Категория безобразного

В истории эстетики антипод прекрасного — безобразное не имеет глубокой теоретической традиции. Однако и этой категории уде­лялось внимание. Еще древние египтяне, постигая диалектику прекрасного и безобразного, отмечали, что в процессе старения все здоровое и красивое становится больным и безобразным, «хорошее превращается в дурное, вкус теряется». Обратимость и взаимопереход прекрасного и безобразного раскрываются в древнеегипетском мифе об Исиде. Молодой и прекрасной Исиде был запрещен переезд на остров. Тогда она обернулась старухой, обманула перевозчика и переправилась. На острове она произнесла заклинание и вновь приняла образ прекрасной девушки.

Вопрос о безобразном в искусстве впервые теоретически поста­вил Аристотель. Произведение всегда имеет прекрасную форму, в предмет же искусства входит не только прекрасное, но и безобраз­ное. Даже явления отвратительные в жизни, будучи изображены в художественном произведении, доставляют эстетическое удоволь­ствие. В основе этого удовольствия лежит радость узнавания дей­ствительности, которую мастерски передал в произведении худож­ник. «...На что смотреть неприятно, изображения того мы рассматри­ваем с удовольствием, как, например, изображения отвратительных животных и трупов».

Безобразное и прекрасное — противоположности, тысячью пере­ходов связанные друг с другом. Вспомним слова шекспировского Гамлета о том, что даже такое божество, как солнце, плодит червей, лаская лучами падаль. Шекспир считал такое превращение свой­ством природы и общества.

Безобразное отталкивает, прекрасное же способно доставлять наслаждение одним своим видом.

По Бодлеру, безобразное лицо — это лицо дисгармоничное, отологическое, неодухотворенное, лишенное света, внутреннего богатства. Так определить безобразное или охарактеризовать его как антипод прекрасного логически недостаточно. Что же такое

безобразное?

Безобразное — эстетическое свойство предметов, естественные, природные данные которых при современном уровне развития об­щества и его производства имеют отрицательное общечеловеческое значение, хотя и не представляют серьезной угрозы человечеству, так как заключенные в этих предметах силы освоены человеком и подчинены ему.

Низменное противоположно возвышенному. Согласно представле­ниям древних египтян, покидая мир, солнце повергает землю и лю­дей во мрак, ужас смерти охватывает всех. Так явление, которое мы, располагая этим понятием, назвали бы низменным, описывается в гимне богу Атону.

Рассматривая эстетические свойства действительности, которым подражает искусство, Аристотель впервые в истории эстетической мысли говорит о низменном. В качестве примера он приводит ха­рактер Менелая (из трагедии Еврипида «Орест»), чья низость не вызвана необходимостью.

Низменное — крайняя степень безобразного, чрезвычайно негативная ценность. Это явления или предметы, имеющие отрица­тельную общечеловеческую значимость и таящие в себе угрозу для человечества, так как они еще не освоены, не подчинены людям и могут представить для них грозную опасность. Если человечество не владеет собственными общественными отношениями, то это мо­жет стать источником больших бедствий. И все явления, относящие­ся к этой грозной опасности, воспринимаются как низменное.

Не менее грозное проявление невладения людьми своими об­щественными отношениями — тирания. Вот как, например, ее низменность раскрывает французский гуманист Этьен де ла Боэси, живший в XVI в. «...По совести говоря,-— пишет он,— величайшее несчастье — зависеть от произвола властелина, относительно ко­торого никогда не можешь знать, будет ли он добр, поскольку всегда в его власти быть дурным, когда он этого захочет». Для ла Бэнси несвобода людей — результат их поразительной общественной слепоты: тиран «побежден сам по себе, только бы страна не соглашалась на свое рабство. Не нужно ничего отнимать у него, нужно только ничего ему не давать... Я не требую от вас, чтобы вы бились с ним, нападали на него, перестаньте только поддерживать его и вы увидите, как он, подобно колоссу, из-под которого вынули основание, рухнет под собственной тяжестью и разобьется вдребезги» Для французского гуманиста тирания низменна, так как несет людям несвободу, ведет к общественно отрицательным след­ствиям, подчинению народа эгоистическим капризам самодержца Музыка сравнительно поздно (лишь в XIX—XX вв.) овладела способностью рисовать образ зла — безобразного, низменного (Д. Д. Шостакович. Седьмая симфония). До этого музыка (Моцарт, Бетховен) передавала этот образ опосредствованно, через раскры­тие накала борьбы, через показ меры усилий добра в преодолении безобразного и низменного.

