Язык и мышление

ЯЗЫК И МЫШЛЕНИЕ —два неразрывно связанных вида общественной деятельности, отличающихся друг от друга по своей сущности и специфическим признакам. «Мышление — высшая форма активного отражения объективной реальности, целенаправленное, опосредствованное и обобщенное познание существенных связей и отношений предметов и явлений. Оно осуществляется в разл. формах и структурах (понятиях, категориях, теориях), в к-рых закреплен и обобщен познават. и социально-ист. опыт человечества» («Филос. энциклопедич. словарь», 1983). Процессы мышления проявляются в трех осн. видах, выступающих в сложном взаимодействии,— практически-действенном, наглядно-образном и словесно-логическом. «Орудием мышления является язык, а также др. системы знаков (как абстрактных, напр. математических, так и конкретно-образных, напр. язык искусства)» (там же). Язык—это знаковая (в своей исходной форме звуковая) деятельность, обеспечивающая материальное оформление мыслей и обмен информацией между членами общества. Мышление, за исключением его практически-действенного' вида, имеет психическую, идеальную природу, между тем как язык — это явление по своей первичной природе физическое, материальное.
Выяснение степени и конкретного характера связи между Я. и м. составляет одну из центр, проблем теоретич. яз-зна-ния и философии языка с самого начала их развития. В решении этой проблемы обнаруживаются глубокие расхождения — от прямого отождествления Я. и м. (Ф. Э. Д. Шлейермахер, И. Г. Га-ман) или их чрезмерного сближения с преувеличением роли языка (В. фон Гумбольдт, Л. Леви-Брюль, бихевиоризм, неогумбольдтианство, неопозитивизм) до отрицания непосредственной связи между ними (Ф. Э. Бенеке) или, чаще, игнорирования мышления в методике линг-вистич. исследования (лингвистич. формализм, дескриптивизм).
Диалектич. материализм рассматривает взаимоотношение Я. и м. как диалектич. единство. Язык является непо-средств. материальной опорой мышления только в его словесно-логич. виде. Как процесс общения между членами общества языковая деятельность лишь в незначит, части случаев (напр., при мышлении вслух в расчете на восприятие слушателей) совпадает с процессом мышления, обычно же, когда язык выступает именно как «непосредственная действительность мысли» (К. Маркс), выражается, как правило, уже сформированная мысль (в т. ч. и как результат практически-действенного или наглядно-образного мышления).
Словесно-логич. вид мышления обеспечивается двумя специфич. особенностями языка: естественно не мотивированным, условным характером исторически установившейся связи слов как знаковых единиц с обозначаемыми сущностями и членением речевого потока на относительно ограниченные по объему, формально размежеванные и внутренне организованные отрезки — предложения. Слова, в отличие от наглядных психич. образов предметов и явлений, не обнаруживают, за исключением звукоподражаний, никаких сходств с естественными, чувственно воспринимаемыми особенностями обозначаемых объектов, что позволяет создавать на основе слов и ассоциировать с ними не только обобщенные представления о предметах, но и понятия любой степени обобщенности и абстрактности. Предложения, исторически восходящие к элементарным высказываниям, обусловили выделение в потоке мышления отд. относительно отграниченных друг от друга единиц, условно подводимых в логике и психологии под разл. виды суждений и умозаключений. Однако прямого соответствия между единицами мышления и соотносительными с ними единицами языка нет: в одном и том же языке одна мысль или ее компоненты — понятия и представления — могут быть оформлены разными предложениями, словами или словосочетаниями, а одни и те же слова могут быть использованы для оформления разных понятий и представлений. Кроме того, служебные, указат. и т. п. слова вообще не могут обозначать понятий или представлений, а, напр., побудит., вопросит, и подобные предложения рассчитаны только на выражение волеизъявлений и субъективного отношения говорящих к к.