Культуре 12 страница

Какая-то изначальная уверенность в своих силах и возможностях присуща по­полану XIV—XV вв. Не размышляя о них, он пускается в самые рискованные пред­приятия: дальние путешествия, неожиданные торговые и финансовые сделки, выполняет дипломатические поручения и т. п. Новый человек ощущает себя не под Богом, а перед лицомфортунь). Не то чтобы Бог совсем вытесняется. Но свои конкретные действия^тогюлан^соизмеряет со случаем, удачей, короче, с фор­туной. С ней Hjsj3g]ejraj(jTpocm С одной стороны, можно встретить сентенции такого тигТаТ "Будь мудр и действуй хорошо, и ты обретешь все". Или: 'Ют^а

одолеть себя, но^побеждая ее, еще более увеличи­вают свое совершенство". Это как бы умонастроение некоторого неразмышляю­щего ЪптШШаГКогда о фортуне задумывается мыслитель такого калибра, как Марсилио Фичино, мысли у него не такие уверенные: "Хорошо сражаться с фор­туной оружием благоразумия, терпения и великодушия. Лучше уклониться и бе­жать такой войны, в которой побеждают лишь немногие, да и те с невероятным трудом и обильным потом. Лучше всего заключить с ней мир или перемирие, сообразовывая нашу волю с ее волей, и добровольно идти туда, куда она укажет, так как иначе она поведет туда тебя силой. Этого мы добьемся, если согласуем в себе силу, мудрость и желание". Шутки с фортуной плохи. Вроде бы об этом мысль ренессансного гуманиста.

Более существенно, однако, другое. В ренессансном сознании всплывает об­раз, тысячелетие ка1итреодоленный, — Фортуна. рокГсудьба""'Бсё~эгТшонятйя~:— мифологемы одного ряда. Человек опять видит над собой слепую, безличную силу. Но_теперь он колеблется: признать ее всесокрушающее могущество или же увидеть в себе возможности овладеть фортуной? Колебания так и не были пре-одолены. Ренессансный индивид то ощущал в себе прилив безграничных сил, то 'осторожничал и даже впадал в уныние, то мысленно побеждал фортуну, то стра­шился ее. OJiore задумывались мало. Он был на языке, но не в уме. Чего стоит фраза из одного 1тисьма"XVTTr1!lo имя Бога, доброй удачи, прибыли". "Во имя Бога и прибыли" — эта надпись встречается на счетных книгах XV в. А вот отры­вок из письма пополана того же XV столетия Ручелли: "Я надеюсь на то, что Бог дарует мне благосостояние, а также помощь и милость в моей торговле, — по­мощь и милость, о которых я полагаю, что они могут способствовать умножению моих доходов". Здесь исчезает всякое подобие ощущения Бога как непостижимо­го Творца. К Нему относятся запросто. Почему-то уверены в Его благосклонности. В том, что ИЗьГгТбгружен в земные интересы земных людей. Ну как это можно,— уповать на помощь Бога в умножении доходов?! Ни в спасении, ни в борьбе с искусом и своей слабостью или с силами зла. Бог призывается как гарант обьм-нопширского благополучия. Древние в расчете на такое благополучие приносили жертвы. ЗевсТюлучал своюТекатомбу и как бы платил людям благополучием за свое благополучие. "Ты мне — я тебе". Но христианский-то Бог, Ему-то зачем умножать чьи-то доходы? Непонятно. Понятно как раз другое: от Бога так легко отделывались потому, что реально перестали соотносить с Ним свою повдедывв-ную жизнь. nojionaH m cjfoj^He_jojpj^T_o ^в_о^^обстБен[ной божественности. Разговор_ы_о_ней^велись в среде гуманистов. И все же на свой~1тадПтополаТТ осуществлял тот замысел о человеке, который был так дорог гуманистам.

