Брехуны и хитрые

Дело в том, что для принятия правильного решения по тому или иному фронту Сталину нужно было получать точную информацию об обстановке на нем. А точную информацию получить очень сложно, поскольку люди, чтобы обелить себя, врут очень часто и даже тогда, когда это им во вред. (Вспомним еще раз Кирпоноса, вспомним то, что директивы Ставки от 23-24 июня 1941 г. базировались на донесениях предателя Павлова). А на войне такое вранье генералов очень дорого стоит солдатам.

Чтобы было понятно, о чем речь, приведу два примера из воспоминаний генерал-полковника А.Т. Стученко, который начинал войну командиром кавалерийского полка, а затем – кавалерийской дивизии. Прошу прощения за длинные цитаты, но из них трудно что-либо выбросить.

"К 3 сентября наша 19-я армия вынуждена была правым флангом перейти к обороне. Левым флангом она во взаимодействии с левым соседом – 16-й армией – продолжала наступать в общем направлении на Духовщину.

45-я кавалерийская дивизия получила задачу быть готовой войти в прорыв на участке одной из стрелковых дивизий. Ранним утром 3 сентября мы начали выдвижение к линии фронта.

– Ну, Андрей Трофимович, – сказал мне Дрейер, – тебе опять быть в голове. Прорывайся с ходу. Пятьдесят пятый кавполк развернется вслед за тобой. Пехота должна сделать для нас "дырку", а расширять ее придется нам самим.

Я ввел полк в лощину. До переднего края противника оставалось километра полтора. Слева от нас на большом бугре стояли несколько командиров и в бинокль наблюдали за боем.

– Кто ведет конницу? – послышался голос с бугра. – Быстро к командарму!

Передаю командование начальнику штаба и, пришпорив коня, галопом взлетаю по склону холма. Ищу глазами командарма.

– Я Конев, – сказал один из командиров. Представляюсь ему и докладываю полученную мною задачу.

– Правильно, – подтвердил он. – "Коридор" вам пехота сделала, овладев вон тем хутором и рощей левее, – командарм показал рукой. – Дело теперь за вами. Прорывайтесь.

А я, слыша оживленную автоматную и пулеметную стрельбу в этом направлении, замечаю:

– Но на этом участке все еще идет бой. Значит, проход не сделан...

– Повторяю: "дырку" вам пробили. Можете встретить только отдельные, разрозненные группы противника. Вот командир стрелковой дивизии подтвердит.

– Так точно! Пехота прорвала передний край немцев и вышла на указанный вами рубеж, товарищ командарм, – отчеканил стоявший рядом с И.С. Коневым командир дивизии.

– Вот видите, – сказал командарм. – Не теряйте времени, смелее прорывайтесь. – И неожиданно отрывисто резко, со свойственной ему решительностью, добавил: – Назад вам пути нет, только вперед!

Отдав честь, я галопом догнал свой полк. До переднего края оставалось метров пятьсот, когда на нас обрушились мины. Послышались стоны раненых.

Надо развертываться для атаки. Но как? Лощина узкая, с крутыми, почти отвесными берегами. Здесь и одному эскадрону не развернуться. Что ж, будем атаковать поэскадронно. Командую построиться в три эшелона.

– Шашки к бою! За мной в атаку... За Родину... марш, ма-аррш!

Эскадроны уже шли галопом, когда с "прорванного" переднего края обороны противника застрочили пулеметы. Все смешалось. Передние лошади падали, переворачиваясь через голову. На них наскакивали скачущие сзади и тоже падали. Уцелевших всадников вражеский огонь прижал к обрывистым берегам лощины. Такая картина представилась моим глазам, когда я оглянулся назад. Видя, что за мной уже никого нет, перевожу коня на рысь, на шаг и поворачиваю назад. Пытаюсь восстановить строй. Вдали показался головной эскадрон следующего за нами 55-го кавалерийского полка. Он тоже уже начал нести потери. Мои команды никто не выполняет. Видимо, люди просто не слышат их в грохоте стрельбы. Слева от меня сгрудилось человек 50 всадников. Спешившись, они пытаются укрыться от пуль. Подскакиваю к ним:

– Садись!