-л. фактам. Многовековой процесс оформления и выражения мыслей посредством языка обусловил развитие в грамматич. строе языков ряда формальных категорий, частично соотносительных с иек-рыми общими категориями мышления, напр. подлежащее, сказуемое, дополнение и определение приближенно соответствуют смысловым категориям субъекта, предиката (в разных их поииманиях), объекта и атрибута; формальные категории имени существительного, глагола, прилагательного, числительного и грамматич. категории числа приближенно соответствуют смысловым категориям предмета или явления, процесса (в т. ч. действия или состояния), качества и кол-ва; формальные категории союзов, предлогов, падежей и грамматич. времен приближенно соответствуют смысловым категориям связи, отношения, времени и т. д. Категории, имеющие свое основание в одних и тех же свойствах действительности, формировались в мышлении и языке неодинаково: общие категории мышления — прямой результат развития самого мышления, а формальные категории языка — результат не контролируемого мышлением длит, процесса стихийного обобщения языковых форм, использовавшихся для образования и выражения мыслей. Вместе с тем в грамматич. строе языков развиваются обязательные для определ. частей речи и конструкций предложения формальные категории, не имеющие никакого соответствия категориям мышления или соответствующие к.-л. факультативным его категориям. Напр., категории грамматич. рода, определенности/неопределенности, вида глагола возникают в результате обусловленного системным характером языка распространения на все слова определ. части речи формальных признаков, свойственных в истории языка лишь отд. словам и не всегда актуальных для мышления. Др. категории, как, напр., категория модальности, отражают субъективное отношение говорящего к содержанию высказывания, третьи, как, напр., категория лица, обозначают типичные условия устного языкового общения и характеризуют язык не со стороны его мыслительной, а со стороны коммуникативной функции. Грамматич. семантика таких категорий (рода, вида и т. п.) говорящими не осознается и в конкретное содержание
мысли практически не включается. Если между семантикой грамматич. категории и требующим выражения конкретным содержанием оформляемой мысли возникает противоречие (напр., при несоответствии грамматич. подлежащего субъекту мысли), в языке изыскиваются др. средства для адекватной передачи соотв. компонента содержания (напр., интонация). Поэтому свойственные разл. языкам семантич. особенности грамматич. категорий никогда ие вносят существенных межъязыковых различий в содержание оформляемых при их помощи мыслей об одних и тех же объективных сущностях.
В ходе ист. развития языка и мышления характер их взаимодействия не оставался неизменным. На начальных этапах развития общества язык, развивавшийся в первую очередь как средство общения, вместе с тем включался в процессы мышления, дополняя два первоначальных его вида — практически-действенный и наглядно-образный — новым, качественно высшим видом словесно-логич. мышления и тем самым активно стимулируя развитие мышления вообще. Развитие письменности усилило воздействие языка иа мышление и на саму интенсивность языкового общения, значительно увеличило возможности языка как средства оформления мысли. В целом же по мере ист. развития мышления во всех его видах постепенно усиливается его воздействие на язык, сказывающееся гл. обр. в расширении значений слов, в количеств, росте лексич. и фразеологич. состава языка, отражающем обогащение понятийного аппарата мышления, и в уточнении и дифференциации синтаксич. средств выражения смысловых отношений.

2. Знаковые опосредователи мышления Ранее было показано, что в современной психологии мышление рассматривается как знаковый дериват внешней предметной деятельности. Такое понимание неизбежно ставит проблему о знаках, при помощи которых совершается речевое мышление. В связи с этим общим местом многих работ о языке и мыш­лении становится утверждение, что проблема соотношения язы­ка и мышления трансформируется в проблему соотношения знаковых опосредователей мышления. Такой трансфорсмации способствовали, в частности, иссле­дования сенсомоторного интеллекта Пиаже, исследования мышления в рамках патологического подхода [Лурия 1973, 1975; Furth 1966], исследования визуального мышления, приведшие к формированию психологической семиотики [Гамезо, Рубахин 1982], а также многочисленные работы о средствах презентации информации в памяти человека. Исследования генезиса интеллекта у ребенка дали возмож­ность Пиаже сформировать такой конструкт, как сенсомоторный интеллект, в ходе становления которого у маленького ре­бенка возникает символическая функция, а это понятие существенным образом меняет проблему языка и мышления, пере­водя ее в несколько иной план, позволяя говорить уже не только о языке как средстве, обладающем символической функ­цией, но и о целом спектре знаковых опосредователей мышления, в том числе и о схеме самого действия как знаке класса действий. Патологический подход к исследованию мышления с неиз­бежностью подталкивает к выводу о множественности знако­вых опосредователей мышления, так как в поле зрения иссле­дователя попадают люди, не владеющие