Городские тела и сантименты

Наталия Мазалова

“ОПАЛЬНЫЙ ПРИНЦ В ИМПЕРИИ ЛОТКОВ И ПЕСТРОЙ СУЕТЫ”:

чувствованиягорожанвсовременномПетербурге

В русской культуре сложился уникальный образ Петер-бурга, который менялся в различные исторические пери-оды. Для исследования “чувственно воспринимаемого” образа (Ю.Д. Апресян) современного Петербурга я обра-тилась к анализу чувствований горожан. Термин “чув-ствования” (устар.) употребляется в широком значении, близком feelings в англоязычной культуре: физические чувства и ощущения, эмоции, переживания, чувства, мнения, взгляды, восприятие (Rosaldo 1984; Leavitt 1996).

Образ Петербурга создается, прежде всего, на основе физического восприятия (зрения, слуха, обоняния); го-рожане видят свой город воочию, по телевидению, в со-циальных сетях, слышат о событиях, происходящих в нем, ощущают особенности его климата, природных условий на уровне физиологических реакции – “чувств тела” (семантический примитив “воспринимать”). На ос-нове ощущения и восприятия возникает форма чувствен-ного отражения — представление, которое приобретает

!

эмоциональную окраску (“чувствовать”), а затем прохо-дит ментальную обработку (“знать”). В качестве объясни-тельной модели сложившихся представлений нередко используются существующие мифологические образы или литературные реминисценции: “Речь идет об особом типе восприятия города, его “переживания”, а разного рода “городские легенды” — лишь проявление, словесное закрепление этого восприятия” (Равинский 2003: 409). Я хотела бы остановиться на исследование следующих во-просов: чувствования города петербуржцами (как они “воспринимают”, “ощущают”, “чувствуют” город), а также на представлениях и образах, которые возникают на ос-нове этих чувствований.

Чувствования относятся к “душевным состояниям” — одному из трех выделенных В.Н. Топоровым элементов петербургского текста (два других “объектный состав”, “природные” и “культурные” явления) (Топоров 2009: 663). Этому исследователю принадлежит заслуга откры-тия петербургского текста литературы:

призрачный миражный Петербург (“фантастический вымы-сел”, “сонная греза”), и его (или о нем) текст… принадлежат к числу тех с в е р х н а с ы щ е н н ы х р е а л ь н о -с т е й, которые немыслимы без стоящего за ними целого и, следовательно, уже неотделимы от мифа и всей сферы сим-волического… Петербургский текст, представляющий собой не просто усиливающее эффект зеркало города, но устрой-ство, с помощью которого и совершается переход матери-альной реальности в духовные ценности, отчетливо сохраня-ет в себе следы своего внетекстового субстрата и в свою оче-редь требует от своего потребителя умения восстанавливать

(“проверять”) связи с внеположенным тексту, внетекстовым для каждого узла Петербургского текста. Текст, следова-тельно, обучает читателя правилам выхода за свои собствен-ные пределы, и этой связью с внетекстовым живет и сам (Топоров 2009: 644).

Еще в двадцатые годы Н.П. Анциферов писал о Петербурге как о “конкретном культурно-историческом организме, обладающем душой” (Анциферов 1922). Раннее В. Ли в работе “Италия. Genius Loci” рассматривала го-рода (местности) как “живые существа”, с которыми че-ловек вступает в различные отношения (Ли 1914). Во второй половине ХХ в. стала популярной концепция те-лесного воплощения и телесных репрезентаций социаль-ных отношений и культурных ценностей (Bourdieu 1977: 124; Фуко 1996, 1998 и др.). М. Дуглас в книге “Есте-ственные символы: исследование в области космологии” (Douglas 1970), посвященной разработке подхода к изуче-нию телесного символизма как средства выражения со-циального опыта, отмечала, что человеческое тело всегда воспринимается как образ общества (“социальное тело”), и таким образом включает в себя социальное измерение. По аналогии с социальным телом, город можно предста-вить в виде системы – “тело города” (с несколькими со-ставляющими — социальной, культурной, архитектурной и природной). В соответствии с концепцией телесных от-ношений, взаимодействие между современным петер-буржцем и городом можно представить в виде модели “тело физическое (человеческое) – тело города”, в рамках которой между этими телами происходит непрерывный

!

обмен смыслами таким образом, что каждый из них “усиливает категории другого” (Douglas 1970: 65).

В антропоцентрической перспективе для описания Петербурга в качестве точки отсчета используется чело-век (Апресян 1995: 648-685) Большинство петербуржцев воспринимают Петербург как живой организм или тело: “Петербург живой”, “Петербург — город с душой” (ПМА: Мария); “Петербург, как и любой город с телом и “с душой”, воспринимается как живое существо” (ПМА: Пельшина). Телу приписывается формы и размер: “большое”, “стройное”, “сухощавое”, “красивое”, вероят-но, эти образы сложились соответствии с архитектурным обликом города (см. Рис.1).

Некоторые петербуржцы воспринимают город если не как антропоморфное создание, то – по крайней мере – живое, причем подчеркивают свою связь с ним:

Ощущаю Петербург как влажную, холодную, дышащую сфе-ру, обладающую своей волей… она мерцает, иногда бывает пол: и женское, и мужское… Взаимодействуешь с ним, как с чем-то сильным и большим. Мистика заключается в возмож-ности ощущать его состояния, и твое состояние связано с его (ПМА: Щепанская).