Ужасное — близкая трагическому, но глубоко ему противополож­ная категория. Если трагическое всегда имеет свое разрешение в будущем, то ужасное безысходно, безнадежно. Это гибель, не не­сущая в себе ничего просветляющего, не сулящая людям грядущее освобождение от несчастий, бедствие, не контролируемое людьми, неподвластное им, господствующее над ними. В трагическом не­счастье величественно, оно все же возвышает человека, так как последний остается господином обстоятельств и, даже погибая, утверждает свою власть над миром. В ужасном, напротив, человек — раб обстоятельств, он не владеет миром.

Ужасное — эстетическая доминанта средневекового религиоз­ного сознания, пугавшего грешников адовыми муками и грядущим страшным судом.

В кризисные эпохи, когда рухнуло одно мировосприятие, а на смену ему еще не пришло другое, вся Вселенная часто воспринимается в свете ужасного. Крушение определенного исторического порядка в глазах современников выглядит как глобальная катастрофа. Такое мироощущение, полное безнадежного ужаса и отчая­ния, передает, например, П. Брейгель в картине «Слепые»: истори­ческая судьба всего человечества предстает в образе слепцов, цепоч- кой идущих к обрыву.

Категория ужасного охватывает те явления действительностиу которыми человек свободно не владеет и которые несут ему не­счастья и гибель, неразрешимые даже на историческом уровне (отсюда пессимистическое мироощущение).

Искусство Ф. Кафки утверждает, что состояние мира ужасно, он полон слепых, враждебных человеку сил. «Обыкновенный» ужас определил поэтику его новелл.

Западногерманский критик К. Г. Симон отмечает, что ныне безумие мира стало фактом и проникло в искусство: «...сумасшедший дом вступил свободно и бесстыдно в мир, который нас ежедневно окружает и который теряет логику и причинные связи... Мы... при­слушиваемся к историям об изобретателях атомной бомбы, которые пошли в монастыри, и о кинозвездах, которые стали буддистками... Мы пресытились позитивистским веком, и рационалистически опти­мистический прогресс стоит перед пропастью атомной бомбы».

В этой характеристике состояния мира сквозят испуг перед слож­ностью века и исторический пессимизм. Трагическое в такой ат­мосфере становится иррациональным, преобразуется в ужасное.

Безобразное, низменное, ужасное — негативные ценностиу отри­цательные эстетические свойства мира, запечатлеваемые искусст­вом (особенно в XX в.) и отражающиеся в эстетике. Эти кате­гории вошли в систему современной эстетической науки.

Многие эстетические свойства действительности и искусства, кото­рые в прошлом осмыслялись в понятиях, в современной эстетике обретают более широкое значение и становятся категориями. Так, сегодня целостность и разорванность — эстетические категории, важные для понимания современного искусства.

Рассмотрим под этим углом зрения центральные образы рома­на Г. Грина «Тихий американец». Фаулер, корреспондент англий­ской газеты во Вьетнаме,— скептик и циник, разочаровавшийся во всех ценностях мира, выбравший позицию нейтралитета в остродраматической борьбе, свидетелем которой он является. Фау­лер не лишен благородства, он смел и умен. В нем, органически не сплавляясь, свободно уживаются самые противоположные чув­ства: сочувствие вьетнамской освободительной армии, мирным жи­телям, гибнущим от провокаций «тихого американца», и симпатия к летчику, сбросившему бомбы на вьетнамскую деревушку.

Духов­ный мир Фаулера разорван: мысли лишены целостности, харак­тер — стержня, сознание — идеалов, действия — жизненной цели. Фаулер — одинокий, сторонний жизни человек. Он оторван от ми­ра, и его характер лишен внутреннего единства. Мучимый противоре­чиями, Фаулер пытается преодолеть свой разлад с действитель­ностью, разорванность своего сознания. В ситуации, когда его вмешательство может предотвратить кровопролитие и спасти жизнь ни в чем не повинных людей, он покидает позицию сторон­него наблюдателя и помогает вьетнамцам избавиться от «тихого американца».