Наряду с фигурами гуманиста и пополана для Ренессанса была характерна фигура воина-наемника —^кондотьера? Если в ренессансной культуре гуманист / до некоторой степени аамдщяп глбпй сряднянвкгтпт клирика или монахаТаТто^", то кондотьерпришел на смену рыцарю или потеснил

личие кондотьера от рыцаря в том, что он служил за плату, тогдаЖкГрТщарь"— на условия>Гвассалыно011ИШмШ1и1котоРая предполагала предоставление васса-лу сюзевенйм-лпрядяпйнн^х земельных владений. Может показаться, что служ­ба на условиях земельного пожалования и денежной платы достаточно друг дру­гу близки. В действительности же вассала с сюзерено_м связывало не просто зе­мельное пожалование, а^б^1_внрности^одйого__другому. Что касается кондотье­ров, то они прославились чем угодно, только не верностью. Их связь с теми, кому они служили, основывалась на денежных расчетах и, соответственно, на матери­альной выгоде. Служение кондотьеров продолжалось только до тех пор, пока им платили. Это знали государи и государства, их нанимавшие, знали они и о том, что кондотьеров могут перекупить, и считались с подобной перспективой. Очень сомнительной была кондотьерская служба и в том отношении, что они могли захватить власть в завоеванных ими для нанимателей землях, да и у самих хозя­ев. Как ни верти, получается, что фигура кондотъе]эа_не_ самая привлекательная. Такие непременные добродетели"идеального рыцаря без страха и упрёкаГкак безупречная верность тому, кому служили, и своему слову, честь, самоотвержен­
ность, куртуазия, к кондрй^ру^^ XIV и,
особенно, XV в. вовсе" не" воспринимались в Италии в качестве неустранимого
зла. Ими могли восхищаться и даже ставить им памятники. Как, например, памят­
ник кондотьеру на службе Венецианской республики Бартоломео Коллеони, укра­
сивший собой одну из центральных площадей Венеции. Его создал великий ита­
льянский скульптор Вероккьо, и он является великим произведением искусства, а
вовсе не ремесленной поделкой безразличного исполнителя выгодного заказа.
Значит, что-то вдохновило мастера на создание необыкновенно выразительного
образа кондотьера. Вдохновило не одного его, но, скажем, еще и другого великого
ренессансного скульптора — Донателло, чей памятник другому кондотьеру, слу­
жившему той же Венеции, — ГаттИмеллатте — установлен в Падуе. Сегодня име­
на Коллеони и ГаттамеллаттьГйзвеетны главным образом благодаря творцам их
памятников. Их творческими усилиями они вошли в историю искусства и всей
культуры Возрождения. Но то же самое можно сказать и о кондотьерах, как тако­
вых. Они выразили собой ренессансную культуру и неотъемлемы от нее. Во-пер­
вых, потому, что были людьми Возрождения, в них по-своему запечатлелись его
характерные признаки, во-вторых, кондотьеров, по словам Н. Макиавелли, "без­
рассудно почитала Италия". Безрассудство почитания стало очевидным для мно­
гих тольксПГхуГ в~ШапьяШтиГжё XV в. признавал в них людей доблести и
величия, узнавая в^ондотьерах самих себя'тШ\лм\л7Шк\Ш1Г6Ш^^ет'"6ьГБьпь.

Какие же черты были приоущ^коздотьерам, в чем состояли своеобразие и новизна этого типа индивидуально-человеческого существования? Да, конечно, они были людьми, для которых слово "верность" было звук пустой, рн\л знали службу,__а не^пужеше. В самом резком несоответствии с рыцарством, кондотье-рьПэыли лишены всякого подобия сознания своей миссии. Себя они соотносили прежде всего с самими собой, в себе видели источник и цель своих действий. А это значит, что кондотьерами двигало безграничное стршлеше к самоутвержде-! ник), к н€сод^шим.жу;ипобёжо«эояомувеличию, Этому стремлению в кондоть­ере было подчинено все, для его достижения он ни перед чем не останавливал­ся, здесь все средства были хороши.