В соответствии с представлениями мифологической анатомии, петербуржцы выделяют два важнейших эле-мента города: по мнению большинства, его сердце (центр) – Невский, а жилы (артерии, сосуды) – Нева и ее притоки и каналы (в соответствии с народными пред-ставлениями о тождестве вода-кровь). В народной рус-

ской мифологии, живой организм функционирует благо-даря работе сердца и кровообращению. Некоторые пе-тербуржцы под сердцем Петербурга понимают весь исто-рический центр: “Сердце Петербурга, как мне кажется, – это остатки его исторического центра: Васильевский ост-ров, Адмиралтейский и Центральный район и др. Там, в его центре царит особая благодать” (ПМА: Валентина). Как человеческое тело, Петербург наделен жизненной энергией, которая, по народным представлениям, связана с жаром, теплом, огнем (Мазалова 2001: 157): “Несмотря на холодные сильные ветра и моросящие дожди, в нем чувствуется тепло жизни” (ПМА: Иванова).

В соответствии с народными представлениями, душа воспринимается как необходимая, конституирующая со-ставляющая живого человека (Толстая 2005). По народ-ным представлениям, в сердце локализуется душа, имен-но так воспринимается Невский проспект - это не только сердце, но и душа города, его идея, например, у совре-менной поэтессы:

Отгородившись Невским от забот, Я им иду, взирая на рекламы, Которыми увешан главный самый

Проспект души и главный жизни лот

Потапова 2012: 62

! 125

Невский проспект связан с представлениями о движе-нии. Он был задуман Петром I как главная транспортная артерия; эта функция сохраняется и в наши дни: для мно-гих петербуржцев Невский – это транзит. В более позд-нее время Невский проспект стал ассоциироваться с представлениями о духовном движении: он превратился в центр духовной жизни Петербурга – на нем или в непо-средственной близости от него расположены театры и музеи. Невский и сейчас остается художественным цен-тром, на нем выставляются работы художников, играют музыканты. Вот представление женщины, подростком мечтавшей стать стать художницей: “Я мечтала стать ху-дожницей, не богемой, и жить на Невском, чтобы обяза-тельно балкон выходил на Невский” (ПМА: Сиим)

В наши дни на Невском и прилегающих к нему улицах “тусуется” молодежь и студенты, причем это не только физическое движение, но и духовное: здесь про-исходит взросление, проводятся акции, напоминающие посвятительные обряды: “там получаешь жизненный опыт, узнаешь что-то новое” [ПМА: Ютландова]. Невском воплощает и идею дороги; дорога – символ жизненного пути, особенно значимый в переходных ри-туалах; место, где проявляется судьба, доля, удача чело-века при его встречах с людьми: “Невский - не только ар-терия, но еще и главная жилка Петербурга, с него невоз-можно заблудиться, если ты на Невском – все, дорога открыта, иди куда хочешь” (ПМА: Гаврилова).

!

Рис. 2. Невский проспект (© фото К. Волегова)

В представлениях горожан о поле и возрасте Пе-тербурга, он предстает как мужчина среднего возраста: “Мужчина зрелого возраста, умный, немногословный, сдержанный, пристально-оценивающий, ироничный, эле-гантный красавец; влюблена в него уже 30 лет, живу в стремлении добиться его взаимности” (ПМА: Елена). “Элегантный мужчина среднего возраста в сером (ПМА: Рыко). “Мужчина 40-50 лет, близорукий, элегантный, за-думчивый, светловолосый” (ПМА: Блинова). “Петербург – нестарый мужчина в крылатке, котелке, надвинутом на глаза, проходящий по боковым улицам, стремящийся ускользнуть, пройти мимо существующего. Ему не нра-вится то, что сейчас происходит на городских улицах” (ПМА: Успенская). По сравнению с петербургской ми-фологией XVIII – XX в., к началу ХХI в. образ юного го-рода постарел. В прозе современных писателей “на смену

образу ювенильного города на Неве приходит образ го-рода-старика” (Ермоченко 2007: 87). Несомненно, пол и возраст города в ощущениях современных горожан свя-зан с мифами о создателе города Петре I: “Город как Петр I, мужчина средних лет, энергичный, сильный (ПМА: Макоев). Представления о высоком статусе со-храняется в стихах современных поэтов: так, в одном стихотворении Петербург назван “опальным принцем”:

“Люблю тебя таким, каков ты есть – Опальный принц в империи лотков, И пестрой суеты….” (Амарилис).

Вместе с тем, высокий статус города скорее в про-шлом: в определении “опальный” – ассоциация с переводом столицы в Москву и реминисценция советских времен “Ленинград – столичный город с областной судьбой”. В наши дни статус города понижен; об этом свидетельствует его “торговый” облик – всюду торговля с лотков, реклама. Происходит переосмысление еще одного петербургского мифа: “блистательный” Петербург превратился в “блестя-щий” (ассоциация с гламуром): обилие рекламы или, как ее называют петербуржцы – “мусора”, восковые скульптуры, фотографии, шарики и пр. Все это губительно действует на состояние петербуржцев: “бессмысленный хаос вещей…, которые соперничают друг с другом и поглощают человека, так что он, разнесенный по кусочкам, сам превращается в вещь, этот хаос является знамением будущей гибели” (Ци-вьян 2001: 130).

! 127

Город, по ощущениям петербуржцев, – существо дея-тельное и активное: “Петербург - мужчина, лет 50-60, се-деющий, но поджарый, активный” (ПМА: Богданова). Он наделен волей, разумом и эмоциями: “Петербург – мужчина относительно молодой, весьма недурен собой, он добивается своих высоких целей, орудуя особыми аб-сурдистскими приемами”” (ПМА: Андрей); “Петербург – почти всегда спокоен, его разум не поддается смятению” (ПМА: Екатерина). Городу приписывают определенные черты характера – “величественный”, “мудрый” и пр.; в них, несомненно, прослеживаются ассоциации с Петром I, в соответствии с идеей которого “Петербург – европей-ский город”, город воспринимается как “европеец”: “Ха-рактер сдержанный, нордический, скрытный” [ПМА: Блинова].

