Глава 3. Задачи науки о душе. Кавелин

Я уже много рассказывал об этом очень несправедливо забытом вели­ком русском психологе, которого научное сообщество невзлюбило со вре­мен травли его Сеченовым и командой «Современника». Кстати, столь же несправедливо был после этого забыт и величайший русский философ той поры — Юркевич. Оба они выкинуты из истории русской науки только по­тому, что их обгадили и объявили врагами прогресса. И послушное научное стадо до сих пор старается не пастись на открытых ими полях. Философы, правда, еще как-то пытаются вернуть Юркевича, а вот для психологов тра­диции оказались важнее науки.

Круг четвертый — Слой первый — Век девятнадцатый

Я не хочу в этот раз подробно заниматься Кавелинским понятием о душе и ограничусь лишь кратким рассказом о постановке им самой задачи изучать душу. Я долго думал и не мог понять, почему современные психологи про­должают отзываться о Константине Дмитриевиче Кавелине (1818—1885) как о психологе чуть ли не с презрением. Более того, мне даже передавали пло­хое мнение психологов лично обо мне исключительно потому, что я писал о Кавелине: мол, какой он психолог, если считает Кавелина хорошим пси­хологом?! Я списывал это на плохое знание ими Кавелина, но загадка оста­валась.

Я разрешил ее для себя только сейчас, перечитывая его главный труд «Задачи психологии» (1872) с прицелом рассказать о том, как Кавелин по­нимал душу. И тут меня поразило откровение: они были правы! Он плохой психолог, он безобразный психолог, он вообще не психолог в том смысле, в каком являются психологами они! Ведь он совсем не писал о психологии, он писал об изучении души!

Не знаю, смогу ли я когда-нибудь передать это свое ощущение: я читал Кавелина и впервые в жизни чувствовал, что еще никогда не читал психо­логов, которые под психологией подразумевают науку, пытающуюся изу­чать душу! Да и самого Кавелина я многократно прорабатывал, находясь все в том же привычном для любого профессионала состоянии понимания, что наука психология изучает психологию человека. Просто Кавелин предлагал это делать иначе, как бы путем культурно-историческим...

И вдруг я вижу: он говорит о душе, он знает, что она есть, он понима­ет, что можно познавать свою душу напрямую, но тогда это будет мистичес­кое или религиозное самопознание, а можно создать науку, изучающую душу. И если ее создавать, то придется сделать душу предметом этой науки и при­менить к душе найденные наукой способы познания. В частности, при науч­ном подходе придется познавать душу через ее проявления, то есть через то, что доступно науке под именем объективных методов. И даже если вся эта объективность будет несколько кощунственна в отношении такого предме­та, как душа, все же такой способ возможен.

Самое главное, поскольку подобное изучение уже все равно пошло, то стоит ввести его в какое-то достойное русло, в русло строгого рассуждения и соответствия приемов самому предмету исследования.

Но исследовать предполагается душу, душу! А не психологию или пси­хику человека, и уж тем более не работу нервной системы! Вот в чем было преступление Кавелина перед современной наукой, за которое его до сих пор наказывают презрительным замалчиванием.

Не буду задерживаться на том, чем еще не угодил Кавелин естественно­научному сообществу. Перейду сразу к его понятию о душе и к заложенным им основам науки о ней. Первая глава «Задач психологии» заканчивается отчетливым призывом к самопознанию в духе Сократа, а вторая выстраива­ет новую науку.

Глава 3. Задачи науки о душе. Кавелин

«Каждая положительная наука имеет свой, точно определенный круг ис­следований. Для психологии это предстоит еще сделать» (Кавелин, с. 11).

Это и есть главная задача, как ее видел Кавелин. В сущности, здесь ста­вится вопрос о предмете науки. Из него вытекает вопрос о методе или спо­собе исследования. Но прежде чем к нему перейти, я должен сделать одну оговорку.

Кавелин постоянно использует словечко «положительно». Из-за этого его причисляли к русским позитивистам. Думаю, это ошибка, как было бы ошибкой причислить к реалистам современного философа, использующего словечко «реально». Никаких других признаков позитивизма, кроме требова­ния делать положительную науку, я у Кавелина не нашел. Как не нашел и понятий, заимствованных у творца позитивизма Конта.