Очень показательно, как начинались кондотьеры в Италии. Итальянцы, не­смотря на то что они прямые потомки римлян, не очень воинственный народ. Столетиями они вынуждены были мириться с властью иноземных государей. Ког­да же городские коммуны становились фактически целиком самостоятельными, они найи'1у}£ли_немцёв_и англичан для службы в своем войске. Последние образо­вывали отряды, которые переходили на службу от одного государства к другому. Они и явились прообразом и первоначальным вариантом кондотьеров. Так, осо­бенно знаменитыми среди них были англичанин Джон Гауквуд и немец Вернер фон Урслинген, возглавлявший отряд под названием "Великая компания". На зна­мени Урсхшнпена было написано: "Враг Бога, правосудия и милосердия". Когда в XIV в. появляются кондотьеры из италья!ЩёвГТГвытёсняют собоьГиноземных на-емников, они уже не демонстрируют так же открыто и вызывающе попрание всех законов, божеских и человеческих. Однако, по существу, они так же свобод^ нырт_всякого£руза религиозных и нравственных ограничений. Уже пе'рвые кондо­тьеры из итальянцев прославились.не толЪкб тём,"что были людьми отваги, рис­ка, безграничной уверенности в своих силах, но и невероятной жестокостью и неразборчивостью всредствах. Благодаря сочетанию перечисленных качеств "самые удачливые изжондатьерш яршбретаяи суршные богатства и власть над значительШГмитерриториями_идаже стано1вились госуд^™и^<ак^^ конти и Сфорца, ставшие основателями династий в обширном и могущественном Миланском герцогстве. Как и полагалось, они были людьми^

самим себе и создавшими себя сами. Их биографии также были импровизация­ми, в которыхТлавное зависело от способностей и талантов, ума и воли индиви­да.

То, что кондотьеры вызывали восхищение всей Италии, связано с такой существенной £с^б^ш!£Ю1ыо_ренессансного_мировоззрения,^акш

сШ^Щ^^-£^-в-Е^^вата.0.9.^ В9§._э[ю_хи- У историков здесь нет никаких осно­ваний отдать пальму первенства какой-либо одной эпохе, стране или народу. Хотя нельзя не признать, что за отдельными эпохами, странами и народами тянется особенно недобрая слава. Как, например, за императорским Римом, периодом послеантичного безвременья и тем же Возрождением. Вопрос о том, насколько оправданна недобрая слава Возрождения по части нравов, остается открытым. Но что выделяет Ренессанс из других эпох и течений, так это его_отношение_к

Не то чтобы они восхвалялись или принимались без
всякого осуждения, и все же^а^зе|щим^ело^ признавалось пра-

во и на великие свершения, и на великие пороки и преступления. На передний
план ВозрожденТ1ё1^1двигает"ч^ов^ праведность. Для Сред-

них Веков в той мере, в каши они были христианскими, существовали праведни­ки (в пределе — святые) и грешники. Для Ренессанса же в человеке было значи­мо, велик он или ничтожен. Нельзя сказать, чтобы Ренессанс видел величие во зле"Ренессансный~чёловек вовсе не был демоничен. Демонизм позднее будет близок романтическому умонастроению. У ренессансного человека другое. Он ощущает себя в^нт|^_ш!£оздания. индивид^ для себя — высшая ценность и мераасех вещей. Он не соотносит себя сЕ>огом и спасением^ БоТёГа стремится утвердиться и выявить самого себя как нечто абсолютное. Это путь богоподобия и самод6оже£1вле_ния^Его проявлениями могут быть: преуспевание, слава, властьГ великолепие. Мир манит богоподобного человека, вызывает его восторг и удивле­ние. Номиром нужно еще овладеть, вместить в себя и запечатлеться в нем.