Большая часть петербуржцев испытывает любовь к своему городу (эта традиция идет от А.С. Пушкина – “Люблю тебя, Петра творенье”), для многих он – близкий человек, друг, собеседник: “Люблю бродить по городу, Петербург для меня собеседник” [ПМА: Ютландова]. Многие петербуржцы как основную черту города выде-ляет таинственность и загадочность в соответствии с представлениями о его мистичности: “Скорее, таинствен-ный и задумчивый, непредсказуемый (ПМА: Богданова); причем некоторые эти качества определяют как признаки женской сущности (ПМА: Бугакова).

Петербург может восприниматься и как физически и психически нездоровый человек: “СПб – мужчина лет сорока, худой, часто болеет простудными заболевания-

!

ми” (ПМА: Пельшина). “Чахоточный мужчина, от 30 до 40 лет. Городской сумасшедший в лохмотьях” (ПМА: Мария). “Солидный мужчина… склонный к резким пе-репадам настроения, возможно, с некоторой степенью шизофрении” (ПМА: Андрей).

В противоположность Москве, Петербург всегда вос-принимался как мужское начало: в XVIII – начале XX вв. бытовали пословицы: "Питер женится, Москву замуж берет", "Питер женится, Москва – замуж идет". А посло-вица "В Ленинграде женихи, а в Москве невесты" быто-вала в Петербурге/ Ленинграде до самого недавнего вре-мени (Синдаловский 2000: 209-210). Обычно Петербург – “отец” или “батюшка” предполагает вторую пару матри-мониального союза: “Питер-батюшка, Москва – матуш-ка”. “Идея о брачных отношениях Москвы и Петербурга поддерживается устойчивыми представлениями об их соответственно мужской и женской природе…” (Ахмето-ва 2012: 119). В современных представлениях исчезла матримониальная основа этого представления, и Петер-бург предстает как одинокий мужчина.

Образ Петербурга-мужчины связан, прежде всего, с историческим центром города. В наши дни возник новый образ Петербурга-женщины пожилого возраста. В опи-саниях иногда подчеркивается “благородство” происхож-дения, прослеживается связь с дореволюционным Петер-бургом и, одновременно, утрата городом своего лица:

Петербург для меня – Пиковая дама, пожилая дама, петер-буржанка, похожа на родственницу моей подруги, которая училась в Смольном, умнейшая, образованнейшая, с велико-лепным чувством юмора. Вместе с тем – молодящаяся, с се-

дыми буклями, с накрашенными губами. Злая. Питер злится, потому что в него вливают новое, несвойственное ему. Про-исходит потеря собственного лица города и превращение его в заштатный европейский город” (ПМА: Кузнецова).

Чаще город предстает в образе современной пожилой женщины, изо всех сил старающейся сохранить моло-дость и привлекательность: “Современный Петербург напоминает мне Л. Гурченко в последние дни жизни: подтяжки, золотые нити” [ПМА: Никитин]. “Петербург – женщина средних лет, с серьгами, неряшливая: подает гостям еду на грязных тарелках” (ПМА: Шаскольская).

С образом немолодой женщины ассоциируется весь город с окраинами: “Петербург - молодящаяся дама, вдо-ва, без зубов, но в пластиковых клипсах, в топике, кото-рая собирается на дискотеку (ПМА: Яковлева). Это об-раз возник в одном из районов города: на ул. Кубинская стоят пятиэтажки со старыми окнами, потрескавшимися стенами, покосившимися балконы; они производят впе-чатление полной старости и одряхления, а рядом с ними – новая сверкающая высотка “Петроэнерго”. Город – по-жилая женщина из всех сил старается выглядеть достой-но: “Для меня Петербург как моя пожилая интеллигент-ная соседка, в прошлом ИТР, не может ходить без палок, но изо всех сил старается выглядеть респектабельно” (ПМА: Ирина Георгиевна). Женщина, о которой идет речь, интеллигентная вдова, много читает, горячо пере-живает за судьбу страны и города, старается помочь до-чери и внукам.

В большинстве современных описаний Петербурга внимание акцентируется на том, что город – немолодая

!

женщина, вдова, она старается быть привлекательной, но ей это не удается; в силу возраста, физического состоя-ния она лишена производительных функций. Общим для всех описаний является ощущение некоторой нелепости образа, несоответствия возраста и манеры поведения, вы-зывающее жалость и неловкость.

Иногда на образ Петербурга-женщины переносятся функции Москвы-матери: “Петербург, конечно, мать. Не Москва же мать для нас” (ПМА: Воронина). В мифоло-гии города нередко отождествляются с женщиной: “Этот образ восходит к архаическому образу Матери-Земли: “Образ города, сравниваемого или отождествляемого с женскими персонажем, в исторической и мифологиче-ской перспективе представляет собой частный, специали-зированный вариант (обусловленный достаточно опреде-ленными условиями) более общего и архаичного образа Матери-3емли” (Топоров 1987: 123).

В русской литературе начала ХХ в. встречается женский образ Петербурга - апокалиптической блудни-цы. В стихотворении А.А. Ахматовой “Когда в тоске са-моубийства” город предстает в образе “опьяненной блуд-ницы”:

Когда приневская столица, Забыв величие свое,

Как опьяненная блудница, Не знала, кто берет ее.

