Фольклористика без фольклора

Попробуем кратко резюмировать все вышесказанное.

1. Генезис понятия «фольклор» связан с развитием национально-романтической идеологии и специфических механизмов присвоения символических ценностей, которые можно называть «культурным колониализмом».

2. Фольклор не удается определить ни по принадлежности к социальному классу, ни по категории устности, ни по категории коллективности. Фольклор не имеет смысла называть «творчеством», так как по­следнее понятие зачастую нерелевантно особенностям культур, изучаемых фольклористами.

3. С исторической точки зрения под фольклором, как правило, понимают гетерогенную группу текстов, вовсе не обязательно характеризующихся большой древностью. История фольклора не может быть описана в терминах эволюции или регресса.

4. Фольклор не следует рассматривать как систему жанров. Хотя некоторые виды текстов, традиционно относимых к фольклору, можно считать «жанрами» или «жанровыми образованиями», к значительному числу форм массовой словесности традиционное для литературоведения жанровое деление неприменимо. Конечно, мы вправе применять к фольклорным текстам лингвистические теории речевых жанров, однако такой подход лишает понятие «фольклор» феноменологической специфики.

5. Исследование «поэтики фольклора» в категориях литературной эстетики Нового времени не имеет эвристического смысла. Изучение литературной рецепции и репрезентации крестьянской культуры интересно и небесполезно, однако оно не способствует пониманию самой этой культуры. Анализ поэтической и эстетической специфики массовой словесности требует ориентации на концепцию рецептивной эстетики, исследования в области когнитивной антропологии и лингвистики, этнографии речи. Кроме того, в подобных разысканиях необходимо учитывать невербальную составляющую экспрессивных форм массовой культуры.

6. В современной русской фольклористике постепенно утверждается мнение, что вопрос о природе «фольклорной реальности» должен рассматриваться в связи с проблемой социальной и социально-психологической прагматики текста и высказывания. Вместе с тем подобный подход не дает оснований для создания новой аналитической концепции фольклора.

7. Идеологические и обиходные коннотации понятия «фольклор» приводят к тому, что, с одной стороны, этот термин ассоциируется с националистической идеологией, а с другой — воспринимается как обозначение «маргинальных», «незначительных», «ложных» культурных явлений. Оба эти фактора влекут за собой маргинализацию и деградацию фольклористики как научной дисциплины.

Итак, методологический и институциональный кризис традиционной фольклористики в существенной степени связан с тем, что эссенциалистское понимание фольклора перестало соответствовать и развитию методологии антропологических дисциплин, и современному состоянию культуры в целом. В этой ситуации фольклористике действительно придется «отказаться от фольклора». (В подобном положении находится, кстати, этнология/этнография: концепция этноса исчезла или исчезает, а дисциплина осталась.) Это не значит, что термин «фольклор» вообще уйдет со страниц научных работ: с некоторой долей условности он может использоваться для обозначения выразительных форм, характерных для коммуникативного обихода той или иной социальной группы. Однако употребление этого понятия для обозначения предмета дисциплины в целом не кажется обоснованным. Здесь, естественно, возникает вопрос: чем же занимаются или должны заниматься фольклористы, если фольклора «как такового» не существует? И не приведет ли «отказ от фольклора» к исчезновению фольклористики как научной дисциплины?