человеческим языком, но совершающие мыслительные действия. В исследованиях, ведущихся в рамках психологической семиотики, экспериментально было показано, что языковые знаки не являются единственными опосредователями мышле­ния; более того, был сделан вывод, «что каждый тип задачи требует использования (и для постановки задачи, и для описа­ния условий, и тем более для ее решения) адекватной систе­мы знаков, соответствующих знаковых моделей» [Гамезо, Ру­бахин 1982, 31]. Однако еще до сих пор можно встретить утверждения о том, что язык является единственным средством мышления. В более общей и менее ясной форме это утверждение принимает вид, когда «мышление и язык находятся в диалектическом един­стве». Мы не будем повторять критику этого тезиса [Щедровиц- кий 1957; Леонтьев А. А. 1977; Серебренников 1977], а толь­ко укажем на гносеологические основания возникновения ут­верждения о вербальности мышления. Как мы уже указывали выше, проблема мышления и средств его осуществления может решаться на методологиче­ском уровне, где мышление фигурирует в значении «познания», и на уровне специальных дисциплин — в психологии, лингви­стике, психолингвистике, где термин «мышление» употребляет­ся в значении процесса получения знания, в значении процес­са решения задачи. На методологическом уровне, где иссле­дователь имеет дело только с продуктом, результатом процес­са познания, абстрагированном от процесса познания и зафик­сированном в языковой форме, утверждение о вербальности мышления, понимаемого как познание, не создает трудностей. Другое дело, когда попытка решения проблемы языка и мыш­ления предпринимается на уровне специальной дисциплины, где исследуется процесс мышления. Экспериментальные дан­ные, полученные в психологии, вступают в противоречие с ут­верждением о единственности языка как средства мышления. На страницах журнала «Известия АН СССР. Серия языка и литературы» в 1977 г. была проведена дискуссия на тему «Язык и мышление», где были представлены две противопо­ложные точки зрения на взаимоотношение языка и мышления. Названия статей Г. В. Колшанского «О вербальности мышле­ния» и Б. А. Серебренникова «К проблеме „язык и мышление" (всегда ли мышление вербально?)» ясно говорят о занимае­мых позициях. Примечательное в этой дискуссии, на наш взгляд, заключается в том, что исходные тезисы дискутантов оказались неуязвимыми, так как эти работы принадлежат к разным уровням и ориентированы на различные онтологические картины. Статья Г. В. Колшанского принадлежит к методологическо­му уровню познания, это типичная философская работа. Статья Б. А. Серебренникова — это попытка решить проблему сред­ствами специальных дисциплин — психологии и лингвистики. В отличие от Г. В. Колшанского Б. А. Серебренников анали­зирует сам процесс мышления, а не только его конечный, за­фиксированный при помощи языка результат. Естественно, в распоряжении Б. А. Серебренникова оказываются доказатель­ства того, что язык является не единственным опосредователем мыслительной деятельности. Прежде чем перейти к анализу проблемы знаковых опосредователей мыслительной деятельности, укажем на одно терминологическое недоразумение, возникшее однажды в мате­риалах дискуссии по проблемам языка и мышления, организо­ванной Г. Ревешем [Revesz 1954], и проникшее в более поздние работы. Открывая дискуссию, Ревеш поставил на обсуждение во­прос: «Может ли быть мышление без речи?» Уточняя далее проблему, он в своем докладе формулирует этот вопрос не­сколько иначе: «Может ли быть неречевое (бессловесное — по его формулировке) мышление?» и «Может ли быть незнаковое мышление?». На первый вопрос он отвечает положительно: да, может быть мышление, которое не опосредовано языковыми знаками. На второй вопрос он дает отрицательный ответ: мышление должно опираться на знаковые субституты предмет­ной деятельности. Но терминология Ревеша может ввести в заблуждение не слишком внимательного читателя: неречевое мышление он называет бессловесным (Wortloses Denken), а незнаковое мыш­ление— неязыковым (Sprachloses Denken), предварительно оговорив, что речевое мышление он выводит за пределы язы­кового, т. е. за пределы знакового. Таким образом, по Ревешу, мышление должно быть опо­средовано знаками —языковыми и неязыковыми, но языком он называет любую знаковую систему — алгебраические сим­волы, письменные знаки любого вида, геометрические фигуры, если они употребляются с той же целью, что и слова естест­венного языка [Там же, 11]. Поэтому когда он пишет, что не может быть неязыкового мышления, то это нужно понимать как утверждение, что мышление должно опираться на те или иные знаки.