Ему, в действительности, нет дела ни до позитивизма, ни до его борь­бы за передел мира. Если вспомнить, что позитивизм, по существу, был предвестником марксизма и призывал ученых объединиться с пролетария­ми ради социального переворота, то Кавелин как раз враг позитивизма, как и враг революционных демократов. Просто слово это было в ту эпоху «силь­ным», и его хоть как-то можно было противопоставить всем «сильным сло­вам», что произносили естественники, обрабатывающее общественное со­знание.

Итак, вопрос о предмете психологии. Не забывайте, он действительно говорит о душе! Даже когда он говорит о «психических фактах», он говорит именно о проявлениях души.

«По названию, психология есть наука о душе, ее свойствах и проявлениях. Но душа тесно связана с телом, и разграничить факты психические от матери­альных чрезвычайно трудно. Оттого в психологии смешиваются разнородные явления, и она колеблется между философией и физиологией, примыкая то к той, то к другой, смотря по эпохе и господствующим воззрениям» (Там же).

Если быть внимательным, то очень скоро станет ясно, что Кавелин как бы продолжает разговор, начатый Ушинским. На самом деле он начал пи­сать свои «Задачи психологии» еще в 1862 году, то есть раньше Ушинского. И это единство мыслей может означать только одно: они оба излагают ка­кие-то обычные, бытующие в русском обществе, «в общем сознании» взгля­ды. Иначе говоря: вот таково было исходное понятие о душе образованной части русского общества в середине девятнадцатого столетия. Именно с ним и воевали естественники, готовя Россию к революции.

«Общее сознание относит к числу физических, материальных предметов и явлений те, которые существуют или совершаются вне нас и подлежат вне­шним чувствам.

Так как человек отличает себя от своего тела, то и оно, со всеми его явлениями, относится к тому же разряду внешних фактов; наоборот, явления и предметы, которые недоступны внешним чувствам, но совершаются или суще­ствуют в нашей душе и представляются только нашему сознанию, приписыва­ются душе и считаются внутренними или духовными» (Там же).

Круг четвертый — Слой первый — Век девятнадцатый

Это уже стоит разобрать. Чтобы изучать душу, необходимо четко выде­лить «ее круг исследований», то есть предмет. Но для этого придется разгра­ничить «факты психические и материальные». Единственный способ, кото­рый и не приемлет естественная наука, — посчитать, что разграничение лежит там, где начинается сознание. Психология должна делаться не есте­ственнонаучными методами, как физиология, а через сознание. Все, что представляется не только нашему сознанию, не есть предмет психологии. Но зато у психологии появляется возможность очень точно отделить свой предмет.

В этом, в сущности, не было ничего революционно нового, это было общее место всей психологии сознания, которую именно в это время нача­ли именовать метафизической и уничтожили примерно к началу двадцатых годов следующего века. Что же в таком случае может быть отнесено к числу душевных проявлений?

«Таковы наши мысли, убеждения, чувства, страсти, желания, намерения, цели, вообще все наши доступные одному сознанию, внутренние состояния и движе­ния. Они-то и должны быть исследованы в психологии» (Там же).

В сущности, действительно, ничего нового. Просто четко и однозначно определенный предмет своей науки. С этого определения она действительно могла бы строить себя. Если бы оставалась наукой о душе.

Новое появляется, когда задается вопрос: а как исследовать эти душев­ные проявления? Как исследовать их научно, то есть не через самонаблюде­ние? Точнее, как их исследовать внешними чувствами, помимо самонаблю­дения, которое всегда останется для психологии главным орудием.

«Но разграничить внешние факты от внутренних так же трудно, как ду­ховные от материальных.

Во-первых, бесчисленные наблюдения, известные всем и каждому, отчасти по собственному опыту, показывают, что нашим внешним чувствам представляют­ся, порой очень отчетливо и живо, внешние, реальные предметы и явления, когда однако, в действительности, их налицо нет. Таковы видения и галлюцинации.

И наоборот: предметы нравственные, духовные, которые мы считаем дос­тупными только для нашего сознания, как будто способны выступать наружу, переходить на внешние предметы, получать как бы внешнее существование. В этом виде они точно будут подлежать внешним чувствам.