По мнению С.В. Бочарова, этот образ “открывает в нем [Петербурге – Н.М. ] изначально заложенную также в народной памяти сущность апокалиптической блудницы”

(Бочаров 2009: 5). В библейских текстах встречается апо-калиптический образ “блудницы, сидящей на водах” [Откровение 17,1], и петербургская блудница также свя-зана с водой. Представляется, что образ современного Петербурга как старой женщины является развитием об-раза молодой вавилонской блудницы. Общей чертой этих образов является, прежде всего, неспособностью к продлению рода, бесплодие. Кроме того, прослеживается ассоциации с концом света, апокалипсисом.

Двойственный мужской/женский образа Петербур-га может интерпретироваться следующим образом: в наши дни Петербург воспринимается как двуполое суще-ство, андрогин, в нем есть и мужские, и женские черты, “нерасчлененная целостность” (Элиаде 1998). В мифоло-гическом сознании петербуржцев город возвращается к состоянию хаоса, что является традиционным представ-лением петербургского мифа (Топоров 2009: 677).

Современный Петербург ассоциируется также с двуликим Янусом: одно его лицо –лицо бодрого мужчины средних лет, энергичного, красивого (центр города), это лицо обращено в прошлое; второе – лицо немолодой женщины, изо всех сил старающейся выглядеть молодой и красивой, но с явными признаками тяжелой болезни и даже смерти, это лицо – настоящее всего города и, воз-можно, будущее. По мифологическим представлениям, двуликий Янус связан как с космосом, так и с хаосом, ему свойственны как созидательные, так и разрушительные функции: “Он может развернуть мир во всей его красоте и может придать его уничтожению” (Лосев 1998: 580).

!

В наши дни возник еще один образ Петербурга – те-ло, которое подвергается насилию, его “расчленяют”, “уродуют”, “калечат”, “терзают”. Этот образ связан с пла-номерным сносом старых домов. Город называют “изра-ненным”, “истерзанным”, “изуродованным”, “изувечен-ным”, “искалеченным” (ПМА: Богданова); иногда он воспринимается как больное животное: “Выщипанный, подбитый” (ПМА: Елена).

По традиционным русским представлениям, дом – это человек. Разрушение старинных зданий, которые “не изжили своего века”, петербуржцы воспринимают как уничтожение людей: “Больно смотреть на дома с пустыми глазницами (готовящиеся к сносу. – Н.М.), они как ране-ные люди” (ПМА: Дмитрий). Петербуржцы негативно оценивают “разрушителей” зданий и состояние города после их действий: “Старые здания разрушают только из-верги; ощущения – разрушенный Петербург, переходя-щий в труху; срезание культурных слоев, скорее поби-тый, чем израненный” (ПМА: Гаврилова). В современ-ном стихотворении разрушение домов сравнивается с ги-белью на поле битвы, которую они ведут ее против “ха-мов”, позарившимся на их “место”, и говорится об ответ-ственности петербуржцев за это:

Домов немало полегло.

Спасти не вышло. Каюсь, каюсь... Потапова 2012: 65.

Разрушение зданий воспринимается как насилие над че-ловеком и оценивается в правовых терминах: “К разру-шению старых красивых зданий отношусь как к преступ-

лениям” (ПМА: Елена). Реже город воспринимается как противостоящий насилию и борющийся с ним: “Сильный, стойкий, борющийся, противостоящий насилию (ПМА: Пельшина). Петербуржцы ощущают родство с уничто-жаемыми зданиями. Особенно явственно это проявляется в переломные исторические периоды. Снос зданий в наши дни можно сравнить с разрушением Петербурга после революции 1917 г.: “Вещный код становится одним из способов описания послереволюционной России: ги-бель мира, его беспощадное разрушение и уничтожение начинается с гибели вещей, то есть уничтожения дома как центра и средоточия человеческого микрокосма” (Цивьян 2001: 127). Отметим, что с конца 1990-х гг. и до наших дней в городе безвозвратно утрачено больше зда-ний, чем в годы блокады.

У меня, как у многих петербуржцев, разрушение старинных зданий вызывает горечь и боль. Недалеко от дома, в котором я живу, на канале Грибоедова стояла единственная в этом районе постройка усадебного типа XVIII в. – Пробирная палата. Кажется, она не обладала исключительными архитектурными достоинствами, но это был удивительный дом, окруженный старыми дере-вьями, от него веяло спокойствием и вечностью. Здесь провела детство моя заведующая (Отдела этнографии во-сточных славян МАЭ РАН) – известный этнограф Т.А. Бернштам. Я любила гулять возле этого дома с малень-ким сыном. Лет десять назад здание окружили высоким синим забором и начали реставрировать, а вскоре я уви-дела по телевизору, что здание снесено, а на его месте

!

планируется постройка очередного суперсовременного отеля, который так и не был возведен. На месте Пробир-ной палаты огромная яма с водой, рядом с которой раз-растаются деревья. Синий забор так и стоит, а я стараюсь не проходить мимо него.

