Про осень

Прелым листовьем осень пропахла…,

…и трава совсем зачахла.

Небо виснет мохнатой тушей.

На подходе октябрь – листошуршень.

Туманы и днём и ночью

по низинам хвосты волочут.

А в болотах, на кочках круглых,

свежеспелые россыпи клюквы.

За плечами с пустой котомкой

я шагаю знакомой тропкой.

Вот канава. За ней болотце.

Утро раннее. Всходит солнце.

Перекур – и вперед – за дело.

Полчаса – и спина вспотела.

Сыпься клюква в мою корзину.

Обеспечь, ты, меня на зиму.

Вот и полдень. Мешок – под завязку.

Шаг шагнул – и уже завязнул…

…Ох, и трудная эта работа –

клюкву вынести из болота.

А доход – просто стыд и срам:

полдоллара за килограмм.

Для меня же иная отрада

в сборе северного винограда:

это – сыплющий дождика шепот,

да гусей улетающих гогот.

Эти, осени поздней печали

со стихами меня обвенчали.

Эти мрачные, хмурые ели

много о жизни напели.

Густопышных туманов клубни

мне поведали о любви.

А берёз оголённые руки

рассказали мне о разлуке.

Потому-то вот каждую осень,

в жёлто-красную листосбросень,

за собою зовут и манят

наши северные глухоманья!

***

В жизни бушующей много случайного:

можно легко погрузиться во мрак.

Лишь только шаг – и дойдешь до отчаянья;

только один необдуманный шаг.

В мире жестоком не место для робости:

трусость опасней, чем лезвия шпаг.

Лишь только шаг – и окажешься в пропасти;

только один неуверенный шаг.

Не торопись расточать обязательства:

чувства спускают со временем флаг.

Лишь только шаг от любви до предательства;

только один непростительный шаг.

Всё, возгораясь, когда-нибудь гаснет

и превращается в пепел и шлак.

Лишь только шаг меж покоем и страстью…

Не ошибись, выбирая свой шаг.

***

Мне симпатичен этот городок:

разлитый мёд на куполах собора,

речушки тихонькой мечтающий поток

и пьяница, заснувший у забора.

Здесь как-то мило всё переплелось:

на главной площади, у зданья «РайСобеса»,

дворняга тощая обгладывает кость,

и дремлет кошка на капоте «Мерседеса».

В разгаре мая в валенках старик

везёт навоз по улице в коляске,

разносит ветер петушиный крик

и платья лип задрались в буйной пляске.

О вечерах – отдельный разговор.

Ах, вечера! Ах, вечерочки лета!

За них любой пьянчуга, плут и вор

готов отдать последнюю монету.

Какой-то в них особый аромат.

Под звуки трепетные ласковых свирелей,

мне гладит волосы ветвями нежно сад,

дурманя запахами яблонь и сиреней.

А как стемнеется, как выплывет луна,

как только в мыслях чистое забродит –

так зазвенит гитарная струна

под окнами у дома, что напротив.

В том доме девушка прекрасная живет,

а друг с гитарой ездит к ней на «Яве»…

Опять её он в полночь позовёт,

на зависть мне, растяпе и раззяве.

Но что поделать, если «Явы» нет

и на гитаре звенькать не умею,

да и постарше я на целых восемь лет,

и «баксов» под матрасом не имею.

Хотя умею рифмовать слова,

но за стихи не лезут целоваться,

и замуж не выходят за слова,

теперь выходят, больше, за богатство.

Но всё мое богатство – это дым,

съедающий мозги мои угаром.

Таким уж уродился я дурным,

слегка сутулым, русским мальчуганом.

Таким же грешным, видно, и уйду

в тот край, где бродят призраки и тени,

и лунный отблеск, что горит в пруду,

вот также вспыхнет на моей постели.

Ну а пока душа ещё коптит,

карандашом ворочаю я смело.

Стихи писать никто не запретит,

ну, а бумага, – толь ещё терпела.

А тот, на "Яве", с дивой молодой,

которую увёз он в тёплый вечер,

пускай звенит гитарною струной

и гладит милой волосы и плечи.

Я знаю: он, конечно же сейчас

её целует на скамейке у речонки.

За строки те, что написал я в этот час

ему готов отдать я всех девчонок.

Я не лицемер и не ханжа,

иначе эту жизнь воспринимаю:

живу я, очень преданно служа

тому, что так люблю и понимаю.

А, что люблю… Наверно, эту ночь…

и эту, вот, соседскую девчушку,

и паренька с гитарой, что не прочь

с ней до утра остаться у речушки.

Люблю за то, что им по двадцать лет,

что в их сердцах горят желаний свечи,

за то, что ласково черемуховый цвет

им осыпает волосы и плечи.

Люблю вот этот милый городок

и купола собора под луной,

речушки, звезды поедающий поток

и пьяницу, убредшего домой.

Здесь мыслится воздушно и легко

и карандаш выводит ровно строчки

и дышится привольно, глубоко

мне в этом тихом, скромном городочке.

***

Морозец лёгонький. Мохнатый кружит снег.

Клочок снежка ловлю в ладошку.

А все же я счастливый человек,

хоть и живу на свете понарошку.

Я понарошку веюсь над землей,

и вряд ли вы чудней кого встречали:

безумным в радости бываю я порой,

хотя и склонен более к печали.

В груди моей то дым, а то огонь,

а помыслы – изменчиво обманны:

то плачет жалобно тоскливая гармонь,

а то вдруг бешено грохочут барабаны.

Я мог бы сердце зря не бередить,

но с детских лет душой отдался музе.

Мне интересно мыслями бродить

в стране волшебной сказок и иллюзий.

О, что за тайная, далёкая страна…:

там рифмы душу рвут мою на части

и нерва лопается тонкая струна…,

но только там, но только там я счастлив.

От хлопотливых жизни берегов

частенько я в то царство отплываю

и всякий раз в мелодиях стихов

я ноты новые случайно открываю.

Но дни проходят. Хочется назад –

в тот мир, где я витаю понарошку,

туда, где хлопья белые кружат,

чтобы ловить их в тёплую ладошку.