Опасность

Мой «бенц» был в полном порядке, его шины приятно шуршали на мокром от ночной росы шоссе. К полудню я был на месте, остановив автомобиль на углу Вильгельмштрассе. Отсюда я отлично видел перспективу улицы, в конце которой со стороны «Под липами» должен появиться человек, желавший продать своё отечество подороже… Ожидание противно затянулось. Наконец среди прохожих я почти интуитивно распознал предателя. Этот человек шагал нерешительно, с оглядкою по сторонам, а большой багровый нос (свидетельство его основных пристрастий) напоминал красный свет на повороте, предупреждающий об опасности.

О чём он думал сейчас? Может, об обеспеченной старости в тишине сытой провинции, где цветут яблони и звонят колокола церквей, призывая его к благостной вечере. Наверное, у него высохшая, как вобла, крикливая жена, а некрасивых дочерей женихи не желают брать без приданого… Пора! Я включил мотор и несколько метров следовал вровень со Стекольниковым, пока наши глаза не встретились, и тогда я повелительно распахнул перед ним двери своего автомобиля:

– Прошу садиться, герр Стекольникофф. Он понял это предложение как вопрос к нему и торопливо заговорил, продолжая озираться:

– Да, да… гут, гут… я Стекольников.

Сразу выяснилось, что немецким языком он не владеет и мне пришлось вернуться к языку родному, сознательно коверкая его безбожным «немецким» акцентом. Я строго спросил:

– Вы почему опаздываете?

Стекольников, держа увесистый портфель, уселся рядом со мной, и рессоры просели от тяжести его генеральской туши.

– Извините, что опоздал. Я же не немец… мы, русские, к порядкам не приучены… Я ждал не вас, а самого Шольпе. Кто такой Шольпе, я, конечно, не знал.

– Именно Шольпе и просил встретить вас, – ответил я включая мотор «бенца». – Планы русской мобилизации с вами?

Стекольников похлопал по своему портфелю.

– Туточки, – весело сказал он.

– Отлично! Вы договорились с Шольпе о цене?

– Он сказал, что сумма гонорара зависит от ценности моих документов, которые прежде надобно как следует изучить. Но меньше чем на сто тысяч я не согласен.

Мне стало тошно. Ему, значит, сто тысяч рублей, а России – сто тысяч загубленных людских жизней, рыдания вдов и всхлипы сирот. Красное здание Большого штаба осталось позади, я быстро проскочил мимо русского и французского посольств; за мостом, вдоль проспекта королевы Луизы, как раз напротив берлинского морга, я круто развернул «бенц» вправо и покатил по Эльзасской улице, название которой напоминало немцам об их торжестве над растоптанной Францией в 1871 году, после чего и возникла Германская империя… Только теперь, поминутно озираясь, Стекольников начал проявлять беспокойство.

– А куда вы меня везёте? – насторожился он.

– В сторону Потсдама, – наугад сказал я.

– Вот как? Далеко ещё ехать?

– Нет, уже скоро…

За тихим парком Фридриха Великого, миновав районы трущоб берлинской бедноты, я завернул машину за тихое еврейское кладбище. Здесь никого не было, а мертвецы не могли помешать мне.

– Приехали! Давайте мне ваш портфель.

– А деньги? – спросил мой земляк.

Мне хотелось разрядить в его обширное генеральское чрево всю обойму браунинга, но я ответил ему крайне вежливо:

– Разве вы не уверены в благородстве немецкого генштаба, который искренно заинтересован в вашей без опасности? А с большой суммой денег, ввозимой из-за рубежа, вы же сразу попадётесь на таможне. Поезжайте домой и ждите. Мы найдём лучший способ переправить вам весь гонорар за ваши услуги. И не задерживайтесь в Берлине ни одного лишнего дня… Вот вам билет в купе первого класса до Петербурга.

– Я могу вам верить? – ошалело спросил Стекольников.

– Вылезайте, – ответил я…

Портфель с планами русской мобилизации лежал у меня на коленях, я сразу запустил мотор, оставив иуду возле ограды унылого кладбища. «Чёрт с ней, с этой падалью! Пусть выбирается отсюда как знает…» Позже я узнал, что Стекольникова сняли с поезда сразу, едва колеса его вагона перекатились через германскую границу, в контрразведке ему без лишних слов протянули револьвер с единственной пулей в стволе.