В противоположность уничтожению, “изъятию” старинных зданий – органических элементов из тела Пе-тербурга, строительство новых зданий (“новоделов”) в центре рассматривается как вторжение в него чего-то инородного и болезненного. Так, печально знаменитая вторая сцена Мариинского тетра мгновенно получила в народе названия, основанные на сравнении с болезнями: “как бельмо на глазу”, “как прыщ на носу”, “урод”: “это урод, чирей, почему такое уродство” (ПМА: Шмелева). “Новоделы” в центре Петербурга описываются в терми-нах, обозначающих хирургические (гнойные, воспали-тельные) заболевания, которые можно излечить лишь при помощи их удаления, как, например, фурункул – “гнойное некротическое воспаление”: “По периметру го-род порос борщевиком, огромные, агрессивные строения; в центре встречается более тактичная застройка, хотя там тоже есть фурункулы” (ПМА: Никитин). Разумеется, что фразеологизмы “как бельмо на глазу”, “как прыщ на но-су” содержат и эмоциональную оценку – “нечто раздра-жающее”, “несвойственное”. “Новодел” у Таврического сада в эпиграмме назван “ком архитектурной грязи” (см. Рис. 4), то есть описывается в терминах природы, а не культуры. Еще одно название второй сцены Мариинско-го театра – “ящик”. Здесь возникает ассоциация с гробом,

с представлениями о смерти. Огромное новое здание из стекла и бетона, похожее на торговый центр, подавило Мариинский театр: рядом с ним оно выглядит как про-винциальный театр.

Рис. 4. Написано "Связной", но меж домов нет связи, А только ком архитектурной грязи (Н. Потапова).

По традиционным представлениям, причинами бо-лезни могут быть как инородные вкрапления (“новоде-лы”), так и потеря души (Clements 1932). Разрушение ста-ринных зданий прочитывается как утрата частицы души города: “Старинные здания, улицы, вещи хранят память о своих создателях, владельцах, обо всех, с кем соприкаса-лись; они словно вбирают в себя частички человеческих душ, одушевляются” (Смотрина 1993: 25). Таким образом,

!

современный Петербург воспринимается как больное утратившее часть души тело, в которое внедряются ино-родные элементы. Вероятно, поэтому такой резонанс при-обретает движение за сохранение старинных зданий в Пе-тербурге “Живой город”. Против сноса зданий борются, разумеется, и в других городах, но здесь – как и многое в Петербурге, эта борьба приобретает оттенок драматизма и даже трагичности. Так, петербуржанка, активно участво-вавшая в борьбе за недопущение строительства здания “Газпрома на Охте”, названного в народе “Кукурузой” (новые здания нередко обозначают растительными терми-нами), заявила: “Или они победят, или я. Если построят Кукурузу, я уеду в деревню” (ПМА: Потапова). Таким образом, состояние города определяет состояние и пове-дение горожан.

Петербуржец (физическое тело) наделяет город (го-родское тело) антропоморфными признаками и состояни-ями, которые присущи ему самому. С другой стороны, го-род влияет на человека, причем воздействия, которые ис-пытывает город (разрушения, возведение новых зданий в центре города и т.д.), отражается не только на психологи-ческом, но и на физическом состоянии человека: снос ста-ринных зданий вызывает “ком в горле; Петербург - жерт-ва алчности, глупости и равнодушия” (ПМА: Толмачева); один вид второй сцены Мариинского театра производит ощущение физического удара: “Мне удар в поддых, меня оскорбили” (ПМА: Шмелева).

Напротив, культурная составляющая тела города ощущается горожанами как позитивная. Созданные людьми объекты культуры, в свою очередь, воздействуют

на человека. А. Сокуров, характеризуя значение Эрмита-жа определил это очень точно: “Эрмитаж – это абсолютно живая жизнь, живой организм… везде живое энергетиче-ское искусство. Оно имеет колоссальную энергию, кото-рая перетекает в нас” (Сокуров 2012: 105). В произведения современных писателей возродилась идея “Петербург – культурная столица страны” с востребованностью идеи Петербурга как культурного и духовного центра. Вместе с тем, “избыток культуры” и особенно, культуры массовой, может превратить культурный объект в музейный; он начинает восприниматься петербуржцами как лишенный жизни и души. По ощущениям петербуржцев, сейчас это начинает происходить с Невским: “Невский как витрина” (ПМА: Андросова). “Всегда напрягает обилие людей. При всей шумности Невский кажется мертвым, как экспонат. Если можно так сказать, времена Невского прошли. Те-перь это просто самый удобный в центре маршрут. Пово-дить гостей, туристов. А так в целом особого трепета не вызывает (ПМА: Мария). Свою сущность Невский – сердце города сохраняет только ночью, когда он оживает: “Разве что по ночам как-то иначе дышится там. По ночам есть что-то волшебное в Невском”. “Невский стараюсь днем избегать, слишком много информации, давит, гулять можно только ночью” (ПМА: Чевнеров).

“Тело человеческое” и “тело города” находятся в по-стоянных динамических взаимодействиях. Происходящие с городом изменения приводят к изменению норм поведе-ния жителей Петербурга: если раньше была актуальной пословица: “Москвичи живут в квартирах, петербуржцы – на улицах”, то теперь горожане замыкаются в своих до-

!

мах. Еще одна причина этого, заключается в том, что в наши дни, на мой взгляд, природная составляющая тела города ощущается петербуржцами в большей степени (го-род, отвоеванный у стихии, сдает ей некоторые позиции).

Сознание петербуржцев по отношению к климату и природе продолжает оставаться мифологичным. Они вор-чат в дождливую погоду: “Ну, Петр Алексеевич, уж и вы-брал место для города”. То есть и в наши дни прослежива-ется связь с основателем города. Петербуржцы испыты-вают те же связанные с петербургским климатом (сыро-стью, туманами, отсутствием солнца – около 300 дней в году у нас не бывает солнца) чувства, что и предшествую-щие поколения горожан, жившие в нашем городе – тоску и безнадежность, Особенно плохо переносят его приезжие и студенты: “Я просто больной здесь делаюсь” (ПМА: Ма-коев). От погоды зависит настроение петербуржцев: “В хорошую погоду настроение веселое, игривое, в плохую – депрессия” (ПМА: Чевнеров). Приезжие, особенно моск-вичи, жалуются на то, что петербуржцы редко улыбаются. Сами петербуржцы причины своей сумрачности объясня-ют климатом. По мнению некоторых ученых петербург-ские белые ночи, воспетые многими поэтами, негативно действуют на человеческий организм.

