Наши, доведенные до отчаяния соотечественники, испытывают нужду не в научной критике, а в мифе и религии. Но это тоже вызов серьезным ученым. Они должны понять, что «критика предрассудков», на которой они специализировались, обрела разрушительный характер.

Особенностью современной философской антропологии «после смерти человека» является интеграция разнообразных дискурсов как естественнонаучного, так и философского характера. Подобный синтез необходим, прежде всего, для решения вопроса о происхождении человека. Здесь соревнуются самые разнообразные концепции биологического, натурфилософского, культурологического и религиозного плана. Многие пишут о происхождении человека так, как будто присутствовали при этом и знают наверняка. На самом деле это одна из вечных загадок и, скорее всего, только астрономическая сумма денег, потраченная на расшифровку генома человека, может внушить уверенность, что в этом вопросе достигнута полная ясность. Но если столь очевидное различие человека и животного выражается всего лишь в одной десятой процента, то совершенно очевидно, что расшифровка генетического кода не дает ответа на загадку человека. Значимость этих близких к завершению исследований лежит в иной плоскости.

Столь же странным образом обстоит дело в биологической антропологии и археологии. Фактов много, но они уложены в весьма убогие схемы.

Не проливает ослепительного света на проблему и культурная антропология, представители которой уже более ста лет занимаются описанием образа жизни так называемых примитивных народов и реконструкцией первобытной культуры. Думается, и здесь причиной неудачи является господство односторонней научной объективистской установки, ориентирующей на поиски в истории следов современности. Разумеется, современное человечество является ступенью лестницы, ведущей вглубь истории и далее — эволюции природы, однако нельзя злоупотреблять антроподицеей, согласно которой и природа, и история выступают частью великого плана, целью которого является нынешний идеал человека. Религиозный дискурс также не лишен трудностей. Если человек создан по образу и подобию Бога, то Создатель либо имел предварительный образ человека, либо достиг стадии сходства с ним. В том и в другом случае заранее предполагается то, что следует объяснить.

Идея человека ― продукт философии, которая уже более двух тысячелетий занимается созданием образов человека. Ясно, что они отражают некие социально, культурно, исторически обусловленные ожидания, которые реализовались в педагогических и идеологических практиках той или иной эпохи. Но это не дает повода для абсолютизации идеи человека. П. С. Гуревич, с одной стороны, определяет философскую антропологию как философию человека; с другой стороны, он проводит резкую демаркационную линию между ними и связывает становление этой дисциплины с историзмом Вико. Различные дискурсы о человеке он классифицирует в зависимости от того, какому медиуму отдается предпочтение в социальных коммуникациях: Бог, природа, социум, человек[36].

Еще в начале XX в. пионеры философской антропологии ― М. Шелер, Г. Плеснер, А. Гелен и др. указывали на ограниченность биологического подхода к определению человека. Если оценивать его с точки зрения адаптации к среде, то, пожалуй, это самое неприспособленное животное. На высшей ступени эволюции наиболее успешными оказываются организмы, способные кооперироваться и воспитывать потомство. Поэтому сегодня происходит расширение эволюционной теории в социобиологии, биоэстетике, генетике и т. п. Вместе с тем биологические метафоры имеют огромный эвристический потенциал в этике, истории, педагогике и др. гуманитарных дисциплинах. Но сегодня можно и нужно говорить, во-первых, о социально-культурной и, разумеется, философской «нагруженности» биологических теорий; во-вторых, о переходе эволюции человека в другие сферы. Примером может служить использование понятий «приспособление», «селекция», отбор» и, особенно, «иммунная система» в рамках искусственно созданной среды обитания — культуры. Но, конечно, главное направление междисциплинарного тренда ― это гуманитарные дисциплины, где происходит настоящая научная революция. Поскольку ни один из существующих рассказов о человеке не является вполне автономным, остается преодолевать фундаментализм и выстраивать междисциплинарный подход, предполагающий не конкуренцию, кооперацию.

Одна из первых и лучших работ по социальной антропологии написана В. С. Барулиным[37]. В отличие от весьма туманных фантазий философов о трансцендентальной природе и сущности человека, здесь весьма внятно раскрывается человеческий характер социальной, экономической, хозяйственной жизни. Однако романтика времени сказалась в том, что автор не видит противоречия в развитии свободной индивидуальности и сохранении государственных добродетелей человека. Сегодня проект социальной антропологии нуждается в радикальном обновлении. С одной стороны, кажется необходимым сохранение ориентации на общество и культуру при определении сущности человека; с другой стороны, необходимо критически отнестись к тенденции индивидуализма, который бурно расцветает на поле нынешней постмодернистской экономики. Выход заключается в реабилитации традиционных укладов и форм жизни. Участие в этом процессе экономистов, социологов, культурологов представляется весьма важным, так как от философских деклараций дело следует довести до построения такой модели общества, где бы реальная и виртуальная экономика сочетались с традиционными антропологическими характеристиками родового человека.

