Сентября 1941 г. 22 час

Дорогая Анка! Давно я не писал тебе, так как отпра­вить письмо все равно не было возможности. Невозмож­но это и сейчас. Но я думаю, что написанное письмо все равно как-то дойдет до тебя, а ненаписанное — исчезнет бесследно. Вот я и сел писать.

Сейчас глубокая ночь. Сижу в большой хате. Вокруг меня на лавках, на лежанке, на полу спят мои дорогие товарищи. Они спят в полной выкладке: в шинелях, за­тянутые в ремни, обнимая винтовку или пулемет!.. Горит ночник, его шаткое пламя гонит тени по белым стенам мазанки, за столом напротив меня — комиссар. Он так же, как и я, не спит, не спит четвертую ночь.

Как случилось, что мы попали в окружение? Об этом долго рассказывать, да и нет охоты, так как до сих пор еще не все ясно. Одно бесспорно — что всюду, куда ни ткнись, немецкие танки, автоматчики или огневые точки.

Четвертый день наше соединение ведет круговую обо­рону в этом кольце. По ночам кольцо вокруг нас обозна­чается заревом пожаров. Они вспыхивают то там, то сям по горизонту, придавая небу причудливую розоватую ок­раску. Великолепные золотые ветви вырастают в темно­те. Бледнеют звезды. Зарево, перекатываясь, ползет по степным далям и гаснет, вспыхивая в другом месте. Под утро уходим из села. Суровые, встревоженные лица колхозников. Тихие речи женщин...

Пылит дорога. Вереницы грузовиков и подвод. Тылы стягиваются к центру кольца. Строевые части отходят, перегруппировываются для решительного, прорывного удара. Кольцо сжалось чрезвычайно. Больше двигаться некуда. В ближайшие часы надо ожидать решительного боя. Нет никакого сомнения в том, что соединение про­рвется из окружения. Но как это будет? Какой ценой? Вот что не выходит из головы каждого командира.

И в этой грозной обстановке произошло одно собы­тие, которое имеет для меня огромное значение. Опишу тебе это событие подробно.

Сегодня днем я приехал в свое подразделение. Отсут­ствовал я двое суток. Выводил испорченную машину. По дороге, уходя из села, в которое вступил немец, я забрал боеприпасы, которые не успели вывезти растерявшиеся тыловики. Забрал двух тяжелораненых, отвез их от пе­реднего края. Всю ночь я возил на машине ящики с гра­натами и двух стонущих истерзанных людей. Перепу­ганные военврачи отказались их принять. Я грозил им наганом, но это еще больше их испугало. Тогда я бро­сил этих чертей, разыскал родильный дом на селе и сдал туда раненых. Приказал замаскировать их на случай прихода немцев. Когда я уходил, один из них притянул меня за ворот гимнастерки и поцеловал в губы. Он ска­зал: «Товарищ майор, ты мне дороже отца». А он в эту минуту был мне дороже моего будущего.

В этих бедствиях моих нет ничего особенного, так как каждый из нас часто делает подобные дела, но все-таки было приятно вернуться в подразделение с сознанием, что оторвался недаром.

Итак, я приехал в боевом настроении. Еще не успел ничего доложить комиссару, как собралось партийное бюро. На повестке дня — прием меня в партию. И вот я — как есть — черный от грязи, заросший щетиной - сижу в зарослях кукурузы. Вокруг меня товарищи — члены партбюро и партийный актив. У каждого в руках автомат или винтовка. Невдалеке бухают орудия. Вок­руг в кукурузе гуляют дозорные. Такова обстановка приема меня в партию.

Секретарь партбюро, политрук Алексей Царук, зачи­тывает мое заявление и рекомендации товарищей-коман­диров-коммунистов. Они знают меня только с начала войны. Но по санкции военкома соединения меня прини­мают в партию как воина Красной Армии, отличившего­ся в боях, то есть согласно новому постановлению ЦК ВКП(б).

Зачитываются рекомендации. Что это за удивитель­ные рекомендации: в них есть целые описания боев, в которых я участвовал, особенно интересно описание од­ного боя под Бобрицей в прошлом месяце. Я смотрю в землю, потому что у меня пощипывает глаза.

Ты понимаешь, я всегда чувствовал, что буду всту­пать в партию в обстановке жестокой борьбы. Но дейст­вительность превзошла все мои предчувствия. Я вступил в партию в тот момент, когда все соединение находится в окружении, то есть накануне решающего смертельного боя для меня и моих товарищей. На душе у меня удиви­тельно спокойно и хорошо. В боевой обстановке я вооб­ще спокоен, а теперь к этой всегдашней уравновешенно­сти прибавилось еще новое чувство. Гордость. Сознание того, что я прожил свою жизнь не даром, и если придет­ся умереть, то не даром умру.

И на тебя я надеюсь. Если ты останешься одна, то что тебя не сломит. Ты замечательный, честный и цель­ный человек. Такие не пропадают.

2 часа ночи. Сейчас получил донесение, что противник в четырех километрах с левого фланга. Рудаков говорит, что мы стоим на пятачке на одной ноге — другую поста­вить некуда. Сейчас вышел на улицу. Зарево по всему горизонту и какая-то хреновая трескотня. Ни черта не поймешь. Но мы тертые калачи, нас не испугаешь. Ребя­та спят.

А вот новое донесение. С левого фланга наших час­тей нет. Кругом мы держим оборону. События развива­ются быстро. Сейчас подошел старший политрук Грид-ччн и сунул мне два печенья. Откуда он их достал, не представляю. Но не съел, а принес мне.