Для объяснения болезненных физических и эмоцио-нальных состояний петербуржцы используют миф о том, что Петербург построен на болоте. Пожилые люди уверя-ли меня, что чувствуют как под ними “булькает болото”. Многие горожане жалуются на “тяжелый дух Петербур-га”, связанный, по их мнению, с его расположением на бо-лоте. Нахождение города на болоте “воспринимаю напря-

мую через боль в суставах” (ПМА: Блинова). Приезжие характеризуют такую особенностей поведения петер-буржцев как медлительность, “болотистость”.

Болото в мифологии – переходная зона между су-шей и водой, является одним из пограничных локусов. Для него характерна энтропия — хаос, саморазрушение, но вместе с тем, и постоянная способность к выходу из этого состояния. Жители Петербурга на психофизиологи-ческом уровне ощущают постоянные изменения, которые не позволяют находиться в уравновешенном состоянии: “Тяжело дышать, ощущение неустойчивости, которое временно убил гранит” (ПМА: Гаврилова). Возникают псевдонаучные объяснения, в соответствии с которыми для психической жизни петербуржцев характерна негэн-тропия – движение к упорядочиванию, к организации ор-ганизма как системы, стремление компенсировать беско-нечные изменения условий существования тела, отсюда, – творческая обстановка в городе (Розов)… Как выразилась дама одной из творческих профессий: “Москва – это день-ги, Петербург – творчество” (ПМА: Ольга). Таким обра-зом, основой мифологических представлений иногда ста-новятся “околонаучные”, объясняющие особенности мен-тальности и психики петербуржцев.

Петербуржцы и в новых районах городах ощущают зыбкость, неустойчивость своих домов. Это относится, прежде всего, к районам города, отвоеванных у моря, где строят дома на намывных почвах и сваях, например, на Васильевском острове. В детстве я жила в многоэтажном доме, расположенном именно на такой территории. Ко мне приходили одноклассники покататься на лифтах, они

!

уверяли, что на последнем этаже они чувствуют, как дом раскачивается, и острили по поводу того, как мне удается донести не расплескав ложку с супом до рта.

Земли намываются для строительства и в наши дни. Оппозиция "естественное-искусственное" продолжает, тем самым, оставаться актуальной. Некоторые петербуржцы декларируют свою нелюбовь к городу, воспринимают его как нечто искусственное, уничтожающее душу, однако и они не мыслят себя вне города: “воспринимаю Петербург как инородное, чуждое, дистанцируюсь от него, но у меня не активное неприятие, я его игнорирую. Я воспринимаю Питер утилитарно, люблю представлять Неву без зданий: неровные берега, кустарник, финские дома” (ПМА: Конь-кова). Подобные высказывания есть и в петербургской литературе.

Многие эмоции, испытываемые современные пе-тербуржцами, мало отличаются от эмоций жителей дру-гих российских мегаполисов (чувство одиночества, страх перед криминалом, страх потерять работу, утратить ста-тус, стать бедным и др., которые выступают в роли авто-оценивателей и свидетельствуют о том, что могут про-изойти события, способные повлиять на жизнь – Экман 2010: 40-43). В условиях недостатка информации петер-буржцы в качестве объяснительной модели своих состоя-ний использует петербургские мифы. Например, в наши дни актуализируются эсхатологические мифы, где пред-сказывается гибель города в результате потопа, погруже-ния на дно моря. Связанный с ними важнейший петер-бургский миф – “Петербургу быть пусту” бытует и сейчас. Петербургская мифология и эсхатология были связаны

изначально: “История Петербурга мыслится замкнутой; она не что иное, как некий временный прорыв в хаос” [ Топоров 2009: 677]. Миф конца определяет, главную тему петербургской мифологии. Этот миф порождает “психо-логический тип ожидания катастрофы”. Миф конца под-тверждался почти ежегодными наводнениями (за все вре-мя существования город пережил их более 270: вода под-нималась на полтора метра выше ординара). Часть кол-лекций Кунсткамеры раньше находились в подвалах, в которые во время наводнений поступала вода, и наши со-трудники еще в 1980-е гг. поднимали их наверх.

Актуализировавшиеся в конце ХХ в. мифы о конце света (столкновение планет, опасные вирусы и др.) в Пе-тербурге обрели собственное наполнение: город погибнет в результате потопа после землетрясения. Казалось бы, сейчас, когда построена дамба, рассказы о возможном за-топлении должны утратить актуальность, но это не так. В 1990-е гг. в городе бытовали пословицы: “С дамбой ли, без дамбы – все равно нам амба”; “Ленинграду – д'амба”. Представления о гибели Петербурга от воды подпитыва-ются результатами околонаучных изысканий, публикуе-мых в газетах и интернете: если произойдет землетрясе-ние, то дамба разорвется. Так, в конце февраля – начале марта 2011 г. в прессе появились сообщения о подземных толчках, едва ли не землетрясении в Санкт-Петербурге:

Жители Петербурга боятся землетрясения. В городе не-сколько дней ощущаются загадочные подземные толчки в вечернее время; тревожные сигналы поступают из север-ных районов: в квартирах периодически дрожат стекла, вибрирует мебель, на улицах включаются автомобильные сигнализации (Петербург 2011).