Заглавный герой книги — «тихий американец» Пайл — на первый взгляд целостная натура. Его духовный мир сложился под влиянием современной цивилизации с ее системой формирования стандартного массового сознания. Ни тени сомнения или колебания не возникает в «монолитном» сознании Пайла, когда во время прово­кационных взрывов гибнут женщины, дети, старики. Но целост­ность его характера оказывается иллюзорной, в нем с помощью мощ­ного аппарата пропаганды отсечены все противоречия. И в этом от природы добродушном человеке явственно проглядывает желез­ный автоматизм и жестокость односторонности. В своем завершен­ном виде такой тип «целостного» характера был в свое время создан в фашистской Германии — «сильная», «исключительная» лич­ность, которой все дозволено и которая «освобождена» от совести. Эта «целостность» — худшая форма разорванности.

Говоря об утрате культурой XX в. целостности, французский критик Ж. Кассу отмечает стремление современного искусства вернуться назад, к былой целостности классиков. Этот идеал высту­пает в виде мечты о новой первобытной эре, возвращающей миру ясность человеческого детства, руке — энергию, слову — свежесть. Однако плата за приобретение целостности порой весьма высока — примитивизация художественного мышления. Успех прекрасной живописи примитивистов — не только в таланте художников, а и в обретении ими целостного взгляда на мир, но это целостность самоупрощения и имитации мышления ребенка (см., например, картину Н. Пиросманишвили «Рыбак среди скал» или картины Рус­со «Муза и поэт», «Мечта» и др.).

Однако правомерно ли говорить о разорванности и цельности характера героя как об эстетическом, а не моральном его свойстве? Конечно, разорванность определяет характер и с моральной сторо­ны, но сами этические свойства человека стали предметом прямых эстетических оценок. Характеризуя эстетическое значение этиче­ского в русской классике, М. Горький подчеркивал, что ей присуща красота справедливости. Для Л. Н. Толстого искусство есть один из способов различения добра и зла, а добро — важнейший источник искусства. «Искусство,— писал он,— есть умение изображать то, что должно быть, то, к чему должны стремиться все люди, то, что дает людям наибольшее благо... Таких идеалов человечество пере­жило два и теперь живет для третьего. Прежде всего — полез­ность: и все полезное было произведением искусства, так оно и счи­талось; потом прекрасное и теперь доброе, хорошее, нравствен­ное». Ныне, связь между общественной практикой и эстетическим усложнилась, и искусство оказалось способным выявлять эстети­ческую значимость нравственного.

Отметим, что и Маркс, и Энгельс практически никогда не акцентировали внимания на безобразии, не красоте внешности человека, если их не побуждали к этому безо­бразие и антиэстетичность поступков, поведения, образа мыслей человека. В этом последнем случае констатация внешнего безобразия была своего рода подтверждением «мудрости природы», как бы гармонизирующей свои со­здания и в хорошем, и плохом. С другой стороны, факт, который так много значил для искусства романтиков,— что под отвратительной внешностью может скрываться под­линная и глубокая красота,— не был тайной, естественно, во времена Маркса и Энгельса. Именно этим объясняется отмеченный Марксом парадокс, что «даже мрачные мадон­ны», «самые уродливые изображения богоматери» могли находить себе «ревностных почитателей, и даже более многочисленных почитателей, чем хорошие изображения»

Но что же может значить безобразное по содержанию? Считается достаточным указать лишь на то, что безобра­зие— это отрицание красоты. Но отрицание чего-либо не может, строго говоря, быть определением. И если некий объект, материальный или духовный, существует, у него должны быть достаточно определенные признаки его объ­ективного существования. Что это за признаки? Из контек­стов классиков, приведенных выше, можно сделать вывод, что безобразие, уродство — это некое искажение нормаль­ного развития, отступление от законов жизни, развиваю­щихся к прекрасному, а не от него. В полном смысле сло­ва — нечто противоестественное, антиприродное.