Там, ще_челюве_к самоустремлен, где он для себя — абсолютная точка отсче­та, там_дол£_перед ближни^^Гответственность перед Богом, любовь к Богу и ближнему уходят на заднийплан, начинаются сч!^тьГс~с1н^^ вый человёТбыл озабочен собой, спасением своей души7но"у"него не было само­направленности и самоустремленности. Спастись можно не в себе самом, а в Боге. Озабоченность собой разрешима лишь отказом от себя, в результате кото­рого чёловГёк приходит к себе вБогё. Это' дух"Нов6го Завета и новой жизни. Ренес-сансный человек любил говорить о своем времени как о новой жизни. Но для него новая жизнь соотнесена не с вечностью, а с современностью и ближайшим буду­щим. На себя он смотрит как на некоторою безграничную потенщию — ее нужно актуализировать. Человек — это то^ем_сж способен стать. В нем заложено все, £н_универс£лен. Вэтом отношении человек может быть сравнен с микрокосмом. Но его микрокосмичность особого рода, он не просто соответствует миру — мак­рокосму — и стремится подражать ему, как античный человек, а наоборот, на­правляет свои действия на то, чтобы запечатлеть себя в макрокосме, сделать мак££кош_воллоше.ни.ем_ь1икракох^да. Человеку задана его природой сопричаст-нЪсть к существующему. Свернуто в нем содержится весь мир, точнее, то, чем он' может стать. По словам ренессансного гуманиста Марсилио Фичино, человек "заслуженно может быть наречен центром природы, средоточием Вселенной, все­мирным родом, всеобщим ликом, и узами, и "скрепой мира". г Если человек так себя превознес, если он до такой степени полон ощущения //своего божественного достоинства, у него не_может быть_ни христианско-религи-// озного, ни нравственного пафоса. Начисто он отсутствовал прежде всёпТуТсондо-/ Тьера. Как правило, он вовсе не подозревал и не размышлял о своей божествен­ности, унивесальности и самонаправленности. Кондотьер был человеком действия, часто мало^б_р^£1в^н^ым,^ну>щь|_м интересам людей гуманистического^эуга. Но в ншпГсовременники видели воплощение своих представлени1~сгчеловеке, закры­вая глаза на то, что в кондотьере противоречило образу божественного человека. Реальные кондотьеры были очень далеки от этого образа, что было очевидно, например, итальянскому мыслителю времен кризиса гуманизма Н. Макиавелли. В своей книге "История Флоренции" он пишет о кондотьерах: "...все они делали из военного дела ремесло и словно договорились между собой вести себя таким образом, чтобы, стоя во главе враждующих сторон, обе эти стороны приводить к гибели. В конце концов они до того унизили военное дело, что даже посредствен-нейший военачальник, в котором проявилась бы хоть тень древней доблести, су­мел бы покрыть их позором"1.

/I Сами кондотьеры были лишены "тени древней доблести" потому, что она не-/разрывно связана с героизмом и является его проявлением. Героизм же всеща (так или иначе соотне^е^с^суд^бой^ Герой живет в мире, где безраздельно господ-\ ЪтвуёТсудьба, и готов_в_любой момент своего герерчфскдю пути-ма кугаетрофм-L чееюе -tujMggrft-c,т@м, триУИфР5^Р^^^Н<№^нЦ<? с суд-ьб&й... Иначе говоря, он \'\о^ШУ^[кШопь<^т^т^£^Ш^&- Такой готовности у кондотьера не было. Вся ' его мощь и напор направлялись исключительно на самоутверждение. Кондотьер

готов_к_катастрофе. Он наде­ 7

ялся благополучно обойти судьбу, утвердить себя~7юмимо столкновения с ней, Столкнувшись с судьбой, кондотьер не ощущал в этом столкновании>своего звездного часа, великих и страшных мгновений своей абсолютности, когда ничто внешнее не в силах было поколебать монолитную целостность его духа.