Возле меня весь вымазанный в глине пеший стоит комсорг полка Фабрикантов. Под ним убили коня. Приказываю ему садиться на свободного. Под огнем кое-как собираем людей. Их уже больше сотни. Нельзя терять ни секунды – град пуль продолжает осыпать нас. Подняв над головой шашки, скачем в новую атаку. Вот и вражеская траншея, но не пустая. В лицо полыхнуло жаром от автоматных и пулеметных очередей. Несколько взмахов шашками – и мы по ту сторону траншеи. Топот сзади ослабевает, чувствую, что за мной следует совсем мало всадников. Дрожь охватила меня. С кем же атаковать дальше? Оглядываться не хочу – боюсь. Скачу, помня слова командарма: "Только вперед!" Метрах в трехстах от траншеи все же оглядываюсь. За мной скачут только несколько всадников, видимо, остальные вышли из строя уже за передним краем противника. Всё... Конец... Перевожу коня в рысь, а затем, повернув кругом, возвращаюсь в лощину. Мимо меня, поддерживая друг друга, идут раненые. Кругом трупы лошадей.

"Кто же виноват? – жжет мысль. – Я, как командир, или кто другой? Зачем мы пошли в атаку в конном строю на непрорванную оборону противника?

Глухой шлепок прерывает раздумья. Конь мой падает на колени, а потом валится на бок.

– Товарищ командир! – Слышу взволнованный голос Саковича. – У меня коня убили, я, пока другого достал, вас из виду потерял... Товарищ командир...

– Дай коня! – обрываю его.

Приказываю отводить остатки эскадронов за бугор, на котором стоит командарм. Вложив шашку в ножны, поднимаюсь на холм. Конева окружают те же командиры. Здесь же теперь и генерал Дрейер.

Слова официального доклада не идут на ум. Показываю рукой на лощину, на проклятую траншею:

– Видели?..

Командарм посмотрел на меня и ничего не ответил. Устало вздохнув, я повернул коня. Уже спускаясь с бугра, услышал, как Иван Степанович обрушился на командира стрелковой дивизии: – За это расстреливать надо!" ¹⁵⁹

Итак, что произошло? Конев решил ввести в тыл немцам кавалерийскую дивизию – около 3 тыс. конников – для уничтожения немецких тылов. Сами, да еще в конном строю, прорывать укрепленную оборону противника кавалеристы не могли, и это было запрещено боевыми уставами. Пробить проход для кавалерии должна была стрелковая дивизия. Однако ее генерал струсил, никакого прохода в обороне немцев не сделал, но Коневу доложил, что все в порядке, в надежде – авось кавалеристы и сами пробьются. Результат вы прочли. Ну, положим, Конев действительно расстрелял бы этого генерала, но что толку для тех, кто уже убит из-за этого генеральского урода? А ведь таких генералов была уйма и на всех должностях. Как же Сталин мог им верить?

Но и это не все аспекты вопроса. Стученко вспоминает, кстати, еще один эпизод. В начале февраля 1942 г. его дивизия в пешем строю совместно с 3-й кавдивизией должна была атаковать немцев. Он послал свою дивизию в атаку, но 3-я дивизия даже и не пробовала атаковать. В результате немцы сосредоточили огонь на дивизии Стученко, и она должна была с большими потерями отойти на исходные позиции. Стученко пишет.

"Волновали мысли: почему же соседи не поддержали нас? Правый наш сосед – 3-я кавдивизия. Временно ею командует полковник Картавенко. Храбрый в бою, не теряющийся в самой сложной обстановке, веселый, жизнерадостный, он мне очень нравился. Только одно в нем выводило меня из равновесия – излишняя осторожность, которая зачастую дорого обходилась соседям. Пробравшись к нему на наблюдательный пункт и очень обозленный на него, я спросил:

– Андрей Маркович, почему твоя дивизия не поднялась в атаку одновременно с двадцатой?

Картавенко, не обращая внимания на мой раздраженный тон, спокойно ответил:

– А я и не пытался поднимать ее. Людей на пулеметы гнать не буду. У меня и так одни коноводы да пекаря остались.

Телефонный звонок прервал наш разговор. На проводе комкор. Картавенко сразу меняет тон:

– Дивизию поднять в атаку невозможно, немцы огнем прижали ее к земле. Вот лежим и головы поднять не можем.

Положив телефонную трубку, Андрей Маркович лукаво покосился на меня:

– Понял? А ты – в атаку...

Может быть, он прав? Может, так и мне надо было поступить? А приказ? Ведь его выполнять надо?.. Безусловно, надо!"

Ну и как же быть с такими хитрыми генералами, которые приказы выполняют только тогда, когда они им нравятся? Невзирая на то, что из-за них гибнут люди в других дивизиях?