Так, наружный вид человека, его движения, мимика, голос и манера гово­рить, — все это обнаруживает его внутренние состояния.

Точно так же они обнаруживаются и в созданиях человека. Не только письмена и условные знаки, не только произведения искусств, науки, но вообще все, что создает человек, начиная от обуви и приготовления пищи и оканчивая железными дорогами и телеграфами, служит как бы материальным воплощени­ем его чувств, мыслей и воли» (Там же, с. 11—12).

Еще раз повторю: сегодня в этом как бы нет открытия, и поэтому Каве­лина можно не ценить — он же не говорит ничего нового! Но ведь прошло почти полтора века! И при этом психология постоянно развивалась по пред­ложенному Кавелиным плану.

Глава 3. Задачи науки о душе. Кавелин

Сначала, на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков возникают Пси­хологическая физиогномика Сикорского и характерология Лазурского, воп­лощая мысли Кавелина об изучении души человека по его внешнему виду и поведению. Затем, в середине двадцатых, то есть через полвека после Каве­лина, в рамках культурно-исторической теории в России было переоткрыто заново то, что он говорит об изучении души через условные знаки и предме­ты культуры. Америка дойдет до этого лишь через век в культурно-истори­ческой психологии Майкла Коула.

Конечно, можно сказать, что психология переоткрыла все это сама. Верно! Но как же плохо это ее характеризует, какая же низкая у нее дееспособ­ность, если она из политических соображений может отбрасывать находки своих лучших умов, отбрасывая себя тем самым на века! Стоит ли так уж гордиться силой своего общественного мнения, если оно в состоянии так губительно перекрывать искателям истины самую способность видеть истину?

Что же касается Кавелина, то я хочу показать всего одну его находку. Назову ее заключением души во впечатлениях.

Если подходить к тому, что рассказывает Кавелин, научно или фило­софски, то опять можно не рассмотреть в этом ничего нового. Все уже сказа­но то ли Локком, то ли Беркли Но попробуйте пройти вместе со мной со стороны науки о душе, попробуйте почувствовать, что Кавелин ищет, как же выразить невыразимое, как передать свое видение души, как дать ощу­тить то, что ощущает сам

«Каждое впечатление есть сложный продукт двух факторов: предмета или явления, производящих впечатление, и среды, которая его принимает, и мы ошибаемся, думая, будто получаем чистое, беспримесное отражение самого пред­мета в нашей душе, каков он есть в реальной действительности, сам по себе.

Но отсюда следует, что мы имеем дело собственно не с внешними предме­тами, а с впечатлениями, которые они в нас производят, не с реальным, внешним физическим миром, а с внутренними, психическими фактами, которые сознаем и которые внешним чувствам недоступны.

Впечатления как бы стоят между нами и внешним миром и разделяют его от нас непроницаемой стеной» (Там же, с. 12—13).

Человека с философским образованием это рассуждение непроизволь­но затягивает в воспоминания об идеализме Беркли, но как раз этого делать и не надо. Кавелин говорит не об этом. Он и сам тут же оговаривается:

«Из этого нельзя выводить, что внешнего мира вовсе не существует...» (Там же, с. 13).

Иначе говоря, он предупреждает, речь не об этом, она — о непроница­емой стене, за которой бьется принимающая впечатления среда, именуемая душой. Кавелин повествует о трагедии души, воплотившейся в человека, чтобы каким-то образом пролиться в этот мир, но как же это, оказывается, трудно! И какую битву ведет душа воплощенная! Все, во что она воплощает­ся, тут же отторгается от нее стеной впечатлений, даже сам человек, сотво­ренный именно одушевлением, оказывается отторгнут от собственной души

в своих ощущениях!

Круг четвертый — Слой первый — Век девятнадцатый

«Что же такое, после сказанного, те воплощения мыслей, чувств, внутрен­них движений человека во внешних предметах, о которых упомянуто выше?

Они столько же, как и всякая другая вещь, производят в нас впечатления, а мы уже видели,что впечатления— явления внутренние,психические. Создания человека во внешнем мире суть или символы, условные знаки психических предме­тов и явлений (письмена, ноты, телеграфические знаки и т. д.), или такие соче­тания материальных предметов и явлений, которые производят в нас желаемое внешнее впечатление (картины, статуи, рисунки и т. д.)» (Там же).