кондотьера всесокрушающим ударом, кото-

не мог противостоять_достой]но~ Он бьтТГёЪТрадиШ вёли- 1солеттек-ттишБ"тогда7^да^]оБеждЖ; когда сила была на его стороне. Сила в слаШсТиТГбессилии, способность быть сильным духом и в ситуации полного и окончательного превосходства неблагоприятных обстоятельств и противника — такое не для кондотьера. Один только красноречивый пример. Знаменитый кон­дотьер Браччо Монтоне ждет на мосту вестей о происходящем неподалеку сра­жении одного!13~его^трядов. Когда к нему приблизился вестник и сообщил о про­игранной битве; Браччо в приступе ярости скинул вестника с моста. Обычай ка­рать того, кто щзйношт плодме,верхи\ идет из глубочайшей древности. Но вовсе не с ним связан поступок кондотьера. В нем взыграла звериная жестокость. На мосту Браччо — это разъяренный зверь, почуявший опасность и без разбора бросающийся на всех, кто встретится на его пути. Можно представить себе, как сви­репо и неукротимо мог он отбиваться от врагов, если бы они окружили со всех сторон кондотьера, не оставив ему надежды на спасение. Но в этой борьбе с врагами Браччо Монтоне все равно не хватало бы главного — готовности бестре­петно принять гибель как должное, что соответствовало бы величию человека, преодолевшего в себе человеческое и вышедшего в сверхчеловеческо-божествен-ную реальность. Наш кондотьер в момент гибели окончательно преодолел бы в себе человека за счет тогоТчтсГего место в нем занял^зверь^ злобный и мститель­ный, не желающий'"рас^тШатРс1РГс1||ш1ныо1Гмёнёе всего ощущающий, что канун смерти —- это момент полневшего величия, доступного^человеку^

Бесчисленные войны и сражения, в которых кондотьеры участвовали на про­тяжении более чем двух столетий, отличались одной примечательной особенно­стью. В них, по меркам того времени, было чрезвычайно мало убитых и раненых. В крупных сражениях счет потерь нередко шел на десятки, а то и единицы выбыв­ших из строя. Кондотьеры и_и><^от£яды были мастера на грабежи и разрушения, на то, чтобы выкЖачивать деньги у1наня1П^

^ёв них войска кондотьеров друг друга ща-

дили. Величие и великолепие они стремились купить как можно^ более дешево.
Когда в самом 1юнц1ГХУ1Г1ШуТТжет сменилисьТмёшатель-

ством в итальянские дела двух великих держав той эпохи — Франции и Испании, блеск кондотьеров быстро сходит на нет. Они наконец столкнулись с настоящими воинами, в которых еще был жив дух подлинного героизма и доблести рыцарско­го закала или нарождалась доблесть и героизм воинов нового типа, которые полу­чили название солдат. На фоне pыц^p^то^^pяJ^clюгo_и_coлдaтcкoгo героизма кондотьеры обнаружили свою полную несостоятельность и эфемерность тснуэсдш, ШЯШОпшапм^ш^ть. Фй~гура~кондотьера теряет не только свое обаяние, но и теряет почву под ногами и вскорости исчезает со сцены исторической и культур­ной жизни.

Слова "Возрождение" или "Ренессанс" у широкой публики ассоциируются преж­де всего с искусством, стоит его произнести, и возникают прежде всего образы великих художников и скульпторов: Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэля и т. д. Вовсе не гуманист, пополан или кондотьер представительствуют в массо­вом сознании за все Возрождение. И это, наверное, справедливо. Гуманизм, не­смотря на все то новое, что он привнес в западную культуру, не дал мируПвелйкйк мыслителей^1Творёнйя гуманистов^ое#одйя читаются с живым и непосредствен­ным интересом немногими. Тем более невозможно сказать о ком-либо_из_]ко1|до-тьеров^что он был великим полководцем, сделавшим весомый вклад в военное

дело. Иное дело peHjej^cja^c^oej^Kyjjcj^^

нессанс был величайшим взлетом искусства, что его художники находятся в ряду
величайших, — са^оо^невиддо^Однако с позиции культурологии даже не это об­
стоятельство представляется самым важным. Более значимо другое: именно с
Возрождением связано появлещш^ куй^урф"фитурых-удощика-, как таковогоТ^
ТГё б ~