Что касается предмета и области занятий, то тут дело не в терминах самих по себе. Вполне очевидно, что фольклористы занимались и продолжают заниматься повседневными культурными практиками, ситуациями не специализированной (или, вернее, не претендующей на жест­кую специализацию) коммуникации. В конечном счете, и понятие «народ», и термин «фольклор» обязаны своим появлением и существованием отношениям власти. Однако в наше время конфигурация этих отношений внутри и вне малых и больших социальных групп варьируется довольно существенно. В каком-то смысле традиционная фольк­лористика и этнология были своеобразным медиатором между социальными элитами и эксплуатируемыми, а также маргинальными группами. Однако обращение к современной урбанистической культуре позволяет говорить не о «чужих» или «других» культурах и социальных группах, но о «другом» в самом себе, о «затененной стороне» нашей собственной жизни. И речь в данном случае идет скорее не о шизофрении, а о самопознании. Модель общества, состоящего не из «народа» и «виртуозов», а из многочисленных равноправных групп, позволяет говорить не о «высокой» и «низкой» либо «элитарной» и «массовой» культурах, но о разнообразных «культурных ресурсах», обеспечивающих формирование и воспроизводство этих групп, их взаимодействие друг с другом, а также существование «символического универсума» в целом.

Поэтому более существенным представляется вопрос не о предмете, а о методах фольклористики. И здесь все обстоит не так уж плохо, как могло бы показаться. Дело в том, что именно традиционный фольклористический и этнологический инструментарий (описание и анализ мотивов и сюжетов; исследование структуры, функций, семантики и прагматики текста и ритуала; изучение нарративных практик и стратегий; историко-типологический и историко-географический подходы) позволяет исследовать многообразие форм и типов культурного обихода, не сводя их к более жестким и однообразным понятийным аппаратам социологии и лингвистики. Конечно, фольклористика не может базироваться на сугубо литературоведческих или языковедческих принципах: пагубные последствия подобной ориентации в полной мере проявились в работах советских специалистов по мифологии и «устному народно-поэтическому творчеству». Вместе с тем именно дисциплинарное пространство фольклористики дает возможность для гибкого и плодотворного сочетания филологических и нефилологических (исторических, социологических, психологических) методов исследования культуры.

Еще одним важным фактором, определяющим специфику фольклористики как научной дисциплины, представляется ориентация на современность, т.е. — на «живое бытование» изучаемых культурных форм. Это ни в коей мере не подразумевает отказа от исторических разысканий. Более того, именно обращение к мотивам, сюжетам, практикам и т.п., чья история сравнительно коротка и может быть достоверно реконструирована и документально подтверждена, позволяет избавиться от многих иллюзий архаизирующего и регрессистского подхода к «народной культуре». Однако главная задача современной фольклористики — все же в исследовании того, как «работают» те или иные формы массовой культуры, какие социально-психологические функции они выполняют, что они значат для жизни общества. Понятно, что обращение к современной урбанистической культуре, локализованной, если воспользоваться термином М. Оже, в «несуществующих местах» (non-places) [23], основанной на огромном количестве коммуникативных каналов и отличающейся очень высокой динамичностью, требует от фольклористов несколько иных навыков, чем изучение крестьянских нарративных практик. Но эти навыки не столь уж специфичны. Так, вполне плодотворным может быть фольклористический анализ «интернет-нарративов», что, в частности, показывает недавняя работа Л. Фиалковой и М. Еленевской [24].

Обращение фольклористов к современной культуре может способствовать не только внутреннему развитию дисциплины, но и повышению ее институционального статуса. Конечно, требовать от академической науки постоянных прикладных результатов и достижений бессмысленно. Вместе с тем фольклористам все же необходимо доказывать актуальность и общественное значение своей дисциплины в современном мире. По сути дела, это не такая уж сложная проблема: многие социальные явления становятся объяснимыми именно благодаря фольклористическому анализу. Именно фольклористам, например, принадлежит правдоподобная догадка, что пресловутая «легенда о еврейском ритуальном убийстве» (а она и сейчас функционирует в российском антисемитском дискурсе — недавно выяснилось, что в нее верят как минимум 19 депутатов Государственной Думы) [25] представляет собой нарративную проекцию «ритуальных страхов», обусловленных христианской евхаристией [26]. Думаю, что многие важные особенности современной культуры оказались бы более понятными и прогнозируемыми благодаря работе фольклористов. Можно думать, таким образом, фольклористика как научная дисциплина имеет определенные перспективы и в мире, где больше нет ни «народа», ни «фольклора».