XX съезд КПСС положил начало процессу реабилитации невинно осужденных (но многие так и не были реабилитированы)

II. Прочтите отрывок из воспоминаний Э. Белютина о посещении Н.С. Хрущёвым выставки художников в Манеже в 1962 г. и ответьте на вопросы.

«...Прежде чем спросить, «где здесь главный, где господин Белютин», Хрущев три раза обежал довольно большой зал, где были представлены художники нашей группы. Его движения были очень резки. Он то стремительно двигался от одной картины к другой, то возвращался назад, и все окружавшие его лица тут же услужливо пятились, наступая друг другу на ноги. Со стороны это выглядело, как в комедийном фильме времен Чаплина и Гарольда Ллойда. Первый раз взгляд Хрущева задержался на портрете девушки.

— Что это? Почему нет одного глаза? Это же морфинистка какая-то!

— с каждым словом голос его становился визгливее… Начав с портрета девушки А. Россаля, Хрущев стремительно направился к большой композиции Л. Грибкова «1917 год».

— Что это такое? - спросил Хрущев. Чей-то голос сказал:

— 1917 год.

— Что это за безобразие, что за уроды? Где автор? Люциан Грибков вышел вперед.

— Вы помните своего отца? — начал Хрущев.

— Очень плохо.

— Почему?

— Его арестовали в 37-м, а мне было мало лет. Наступила пауза...

— Ну, ладно, это неважно, но как вы могли так представить революцию? Что это за лица? Вы что, рисовать не умеете? Мой внук и то лучше нарисует.

Это доказательство на него, очевидно, так подействовало, что он побежал дальше, почти не глядя на картины...

— Ну, ладно, — сказал Хрущев, — а теперь рассказывайте, в чем тут дело.

Это был уже какой-то шанс, и я увидел, как по-разному насторожились Суслов, Шелепин, Аджубей.

Эти художники, работы которых вы видите, — начал я, взбешенный поведением премьера и решив не называть его по имени-отчеству,— много ездят по стране, любят ее и стремятся ее передать не только по зрительным впечатлениям, но и сердцем.

— Где сердце, там и глаза, — сказал Хрущев.

— Поэтому их картины передают не копию природы, а ее преоб­раженный их чувствами и отношением образ, — продолжал я, не реагируя на хрущевскую реплику. — Вот взять, например, эту картину «Спасские ворота». Их легко узнать. А цветовое решение усиливает к тому же ощущение величия и мощи.

Я говорил обычными словами, которыми стало принято объяснять живопись. Хрущев слушал молча, наклонив голову. Он, похоже, успокаивался. Никто нас не прерывал, и чувствовалось, пройдет еще пять-десять минут, и вся история кончится. Но этих минут не случилось. Посередине моего достаточно долгого объяснения сухая шея Суслова наклонилась к Хрущеву, и тот, посмотрев на мое спокойное лицо, неожиданно взорвался:

— Да что вы говорите, какой это Кремль! Это издевательство! Где тут зубцы на стенах — почему их не видно?

И тут же ему стало не по себе, и он добавил вежливо:

— Очень общо и непонятно. Вот что, Белютин, я вам говорю как Председатель Совета Министров: все это не нужно советскому народу. Понимаете, это я вам говорю!..».