ТэмшиГтёч е н и я культуры, предшествовавшие Ренессансу, художник был вестей, его не было в качестве фигуры, осознававшей себя художником и призна­вавшейся таковым другими. Простейшее свидетельство этому — неразличение искусства и ремесла, художника и ремесленника как в Античности, так и в Сред­ние Века. Конечно, внутри ремесла-искусства существовала своя иерархия, и ху-дожник в современном смысле мог стоять выше собственно ремесленника, су­щественней, однако, то, что и тот, и другой воспринимались в качестве людей, занимающихся деятельностью одного порядка. Причем эта деятельность в лю-а бых ее разновидностях оценивалась относительно низко. Скажем, для греков и римлян ремесло стоит ниже земледелия, не говоря уже о Ш^й

\Т6Т\ ьносТйГйл и д, ^rerCoTDfleTcTB^mHc7,^ ТотГчё л о в е к, которого сегодня называют '" художником, ни в какое сравнение не шел с мужем войны или совета. Художник своим искусством подражал природе, в его произведениях видели нечто вторич­ное, производное от первобытия изображаемой реальности. Искусством скульп­тора, например, могли восхищаться, но никому не пришло бы j j

б

вать автора скульптуры с тем, кого он изобразил^по критерию величия и достоин-стм7^нтичнь1е~~с¥улы1торьГс^здавали образы богов и божественных людей. В любом случае их усилия были направлены на то, чтобы в изваянии присутство­вала божественность. На вопрос о том, откуда она берется и запечатлевается в скульптуре, античный человек, пожалуй, мог ответить, что божественный образ был запечатлен в душе ваятеля. В душу же он проник по наитию и вдохновению, то есть благодаря действию божества на душу. Сам ваятель здесь как бы ни при чем. Максимум, что ему принадлежит, —^то^^хн^ч^^ое^"^е^^и_сноровка.

Совсем иначе на ваят^я^ошдт^еп^енйсоанс!, Теперь сравнениеТого, кто изваял статую, с тем, кого он изваял, не бессмысленно. Если, к примеру, из-под резца Микеланджело вышла статуя Лоренцо Медичи или Давида, то это еще вопрос, кто из них более достоин и велик. Давид — один из избранников Божиих, в представлении скульптора и его современников ему присуще всякое мыслимое достоинство и величие. Но и к Микеланджедо в~ХУ1-&:-был устойчиво прикреплен эпитет "божественный". Божественный Микеланджело создавал божественные произведения. В нем современники видели источник божественности, тогда как в статуях и фресках — ее результат. Наитие, вдохновение для Ренессанса пере­стало восприниматься как действие на создающего произведение искусства внешних божественных энергий. Эти энергии зарождались в самом творце, преж­де чем запечатлеться в творениях. Поэтому божественным было все, что создает творец, вне зависимости оттого, чей образ он запечатлевает. В эпоху, когда суще­ствовало Возрождение, зритель смотрел на микеланджеловского Давида и при­знавал его совершенным созданием художника, воплощением его собственной божественности. По сути, до библейского царя ему уже не было особого дела, его касался прежде всего сам Микеланджело.

От Рен_е_ссанса_в новс^евр^пейскрй культуре идет почитание художников. Те-перь!лх смело относят к великим людям.Со временемГвёлй1<ймкГлюдьмТГстанут считать художников даже в большей степени, чем государственных деятелей и полководцев. Ренессанс пока таких акцентов еще не делал. Но очень характерно, что именно Возрождение сделало возможным создание "Жизнеописаний наибо­лее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих". Этот многотомный труд Джорд-жо Вазари ассоциируется с Ренессансом приблизительно так же, как "Сравни­тельное жизнеописание" Плутарха — с Античностью. Но точно так же, как "Жиз­неописания" Вазари органичны и естественны для Возрождения, они невозмож­ны в античную эпоху. А если и возможны, то лишь как собрание всякого рода курьезов, нечто наподобие сборника анекдотов. Иначе и быть не могло. Ну что такого примечательного, "великого и удивления достойного" с античной точки зре-ния расскажешь о жизни живописцев, ваятелей и зодчих? Да, они создали "вели­кие и удивления достойные" изображения и сооружения, вот о них и нужно рас­сказывать, а еще лучше на них смотреть. Другое дело жизнеописания мужей вой­ны и совета, царей, правителей, полководцев. Все они в той или иной степени божественны. Жизнь же богоподобных людей всегда поучительна, ее изучение возвышает душу и приобщает к божественному так же, как и лицезрение произве­дений искусства. Возрожденец Вазари пишет свои "Жизнеописания" таким обра­зом, что в них присутствует описание и созданного живописцем, ваятелем, зод­чим, и их собственной жизни. Теперь она поучительна и возвышенна не менее, чем жизнь царей, правителей и полководцев. Все-таки если исток божественных творений — в творце, если он божествен, то его божественность не может не вызывать интереса и восхищения.