Только вдумайтесь в эти слова: все вещи, что изготавливает человек — есть лишь символы и знаки его души. Это означает, что мы не живем в мире. Мы вообще почти не живем во внешнем мире, в мире природы. Души наши проливают в него частицы себя, словно бы вдувают пузыри душевной сре­ды, гворы, как их называли в старину, и мы живем в этих искусственных душевных коконах, будто водолазы в батисферах. И чем дальше, чем более урбанистической становится наша цивилизация, тем меньше мы живем в мире, тем более окружающее становится воплощением нашей души...

Страшно! Страшно потому, что при этом наши души постоянно рвутся из адского мира, который мы создаем, и наслаждаются природой. Что, соб­ственно, и было, вероятно, целью воплощения душ на Земле — насладиться настоящим. Но неужели наши души так страшны, как тот мир, который нами создан? Или же он не плох, просто мы хотим лучшего? Впрочем, ответ однозначен: что хотели, то и имеем!

«Выражение: воплощение мыслей, чувств во внешнем мире — оказывается на поверку очень неточным, метафорическим, и только дает нам ошибочное представление. Мысль, чувство, желание не переходят вовсе во внешний мир и остаются при нас; только внешние предметы и явления располагаются так, что удовлетворяют потребности человека (читай — потребности души. — АШ) возбудить мысль, чувство или произвести во внешнем мире явление, почему-либо нужное для одного или многих лиц» (Там же).

Но душа моя рвется отсюда, и я подозреваю, что с ее воплощением не все было ладно, какая-то ошибка вкралась в промежуток между ею и ее воплощениями, что-то все-таки было отсечено стеной впечатлений. Какая-то загадка поставлена передо мной, и задача познать душу не случайна. Если не принять этого подхода, остается лишь принять мысль о том, что в этом мире действуют злые силы, которые осознанно искажают божественный замысел.

Вот первая мысль, которую будят во мне образы Кавелина. Но это не все. Следующая мысль, прямо вытекающая из предыдущей, поражает меня до самых глубин. Я знаю себя человеком, который живет среди вещей этого мира, пусть даже они воплощения образов, созданных моей душой. Но я так отделен от нее, что мне даже трудно ее ощущать, тем более изучать. Более того, я вообще сомневаюсь, что она есть. Вся наука в этом сомневается. Я — это человек. А человек — это тело! Вот мое мировоззрение, вот мировоззре­ние современного человечества. А что же душа?

Глава 4. Логика науки о душе. Владиславлев

«Следовательно, мы имеем непосредственно дело только с предметами и явлениями психического свойства, внутренними, доступными одному сознанию.

Душа в действительности гораздо более сосредоточена в себе и отделена от внешнего мира, чем мы думаем; она не имеет к окружающему прямого, непос­редственного отношения, а сносится с ним через посредство тех впечатлений, которые от него получает, насколько способна их получать...» (Там же).

А душа — это я. И я там внутри, бьющийся о непроницаемую стену из впечатлений и не могущий ни выразить себя, ни действительно воздейство­вать на этот мир, который катится не туда!

Человек еще так молод, он еще только-только изобрел письменность, всего несколько тысяч лет как у него существует речь в ее современном виде, он совсем недавно освоил руку и прямохождение... И он еще так мало познал себя и те возможности, что скрываются в его собственной душе. Нет, вру, вру! Опять смотрю отсюда, из тела, где вынужден быть своим осознава-нием, поскольку от этого зависит мое выживание на Земле.

Я так мало освоил собственное тело, я так немногому научил его, хотя я пребываю в нем постоянно, ежесекундно обучая и совершенствуя! Разве что в редкие часы сна мне удается побыть собой и отдохнуть от своей потря­сающее сложной и захватывающей задачи — освоить это прекрасное челове­ческое тело!

Мне отдали этот мир, я пытаюсь сделать его миром души, но как это сложно, пока тело вмешивается в мою деятельность, пока его простые, жи­вотные потребности уводят его от моих позывов и побуждений! Ведь все, что я могу — это посылать в его сознание тонкие духовные позывы. Существу нетелесному так трудно пробиваться в плотные миры сквозь почти непрони­цаемую стену впечатлений...