Интересная исследовательская программа социальной антропологии была заложена Ю. Н. Емельяновым. Им учтены достижения западной культурной антропологии, которые критически и творчески воспринимаются в контексте российских реалий. Хотя он обозначает свою работу как критико-рефлексивную, в ней содержится целый ряд позитивных идей, составивших основу отечественной социально-культурной антропологии. Достоинство предлагаемого подхода видится в отказе от узко инструментального понимания природы современной социальной реальности. В отличие от большинства российских гуманитариев, считающих современный социум лишенным гуманистической составляющей, автор полагает, что социальная реальность остается коммуникативной по своей природе и поэтому взаимоотношения людей не только объективируются, но и очеловечиваются[38].

России нужны передовые технологии, не только научно-технические, но и воспитательно-образовательные. Для их создания необходимо использовать традиции, которые наши предки передавали своим сыновьям и дочерям, выносившим тяжелый груз социальных, семейных человеческих обязательств. Разумеется, прежде всего, внимание обращается к православию, которое целое тысячелетие формировало и пестовало тела и души русских людей.

А. А. Корольков разрабатывает проект «духовной антропологии», опирающийся на традиции православия. «Духовность ― это проявление устремленности к совершенному, идеальному, целостному. Духовность преодолевает утилитаризм, чисто практическое, точнее — прагматическое бытие человека. Духовность рассматривалась в русской религиозной философии как метафизическое ядро человека. Самое существенное в духовной жизни ― искание Бесконечного, Абсолютного, Идеального»[39]. Образец духовной жизни автор находит в христианстве. Свою задачу он видит в восстановлении традиции христианского воспитания, опирающегося на идею богоподобия человека. «Духовное самоопределение и возмужание Руси, России происходило на основе христианства, поэтому основой духовной антропологии с необходимостью должно оставаться христианство, православие»[40].

Н. В. Омельченко среди других антропологических констант акцентирует творчество и любовь. Действительно, чувство симпатии является основой подлинно человеческих взаимоотношений, и тот удар, который наносит современная цивилизация с ее формальными обезличенными взаимосвязями на почве рынка и труда по межличностной коммуникации, является весьма тяжелым. Отсюда понятна забота о том, чтобы как-то реставрировать первичные теплые взаимоотношения людей, благодаря которым и создавались прочные и стойкие человеческие объединения.

Анализируя разнообразные нападки на гуманизм, Н. В. Омельченко придерживается мнения, что философская антропология должна строиться на гуманистических основаниях. Автор защищает понятие души, определяя ее как совокупность (внутренних и внешних) устойчивых универсальных отношений человека с миром. Развивая рафинированную концепцию бессмертия души, автор полагает, что смысл человеческого существования заключается в укреплении своего бессмертного, богоподобного начала. Светская теология определяется им как философия, которая изучает религию, ее постулаты, образы и символы для прояснения подлинного облика бытия и человеческого существования[41].

В. Д. Губин и Е. Н. Некрасова реконструируют проект человека, сформировавшийся в ходе антропологического поворота в начале ХХ столетия (Шелер, Бубер, Плеснер, Гелен), и дополняют его психоанализом (Фрейд, Юнг, Фромм), а также идеями постмодернистских мыслителей (Делез). Достойное место в книге «Философская антропология» указанных авторов нашли идеи русских мыслителей.

Сама философская антропология определяется авторами как наука о сущности и сущностной структуре человека, о его основных отношениях — к природе, обществу, другим людям, к самому себе.. В качестве основополагающих феноменов человеческого бытия представлены любовь, творчество, счастье, труд, игра, смерть и смысл жизни. Авторы предлагают и собственный проект «живого человека», согласно которому быть человеком значит быть живым: «Это особенно относится к философски мыслящему человеку, который должен постоянно преодолевать настоящее, вырываться из его оков, из его стереотипов, из огромного количества усыпляющих и успокаивающих своей массивностью и надежностью знаний, которые существуют в каждую эпоху из сложившегося представления о жизни. Надо быть судьей всему тому, что сложилось, затвердело и омертвело»[42].

Книга Е. В. Золотухиной-Аболиной отличается ясностью, четкостью и доступностью[43]. Автор систематизировала и упорядочила материалы, опубликованные в период становления этой новой дисциплины в нашей стране. Хотя и среди них было немало ярких публикаций, акцентировавшихся на малоизученных особенностях человеческого бытия.

Примером может служить работа С. П. Гурина, критикующего классический образ «человека вообще», относительно которого предполагается, что это мужчина-европеец в расцвете лет, среднего достатка и свободной профессии. Главными его достоинствами, которые культивируются образованием, являются разумность, моральность, свобода и независимость. С. П. Гурин утверждает, что в действительности ни один конкретный человек не соответствует классической норме. Поэтому все люди, так или иначе, проявляют элементы маргинальности. «Каждый может считать себя маргиналом ― в силу неопределенности его социального статуса и необеспеченности завтрашнего дня, специфических качеств личности, неустойчивости здоровья и психики, случайностей в повороте судьбы»[44].