Восхищение щйттШЗм;которое присуще Возрождению йчужао дэедшеагау:* ющщШо^ам^течетш в купьгуре, связано с тега, что именно в художнике ви­дели человека в его высшем выражении, человека по преимуществу. Между чё~ ловеком и Богом для ренессансных гуманистов не было абсолютного различия. Вроде бы для них общим местом оставалось признание Бога творцом. А челове­ка — Его творением. Но в то же время сотворенного человека Пикко делла Ми-рандола, и далеко не он один, называет сыном Божиим. В соответствии с христианским вероучением и догматами у Бога Отца только один Сын, о Котором в Символе веры сказано, что Он "рожден, несотворен, единосущен Отцу". Несот-ворен Сын Иисус Христос в отличие от человека и всей природы. Когда же гума­нисты с легкостью называют человека сыном Бога, этим они признают его едино-сущее, единоприродность с Ним. Состоит же она, в соответствии с широко рас­пространенными представлениями гуманистов, в том, что Бог, как и человек, — этомастер,' только один из них создал мир, тогда как человеку еще предстоят созид_ательнь1е_усилия. Оба oFn"-^ художники, творчество их имеет разные масш­табы, но по существу своему оно одно и то же. Произведением божественного искусства стали земля и небо, люди и животные. Человеческое искусство выра­жается не только в картинах, статуях и сооружениях. К нему можно отнести и государственную деятельность, и хозяйственные занятия, и научные штудии и т.д. Однако, в первую очередь, к искусству относится то, что создает художник. В нем божественность выражена наиболее полно и законченно, прежде всего он является сыном Бога и, следуя Его примеру, творит, по словам того же^Ликко делла Мирандола, как "свободный и славный мастер".

ГЛАВА 39. КРИЗИС ГУМАНИЗМА

В своей созданной в 1486 г. "Речи о достоинстве человека" Пикко делла Миран­дола называет человека самым счастливым из живых существ, "великим чудом, живым существом, действительно достойным восхищения". Проходит более ста лет, и в самом начале XVII в. ренессансный художник В. Шекспир вкладывает в уста Гамлета, принца Датского, к тому времени давно ставший общим местом панегирик: "Что за мастерское создание человек! Как благороден разумом! Как беспределен в своих способностях, обличиях, движениях! Как точен и чудесен в действиях! Как он похож на ангела глубоким постижением! Как он похож на неко- его бога! Краса вселенной! Венец всего живущего! А что для меня эта квинтэссен­ция праха?" Гамлетовский монолог можно назвать панегириком, лишь исключив из него последнюю фразу-вопрос. Эта фраза отменяет все сказанное Гамлетом до нее. Оно в свою очередь ставится под вопрос, отстраняется от Гамлета и ста­новится ему чуждым. Для него гимны божественному достоинству человека "сло­ва, слова, слова", которые он давно выучил и в которых не видит теперь смысла.