!

Мифологические представления о возможном по-топе связаны и с реальными фактами: глобальном потеп-лении, таянии ледников. Правда, часть петербуржцев считает, что “Европу затопит, а мы останемся”. Особенно распространены эсхатологические рассказы в прицер-ковной среде. Так, в последние годы бытуют рассказы о наступлении конца света в такой версии: когда правед-ников станет слишком мало, Москва уйдет под землю, Петербург затопит, Россия сократится до небольшого размера в Сибири (ПМА: Тыквина). Подобные рассказы распространены и в школе, среди младших школьников, они встраивается в их интерес к смерти. Более защищен-ными считают себя те, кто живет на юге города: “Мы на Пулковских высотах, нас не затопит” (ПМА: Тыквина). Тема возможного затопления города встречается в стихо-творениях современных поэтов:

…что ожидает Петербург?... Дворец и царские палаты? Или воды смертельный круг.. Увидит ангел мой крылатый?-Вот, на Дворцовой взор слепой Сокрыли вспененные воды

И устремились всей Невой Сквозь Арки каменные воды На Невский струями, реками И бесконечными волнами

Магницкая 2012

Представления о возможном затоплении Петер-бурга отражаются в видениях современных горожан и их снах; например: “Представляете себе. Перекресток Фон-танки и Невского? Над водой только верхние этажи, да крыши домов. Помню, что со стороны пл. Восстания огромная (метров 50 высотой) волна идет…”; “Мне на прошлой недели приснился сон – цунами. Я живу за го-родом, у Финского залива. Сон снится, что цунами – грязь, машины, люди, доски, все плавает. Я собираю ве-щи, деньги, детей собираю, а они разбегаются. Короче, кошмар…” (Сны). Сны горожан могут иметь апокалип-тическую окраску:

Мне снится, что я иду по Дворцовому мосту, неожиданно темнеет небо со стороны Финского залива, я вижу, это – не тучи, а огромный черный паук, который оплетает небо над городом. Понимаю, что наступил конец света. Здания на набережной начинают разрушаться, идут трещинами. Я раз-ворачиваюсь, бегу назад, появляется огромный таракан, кото-рый проверяет горожан на лояльность ко времени, к нему вы-страивается очередь, почти всех он пожирает. Я успокаива-юсь, потому что с почтением отношусь ко времени, считаю, что время – одна из самых больших сил мира. Но затем я ви-жу, что вода в Неве становится красной, а у Дворцового мо-ста со стороны Петропавловки из воды появляется голова огромного чудовища с рогами. Я понимаю, что это – конец (ПМА: Конькова).

Ср.: описание появления чудовищного апокалиптическо-го чудовища в романе Д.С. Мережковского:

Все смотрели на фейерверк в оцепенении ужаса. Когда же появилось в клубах дыма, освещенных разноцветными бен-гальскими огнями, плывшее по Неве от Петропавловской крепости к Летнему саду, морское чудовище с чешуйчатыми,

!

колючими плавниками и крыльями, — им почудилось, что это и есть предреченный в Откровении Зверь, выходящий из бездны...

Мережковский: 65

В приведенном выше сне прослеживаются мотивы Апо-калипсиса: вода в реках становится красной, огромные паук и таракан ассоциируются с образом насекомого – саранчи, которая мучает людей; чудовище с рогами напоминает зверя Апокалипсиса, который будет хулить Бога, вызовет голод, чуму, войны и разрушения. По народным представлениям, Петр I – антихрист. В народ-ной эсхатологии подобные вещие сны являются свиде-тельством грядущих катаклизмов, и также показателем настроения горожан.

Однако Петербург, по словам Ю.М. Лотмана – “живой организм”…”, который “все время не равен себе” (Лотман 1983: 82). В каждый определенный отрезок вре-мени Петербург – разный. Анализ чувствований петер-буржцев показал, что Петербург в наши дни предстает как больное, разрушаемое тело, в нем много признаков хаоса, смешанность элементов (например, муж-ское/женское), сильны энтропические тенденции, ослаб-ления культурного и наступления природного начал. Об этом еще в 1990-е гг. писал В.Н. Топоров: “Но сейчас го-род тяжело болен, и ему надо помочь” (Топоров 2009: 699). Вместе с тем, исследователь отмечал, что городу присуща спасительная функция, он может оказаться “надежным ресурсом” возрождения России. Возможно, одна из важ-нейших черт хаоса, который характерен для современно-

го Петербурга, – наличие в нем энергии, которая способ-на привести к его возрождению.

Библиография

Амарилис – Амарилис. http.: www.stihi.ru/ avtor/aleksandrin.

Анциферов 1922 – Анциферов Н.П. Душа Петербурга. СПб.: Издательство “Брокгауз-Ефрон”, 1922.

Апресян 1995 – Апресян Ю.Д. Избранные труды. Т.II. Ин-тегральное описание языка и системная лексикогра-фия. М.: Языки русской культуры, 1995.

Ахметова 2012 – Ахметова М.В. Города как родственники (об одном типе метафорического употребления тер-минов родства в русском языке)// Алгебра родства. Родство. Системы родства. Системы терминов род-ства. СПб: МАЭ РАН, 2012.

Бочаров 2009 – Бочаров С.В. Петербургский текст Влади-мира Николаевича Топорова // Топоров В.Н. Петер-бургский текст. М.: Наука, 2009.