3. Однако существуют работы по психологии мышления, где со ссылкой на Ревеша утверждается, что мышление может быть только языковым и язык при этом понимается не по Ре­вешу, а как естественный язык. В широко цитируемой статье Г. П. Щедровицкого «Языко­вое мышление и его анализ», опубликованной в «Вопросах языкознания» (1957, № 1), речь идет о языковом мышлении, которое в связи с тематикой журнала, естественно, понимает­ся как мышление, опосредуемое языковыми знаками. Но в се­редине статьи, опять же со ссылкой на Ревеша, Г. П. Щедровицкий поясняет, что язык он понимает как любую знаковую систему [Щедровицкий 1957, 61]. В связи с обсуждением множественности знаковых опосре­дователей мышления целесообразно снять одну псевдопробле­му, которая формулируется как проблема оголенных мыслей. В качестве доказательства того, что мысли существуют толь­ко в речевой форме, приводится довод, что нет иной формы существования мыслей, кроме речевой (или языковой), ибо в противном случае следовало бы предположить наличие оголен­ных мыслей, лишенных речевой формы. Во-первых, сами мысли не могут быть рассмотрены как ре­зультат некоторого духовного акта личности, не опирающего­ся на предыдущую деятельность и социальный опыт личности. Напротив, все развитие культурно-исторической школы в советской психологии и особенно достижения общепсихологиче­ской теории деятельности А. Н. Леонтьева, а также теория по­этапного формирования умственных действий П. Я. Гальпери­на и за рубежом когнитивная эпистемология Пиаже показали, что мысли человека — это сокращенные действия, опирающие­ся на те или иные знаковые опосредователи. Мысли человека изначально не были «оголены», меняется только их знаковый носитель, как показал экспериментально П. Я. Гальперин, а ре­чевая форма существования мыслей — это наиболее оправдан­ная, социально контролируемая форма мысли, приспособлен­ная для трансляции в пространстве и времени. Во-вторых, наличие многочисленных экспериментальных, данных доказывает существование неязыковых знаковых опо-средователей мыслительных процессов, которые снимают проб­лему оголенных мыслей как псевдопроблему. Решение проблемы знаковых опосредователей мышления на современном этапе возможно и целесообразно только на осно­ве представления о полиморфности мышления. В наше время (вслед за А. Н. Леонтьевым [1964]) можно считать полностью преодоленным метафизическое противопос­тавление практической деятельности как деятельности внеш­ней и мышления как деятельности, протекающей только в фор­ме внутренней деятельности, данной самонаблюдению в виде дискурсивного, словесно-логического познания. Мышление может протекать и во внешней форме как дея­тельность с предметами, которые функционируют в виде зна­ков самих себя или в виде квазипредметной деятельности (по выражению П. Я. Гальперина), когда человек манипулирует знаковыми моделями предметов, например воспроизводя на рисунке или на схеме последовательность действий с реальными предметами. Исследование мышления, протекающего в форме внешних действий с предметами или моделями, позволило сформулировать представление о наличии у человека различных форм вы­сокоорганизованного мышления, которое естественным образом ставит под сомнение исключительность роли речевого мышле­ния в человеческом познании. Представление о полиморфности человеческого мышления, о существовании у человека различных форм высокоразвитого мышления нельзя упрощенно понимать как признание у чело­века, например, технического, образного и речевого мышления, как это иногда мимоходом делается в лингвистических рабо­тах. Речь идет о более существенных различиях. Не давая полный анализ технического, образного и речевого мышления, выскажем попутно одно соображение. Обычно рече­вое мышление противопоставляется техническому и образному по критерию присутствия или отсутствия языка в качестве опосредователя в мыслительных процессах. Этот критерий для характеристики технического, образного и речевого мышления малопригоден, так как во всех трех случаях речь идет об ис­пользовании знаков в качестве опосредователей мыслительной деятельности: в техническом мышлении преобладают символы, в образном — наглядные образы, а в речевом мышлении — язы­ковые знаки. Поэтому более обоснованным является противо­поставление отдельных видов мышления друг другу на основе критерия степени знаковостн опосредователей [Степанов 1971]. В дальнейшем мы попытаемся показать, что и такое противопо­ставление условно: речевое мышление даже при переработке вербального материала не обходится только языковыми зна­ками. Различение отдельных форм высокоразвитого человеческого мышления, приведшее к формированию представления о поли- морфности мышления, происходит не только на основе крите­рия различия опосредователей мыслительных процессов, но и на основе различия протекания самих процессов. Так, создатель концепции практического мышления, совет­ский психолог Б. М. Теплов, показал, что практическое мышление не равно ни наглядно-действенному мышлению, ни сенсомоторному мышлению, которые неотрывны от восприятия манипулируемыми вещами и неотрывны от самих манипулируемых вещей. Практическое мышление и теоретическое мышление противопоставлены друг другу по другим критериям. Если тео­ретическое мышление протекает как процесс, идущий от живо­го созерцания к абстрактному мышлению при временном отхо­де от практики, то практическое мышление движется от абст­рактного мышления к практике, практическое мышление кон­тролируется практикой в самом своем процессе, а не по конеч­ному результату, как в теоретическом мышлении. Поэтому концепцию полиморфности следует рассматривать как более глубокое представление, чем признание у человека техническо­го, образного и речевого мышления, как представление, ли­шающее остроты постановку вопроса об исключительности ре­чевого мышления как внешней формы мышления и ставящее его в один ряд с иными знаковыми формами объективации практической деятельности [Теплов 1945].