Французские постмодернисты указали на позитивные функции маргинального опыта. Те, кого раньше содержали взаперти, подвергали перевоспитанию или лечению, объявлены новыми святыми, эксцессы которых считаются проявлением извечного стремления к трансцендентному. По мнению С. П. Гурина, «радикальный личный опыт (спонтанный и опасный) вписывается в широкий контекст христианской традиции, опирается на преемственность духовных практик и корректируется опытными наставниками и может послужить толчком не к иллюзорной, а к действительной трансформации личности, стать шансом к реальному преображению или спасению»[45].

Оригинальные, необычные идеи выдвигает заведующий кафедрой философской антропологии МГУ Ф. И. Гиренок. По мере чтения одной из его ярких книг нарастает протест; книга отбрасывается, потом снова читается[46]. Возникает множество сомнений, вопросов, вплоть до того: дело ли философии разбираться в проблемах аутизма, зеркальных нейронов и наскальной живописи? Когда волнение по поводу всего написанного уляжется, начинаешь понимать, что проблема происхождения человеческого языка и сознания давно требует философского вмешательства. Антропологи, археологи, палеолингвисты знают много новых фактов, однако выдвигают для их объяснения явно упрощенные, опирающиеся на собственные ресурсы теории. Мы, современные философы, тоже дистанцировались от научных исследований, и вполне удовлетворяемся схемами, которые были придуманы нашими предшественниками (Шелер и Кассирер насчитали около пяти описаний, и нельзя сказать, что к этим «идеям человека» добавилось что-то существенное, кроме тезиса о «смерти человека»). Смелые философские концепции, конечно, предлагались, но, пожалуй, ни одна из них не была признана удовлетворительной. Хайдеггер определил человека как «просвет бытия», однако антропологию он считал естественнонаучной дисциплиной и не разделял энтузиазма Шелера, Плеснера и других, видевших в открытиях биологии немало интересного и полезного для философии. В свою очередь ученые тоже не видят ничего полезного в философских моделях человека и вежливо признают лишь тезисы об особой моральности и разумности человека.

Книга Ф. И. Гиренка интересна как раз тем, что содержит смелые импровизации на темы биологии, нейрофизиологии, психиатрии, психолингвистики, палеографии и т. д.

Он освоил и осмыслил сложные и разнородные научные дисциплины, особенно те, что изучают разного рода аномалии человеческой психики. Вывод, к которому он пришел достаточно необычный и спорный. Древний человек не был похож на нас, в истоках человечества обитали существа, которые сегодня находятся под наблюдением психиатров. В качестве предположения такие мысли уже высказывались, например, Поршневым, а до него Ницше, Клагесом и Геленом, а также антропологом Л. Больком и врачом П. Альсбергом, но воспринимались как продукты некой интеллектуальной усталости, вызванной трудностями объяснения все новых данных, противоречащих стандартной схеме эволюции языка и сознания.

В чем же состоят основные идеи Ф. И. Гиренка? Во-первых, наш предок был не коллективистом, а индивидуалистом, и вообще был склонен к аутизму. Он боялся внешнего мира и прятался в темных пещерах. Его вовсе не привлекали красоты природы, скорее, его мучили собственные фантазии, и он постоянно слышал какие-то голоса. Видимо, одно полушарие мозга «разговаривало» с другим, поскольку они не были изначально скоординированы, так как для этого был необходим витамин, содержащийся в печени и костном мозге других животных или в моллюсках. Во-вторых, Ф. И. Гиренок считает, что языку предшествовало письмо. Основой этого тезиса является, пожалуй, философское размышление. Язык — явление социальное, а первобытное сознание изначально было индивидуальным, человек был самостью, а личность ― это форма отчуждения. Автор оказался не просто учеником, но креативным последователем грамматологии Ж. Деррида, который не знал о теории зеркальных нейронов, не обратил внимания на феномен наскальной живописи и поэтому не смог убедить в преимуществах и в приоритете письма перед речью.

Много фактов, полученных в науках о человеке, удачно сошлись и «подсоединились» друг к другу в книге Ф. И. Гиренка. Тяжелое наследие франкфуртской школы, особенно теории отчуждения, да еще вызванное российскими неурядицами недоверие не только к государству, но и к другим формам социальности, все еще определяют наше умонастроение и заставляют понимать человека как существо не просто недостаточное, но и девиантное. Правда, девиантность сама определяется нормами социума. Поскольку они в свою очередь расцениваются автором, как что-то вроде «диспозитивов», т. е. форм власти, то безумие оказывается подлинной гениальностью.