Манипулирование и его имитация

Большинство ученых склонны видеть в манипулировании скрытый вид речевого воздействия, признавая за убеждением статус открытого воздействия [10]. Наряду с этими видами воздействия выделяют еще два: приказ и обман. Обман иногда отождествляют с манипулированием, хотя по своей грубости и экстралингвистичности он ближе к приказу. И то, и другое по сути является видом прямого насилия, когда продуцент речи пускает в ход свои неречевые преимущества: власть или монополию на достоверную информацию. Это легко увидеть, если ввести в рассмотрение параметр критического анализа. Убеждение открыто для критического анализа. Его тезисы всегда формулируются эксплицитно, а аргументы легко вычленяются. Манипулирование в том и состоит, чтобы блокировать возможность критического анализа, как это бывает в этническом, политическом или художественном мифе. Не только аргументы не вычленяются, но и тезисы не всегда формулируются прямо.

Манипулирование есть подталкивание к выводам, производимое таким образом, что реципиент речи не совсем понимает, какая сила его толкает. Отдающий приказ формулирует свои тезисы эксплицитно, а обязанность обосновывать их считает факультативной. Обманщик, как это парадоксально ни прозвучит, также формулирует защищаемые постулаты прямо и открыто, а аргументы подкрепляет заведомой ложью. Критический анализ вполне может быть включен и в случае приказа, и в случае обмана. Во всяком случае языковые преграды этому не препятствуют. Препятствие лежит в иной области. Не только ложь об уже имевших место событиях, но и неискренние обещание и вообще проявление неискренности удобнее числить по ведомству обмана, чем манипулирования [11], хотя бы потому что только манипулирование влияет на когнитивные способности человека, потому что именно манипулирование, а не обман представляет собой наиболее серьезное вмешательство в систему культурных ориентиров. Журналистский штамп «оболванивание населения» применим не к обману, а к манипулированию. Обман чаще всего сиюминутен, а манипулирование чаще всего долговременно.

Разумеется, тоталитарная пропаганда широко пользуется прямым обманом, когда она способна полностью контролировать информационное пространство. Использует она и приказ, так как имеет за плечами силовой механизм. В этом смысле можно понять логику тех исследователей, которые называет советскую культуру культурой документа, рассматривая как таковой даже санкционированную сверху художественную литературу и литературную критику [12]. Использует тоталитарная пропаганда и убеждение в тех случаях, когда ее утверждения оказываются доказуемыми. Но главная ее опора – это именно манипулирование, манипулирование тотальное, постоянное, сводящееся к заботе о том, чтобы держать общественное сознание в рамках базового мифа и наглухо заблокировать рефлексию.

Когда критический анализ проникает в щели мифа или реальность начинает ему сильно противоречить, когда толпы остывают и разбредаются, миф продолжает жить, все больше и больше абстрагируясь от реальности. Если вернуться к «наивным» наукам, этому соответствует тот случай, когда мы продолжаем говорить, что солнце садится в море, но в своих действиях руководствуемся соображениями более продвинутой астрономии или во всяком случае в бытовом поведении берем пример с людей, которые считают Землю вращающейся вокруг Солнца [13].

Тоталитарная пропаганда не прекращает своих действий, хотя бы потому, что она сама чужда рефлексии. Конечно, власть и ее слуги сами перестают ощущать энергию мифа, но они продолжают выполнять ритуал, потому что ритуал нельзя приближать к действительности на манер приближенных вычислений в математике, построив ступенчатый алгоритм. Для этого требовалось бы значительно большее понимание происходящего, чем дает миф о советской пропаганде. Поэтому вместо аппроксимации происходит имитация – имитация манипулирования.

Эта фаза, являющаяся, по-видимому, необратимой, быстро приводит тоталитарную риторику к разрушению. Дальше можно говорить только о следствиях этой риторики, о периоде ее полураспада. Причем в области долговременных следствий именно последняя фаза создает опасный прецедент и наносит наибольший ущерб культуре. Для Советского Союза эта фаза оказалась созвучной с великим коммуникативным скепсисом, известным под именем постмодернизма, который возникал как ответ на тоталитаризм и провозглашал «философствование после Освенцима». Однако советские интеллигенты легко отождествили брежневскую эпоху с симулякром, получив извне интеллектуальный импульс к релятивизму и социальному безразличию, получившему в постсоветские времена сленговое наименование «пофигизма».