Ермоченко 2007 – Ермоченко Т.К. Апокалиптический мотив в новой петербургской прозе конца XX - начала XXI в.// Известия РГПУ им. А.И. Герцена. 2007. Т.12. № 33.

Ли 1914 – Ли, Вернон. Италия. Genius loci. М.: Изд. Са-башниковых, 1914.

Лосев 1998 – Лосев А.Ф. Хаос// Мифы народов мира. Т.2. М.: Большая российская энциклопедия, 1998.

Лотман 1993 – Лотман Ю.М. Город и время// Метафизи-

!

ка Петербурга. Спб., 1993.

Магницкая 2012 – Магницкая С. Стихи // http.: svet-slova.ru Мазалова 2001 – Мазалова Н.Е. “Состав человеческий”. Че-

ловек в традиционных соматических представлениях русских. СПб.: Петербургское востоковедение, 2001. ПМА - полевые исследования автора в Петербурге в 2013 г. (Андрей, 1995 г.р.; Андросова Наталия, 1985 г.р.; Блинова Ольга, 1975 г.р.; Богданова Наталия Вик-торовна, 1955 г.р.; Бугакова Татьяна Георгиевна; 1948 г.р.; Валентина, 1996 г.р.; Воронина Вера Алек-сандровна, 1938 г.р.; Гаврилова Софья, 1986 г.р.; Дмитрий, 1960 г.р.; Екатерина, 1995 г.р.; Елена, 1964

г.р.; Иванова Виктория, 1994 г.р.; Ирина Георгиев-на, 1945 г.р.; Конькова Ольга Игоревна, 1958 г.р.; Кузнецова Татьяна Николаевна, 1950 г.р.; Макоев Казбек, 1994 г.р.; Мария, 1979 г.р.; Никитин Дмит-рий Константинович, 1944 г.р.; Ольга, 1953 г.р., По-тапова Наталья Васильевна, 1956 г.р.; Рыко Галина 1948 г.р.; Сиим Анна, 1980 г.р.; Тыквина Анна Юрь-евна, 1978 г.р.; Успенская Елена Николаевна, 1958 г.р.; Роман Евгеньевич, 1983 г.р.; Шмелева Валерия, 1970 г.р.); Шаскольская Татьяна, 1951 г.р.; Щепан-ская Татьяна Борисовна, 1958 г.р.; Ютландова Свет-лана Андреевна, 1993 г.р.; Яковлева Татьяна Нико-лаевна, 1961 г.р.

Петербург 2011 – Петербург уже неделю сотрясают под-земные толчки// http.: www. topnews.ru. 2011.

Потапова 2013 – Потапова Н.В. И женщина идет по янва-рю. СПб: Изд-во “Любавич”, 2013.

Равинский 2003 – Равинский Д.К. Городская мифология // Современный городской фольклор. М.: Российский государственный университет, 2003.

Розов – Розов С.П. Петербуржец – особый вид человека // http.: byazemanki.ukoz.ru

Синдаловский 2000 – Синдаловский Н.А. Мифология Пе-тербурга. Очерки. СПб., 2000.

Сокуров 2012 - Из интервью с А. Сокуровым // Иванова И.С. и др. Русский язык. СПб.: Златоуст, 2012.

Смотрина 1993 – Смотрина М. Истоки // Метафизика Пе-тербурга. СПб., 1993.

Сны - Сны// kovcheg-sfera.ru

Толстая 2005 – Толстая С. Тело как обитель души: сла-вянские народные представления // Тело в русской культуре/ Сост. Г.Ф. Кабакова. М.Новое литератур-ное обозрение, 2005.

Топоров 1987 – Топоров В.Н. Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте // Исследова-ния по структуре текста. М., Наука, 1987.

Топоров 2009 – Топоров В.Н. Петербургский текст. М.: Наука, 2009.

Топоров 1998 – Топоров В.Н. Хаос первобытный // Мифы народов мира. Т.2. М.: Большая российская энцик-лопедия, 1998.

Фуко 1996 – Фуко М. Воля к истине: По ту сторону зна-ния, власти и сексуальности / Сост., пер. с фр., ком-мент. и послесл. С. Табачниковой. М.: Магистериум М. Касталь, 1996.

Фуко 1998 – Фуко М. Рождение клиники / Пер. с фр.,

!

научн. ред. и предисл. А. Ш. Тхостова. М.: Смысл, 1998. 310 с.

Цивьян 2001 – Цивьян Т.В. Семиотические путешествия СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001.

Экман 2010 – Экман П. Психология эмоций. Я знаю, что ты чувствуешь. СПб: Питер, 2010.

Элиаде 1998 – Элиаде М. Мефистофель и андрогин. СПб.: Алетея, 1998.

Bourdieu 1977 – Bourdieu P. Outline of a Theory of Practice / Transl. R. Nice. Cambridge Univ. Press, 1977.

Clements 1932 – Clements F.E. Primitive Concepts of Disease // University of California Publications in American Ar-cheology and Ethnology. Berkeley, California: Univ. of California Press, 1932. Vol. 32, No. 2.

Douglas 1970 – Douglas M. Natural Symbols: Explorations in Cosmology. London: Barrie & Rockliff; The Cresset Press, 1970. 177 p.

Leavitt 1996 – Leavitt J. Meaning and Feeling in the Anthro-pology of Emotions // American Anthropologist. 1996. №23 (3).

Rosaldo 1984 – Rosaldo M. Towards an Anthropology of Self and Feeling// Culture Theory: Essays on Minds, Self and Emotion. Cambridge: Cambridge University Press, 1984.

!

ix!