– Этого вполне хватит, – сказали ему. – Не будем разводить церемоний с протоколом. Как видите, нам совсем не хочется размазывать эту грязь далее. Впрочем, вот вам лист бумаги. Можете состряпать последнее письмо своей жене…

Стекольников, горько рыдая, пустил себе в лоб пулю.

* * *

… все эти Ришелье, Питты, Меттернихи, Талейраны, Нессельроде, Кавуры, Дизраэли, Бисмарки и прочие политики казались мне жалкими кавалерами, созданными ради придворных менуэтов; политики всегда больше старались сорвать овации с публики за очередное «красное словцо», но они мало думали о судьбах народов и, наконец, о естественных границах – политических, географических и даже этнических. Я уже знал о положении на Балканах, где началась грызня между братьями славянами, но сейчас был вынужден оставаться на своём посту в Германии, делая то, что мне велят, хотя, честно говоря, не все дела были мне по душе. Если говорить о шпионаже в общих чертах, то я не могу дать точное определение, чего тут больше – цинизма или артистизма? Что в нём главнее – интеллект или умение импровизировать?..

Одно из поручений Генштаба я не смог выполнить. Мне следовало узнать, из каких металлических сплавов граф Цеппелин создаст свои дирижабли. Совсем не понимаю, ради чего меня посылали во Фридрихсгафен, эту главную лабораторию немецкого воздухоплавания, если все можно было выяснить дома. Фердинанд Цеппелин был женат на русской подданной, некой баронессе фон Вольф, на деньги которой он и строил свои летающие чудовища, и все нужное было легче узнать, действуя через его русских сородичей. Впрочем, английская разведка тоже споткнулась на разгадке секретов дирижаблестроения. Жители Лондона имели особый повод отомстить графу Ф.Цеппелину, ибо в первый же год войны германские дирижабли вдрызг разбомбили гигантские запасы виски и коньяков на складах, а состав дюралевых сплавов и особых клеев был раскрыт ими гораздо позже…

Помню, я вернулся из Фридрихсгафена в дурном настроении, очень усталый, и тут появился, как всегда неожиданно, «Консул», который никак не улучшил моего настроения.

– Неприятные новости! – сообщил он с порога. – Надеюсь, вы не забыли вахмистра полиции Енике и сигнального унтер-офицера Клауса, продажность которых помогла нам раскрыть новый немецкий код… Сколько вы им заплатили?

– Сунул каждому по пять «манлихеров».

– Продажным дуракам, – был вывод, – никогда нельзя платить много, ибо они ещё больше дуреют от денег… Прочтите!

В местной газете из Рура было отчеканено жирным шрифтом:

По полученным нами сведениям, на днях были смещены решительно все подряд чины вильгельмсгафенской полиции, начиная от её начальника и кончая последним рядовым полицейским…

– Первым взяли унтера Клауса, – сообщил «Консул». – Разбирательство его дела происходит при закрытых дверях… Так что ничего путного наружу не просочится.

– А где же сейчас Енике?

– С него и началось! Енике разменял ваши «манлихеры» в Париже, где его засекла немецкая разведка, когда он раскутился с шикарными кокотками… Уже сидит в тюрьме Ганновера!

– Та-а-ак. Где и когда я допустил ошибку?

– С вашей стороны ошибок не было, – утешил меня «Консул». – Но к делу о полиции Вильгсльмсгафена подключены и те двое… эта громадная бабища со своим напарником, которые работали на англичан, и очень скверно сработали.

– Час от часу не легче, – сказал я, поёживаясь. – Может, вы подскажете, что мне теперь делать?

– Затаите дыхание и продолжайте увеличивать выпуск керамики… У вас какие сейчас главные подряды?

– Для осушки болот в Восточной Пруссии.

– Вот и поставляйте им трубы…

Через несколько дней пани Вылежинская развернула передо мною берлинскую газету, в которой сообщалось: из тюрьмы Кёльна, выбравшись из камеры на крышу, бежал по штанге громоотвода вахмистр Енике; поиски преступника продолжаются…

– Мне в контору фабрики звонил «Консул», – подавленно сказала Вылежинская. – Немецкая агентура уже выследила Енике в Лондоне, и туда отправлен комиссар полиции Кёльна, чтобы Скотланд-Ярд выдал его как уголовного преступника…

Казалось, моя карьера тайного агента русского Генштаба на этом закончилась навсегда. Но далее события развивались вне всякой логики. Англичане выдали Енике на расправу, и доблестный вахмистр вскоре имел счастье лицезреть на скамье подсудимых своего шурина Клауса. Вот уж не знаю – почему, но эти негодяи обо мне даже не упоминали, а все грехи дружно валили на ту громадную мегеру и подручного долгоносика, причастных к работе британской морской разведки. Наверное, им, недоумкам, казалось, что измена Германии в пользу культурной Англии будет караться не так строго, нежели измена в пользу «дикой» России… Клаус получил шесть лет тюрьмы, а Енике к такому же сроку прибавили ещё три года отсидки – за его грабежи.