гуманист, которому явно стало_в£е_грандиоз-

ное несоответствие pejam^cjwj^eccjMcjHb^^ Ко-

нечно жё^ к началу XVII в. разочарование в гуманизме не было чем-то исключи­тельным и единичным. Оно стало повсеместным и преобладающим. Правда, в отличие от Гамлета, у реальных гуманистов не было резкого и катастрофического перелома в их восприятии человека и его места в мире так, чтобы вчера для них человек был богоподобен, а завтра стал "квинтэссенцией праха". Кризис гуманиз­ма вызревал постепенно и возник в его недрах. Проявился он в том, что гуманис­тическая устрещ1енность Bbipa^n^ic^jL^ejyjibjjjjx^jHa которые сами гуманисты никак HjL№£Q4Mlb\B3im7~

Зто jjej^Tj3e2Cj]3Hjej4ejT^^ ярко выразилось в знаме-

нитом Коперниковом перевороте. В 1542 г. Коперник пишет, а в 1543 г. издает свой знаменитый труд "Об обращении небесных сфер". Как известно, Коперников пе­реворот состоял в том, что он помыслил не Землю, а Солнце в центре мирозда­ния, сотворенного Богом мира. Переход от геоцентризма к гелиоцентризму был необходим Копернику для того, чтобы просто и последовательно объяснить на­блюдаемые в мире планет явления. То, что было сложным и запутанным в гео­центрической системе Птолемея, у Коперника стало более ясным и наглядным. Но это произошло в астрономии. Во взгляде kejHajMnp в его целом все_было наоборот. Ясное и самоочевидное бесконечно" усложняпось~и запутывалось. ^В-сбответствии с геоцентрической космологией Земля таким образом находилась в центре тварного мира, что обрамлялась девятью небесными сферами, или не­бесами, — Луной, Меркурием, Венерой, Солнцем, Марсом, Юпитером, Сатурном, звездным небом, небом перводвигателя. За небесными сферами следовал Эм­пирей — реальность, где пребывал Бог. Она была уже внепространственной и вневременной вечностью и бесконечностью. Получалось, что конечная Земля объемлется бесконечным Богом. Она, а вместе с нею и люди находятся, по изве­стной поговорке, "у Христа за пазухой" или под Богом ходят. Может показаться, что средневековая научная картина мира была не только геоцентрична, но и ант-ропоцентрична. Действительно, ведь Земля в самом центре тварного мира, а че­ловек— венец творения. На самом же деле средневековый взгляд на место че­ловека в мироздании ни в какой антропоцентризм не укладывается. Уже потому, что Земля очень невелика, в сравнении с небесными сферами она почти точечна. С Эмпиреем же Земля просто несопоставима, как несопоставимы конечное и бес­конечное, временное и вечное. К тому же в перспективе человек будет принадле­жать вечному и бесконечному, и "времени больше не будет", и "будет новое небо и новая земля". И потом, нужно учитывать, что средневековый человек если и ощущал себя предельно умаленным на крошечной земле, окруженной небесны­ми сферами и ^мтгреём, то одновременно ему близко было ощущение своей громадной ojBeTCTjiejmHO^TjisajsB^Hiпомыслы и поступки. Здесь и теперь, в конеч­ности и временности для человекгГрешается то, где ему предстоит пребывать в бесконечном и вечности. Так что Земля, а вместе с нею и человек и умалены, и возвы­шены Богом. Но в этом ума­лении и возвышении нет ни­какого антропоцентризма. Даже чисто пространственно сред~нёве¥оТьТи^еловек во в-' се не воспринимал~себя как находящегося в центрёГсфе-рического пространства. Для него существовали прежде всего верх и низ. Вверху пре-бываТоТ~аТТгальские чины и души усопших праведников, внизу, "на дне мирового ко­лодца", — Ад с его падши­ми ангелами-бесами и ду­шами грешников. Человек по-прежнему, как и в тради­ционно-языческой картине мира, посередине. Он может вознестись в Рай и низри­нуться в Ад. Ад же, находя­щийся под землей, точнее, внутри земли, в ее ядре, и есть центр мироздания. Для нас здесь легко возникает образ какого-то жуткого