«Консул» долго не тревожил меня своим появлением.

Наконец он явился – даже весёлый.

– Вы следите за «Лебелевским альманахом»?..

Я ответил, что последний раз держал его в руках ещё в годы обучения в Академии, а позже не интересовался. Генрих фон Лебель, к тому времени покойный немецкий генерал, издавал прекрасные справочники по всем видам вооружения, из его альманахов всегда можно было узнать, чем занят знаменитый Маузер, какие винтовки в армии Бразилии и прочее.

– Грядущая война будет скоротечна, – почти радостно известил меня «Консул». – Противники за один день выпустят один в другого столько пуль, сколько раньше выстреливали за всю боевую кампанию. О сути дела догадываетесь. Винтовка устарела, успех решит автоматическое оружие.

– Как понимать ваши слова? – спросил я…

Главное артиллерийское управление русской армии командировало в Германию известного оружейника от Фёдорова, который на месте, то есть в самой Германии должен был ознакомиться с образцами новейшего вооружения рейхсвера и заодно выяснить, кто кого обгоняет в разработке автоматического оружия – мы Германию или, напротив, Германия нас.

– Хорошенькое дело, – сказал я в ответ. – Здесь же вам не магазин готового платья, которое можно примерить отдельной кабинке. И никакой Пауль Маузер не пустит нас в свои лаборатории.

– Я назову конкретных людей, которые, обременённые большими семьями, согласятся немножко изменить родимому фатерлянду. Конечно, инкогнито Фёдорова не может быть раскрыто, да и он сам не пожелает этого, – сказал «Консул». – Вместе с ним приедет в Германию оружейный мастер с наших питерских заводов. Тип природного русского «самородка», наподобие лесковского Левши, который блоху подковал… Сопроводите их в разъездах по Германии, чтобы наши «гости» не наделали глупостей.

Я поразмыслил над его предложением:

– При нашем первом знакомстве вы заверили меня, чтобы я работал вполне спокойно, ибо в вашем лице обязан видеть хорошего телохранителя, который в нужный момент сразу же предупредит меня об опасности… Ведь так?

– Какие у вас могут быть сомнения? – обиделся «Консул». – Работайте, как и раньше, ни о чём не заботясь. При возникновении любой угрозы вы сразу будете предупреждены мною и вернётесь за кордон как ни в чём не бывало.

– Ну, хорошо. Давайте сюда этих «самородков»…

* * *

ДОПОЛНЕНИЕ. В своих мемуарах, написанных перед смертью, генерал-лейтенант инженерно-технической службы В. Г. Фёдоров запечатлел нашего героя – это был «невысокого роста человек, напоминающий лицом Наполеона. Прежде всего он предупредил о необходимости соблюдать чрезвычайную осторожность… Меня поражало его умение и, прямо скажу, талант вести тончайшую конспирацию. Он сообщил также о том, что за нами повсюду следует наша же контрразведка, что она следит за каждым нашим шагом, охраняя нас от попыток ареста или провокации… Много интересных и опасных приключений пережил я вместе с этим офицером Генерального штаба».

… При первой встрече с Фёдоровым я предупредил его.

– Вы, наверное, извещены, что случилось с капитаном Михаилом Костевичем, служащим как раз по вашему ведомству. Немцы заподозрили его в излишней любознательности к устройству снарядных взрывателей, почему он и был упрятан в тюрьму Моабит. Нашим дипломатам пришлось немало попотеть, прежде чем Костевича выпустили пастись на травку…

В ответ на мои слова Владимир Григорьевич засмеялся:

– Кстати! В наших «Крестах» сидит тоже капитан германского генштаба Вернер фон Штюнцнер, который любил вечерние прогулки в окрестностях Сестрорецкого оружейного завода, и немецкий посол граф Пурталес даже плакал, доказывая чистоту его лирических намерений… Куда мы поедем?

Маршрут был опасный: заводы Маузера в Оберндорфе, заводы Эргардта в Дюссельдорфе и секретная фабрика в Шпандау, где тоже всякие черти водились… Поехали!