Глава 3. Нет, в такие ночи не спалось Ульяне

Нет, в такие ночи не спалось Ульяне. Одиноко и сиротливо казалось вокруг. Гнетущая тишина тёмной ночи давила её, сжимала до боли сердце, когда женщина оставалась одна со своими мыслями, от которых хотелось дико кричать, куда-то бежать и что-то делать решительное и нужное. Где её херувим, который мог бы ей помочь? Спас бы, облегчил душу…

В тишине ночи слух её улавливал далёкую, убаюкивающую музыку реки Уссури. Но этот, зовущий голос природы, не доходил до сознания Ульяны. Не нарушал давящую тишину ночи, не снимал тяжесть с души, а усугублял сильнее боль сердца.

Порою пугливо и дико по двору шарахался ветер, чужой ветер, не её Украины. Кто-то шелестел на крыше полусгнившей соломой, царапал жутковато стрихой по стеклу, встряхивая за сараем одиноким тополем, поднимая бесконечный шелест в его листве. Затем всё стихало, становилось жутким и гнетущим.

Медленно, будто нехотя, всходила луна, далёкая, равнодушная и чужая, как всё в этом краю. Она лила мутноватый свет, который тусклым пятном падал на земляной пол хатёнки, освещал стоявшие вдоль стен убогие лавки, светился холодным зеленоватым блеском на кованом сундуке, единственной её вещи. И тот, как александрит, порой мерцал в темноте.

Что делать? Как жить дальше среди чужих людей с человеком, которого не любила, а приткнулась с детьми у него как временное пристанище? Пристроилась в чужом гнезде по совету матери и батька, как пугливая птица, чтоб пережить временное неустройство. Затеряться среди людей, бежавшей с батьком с Украины. Но прошло уже больше года, а ни конца, ни края не видно этой жизни. Впереди будто выжженная бескрайняя пустыня. Душа немела от таких мыслей… Постель убогая, чужая огнём жгла ей молодое, гибкое тело. Хотелось соскочить с кровати и бежать, бежать не зная куда… Но всё-таки куда? К матери? Ей-то легче: под боком свой человек: батько. А у неё всё рухнуло. Проклятые советы раздавили её жизнь. Где материна да батькова хата? Со ставком, садом, в котором она дивкою собирала яблоки да груши. Тот сад ей теперь часто снился по ночам, что проснётся – плакать хочется, не плакать, а выть, но чтоб не видел всё это курносый и лысый Фёдор, бросивший ради неё жену Катерину и дочку Любашу… Далёкая, потерянная навсегда Родина!

Ярко, до боли, видит она себя семнадцатилетней. Любимого Петра, найкращего на всём свете. Высокий, кудрявый, черноволосый… Посмотрит – и уплывает вроде земля из-под ног. Но такой родной и такой свой…

Клялся, что всю жизнь будет любить в радости и в беде, всегда будет рядом: «Ось погодь трошке, пошлю сватов в твою хату. Хоть батько твой меня недолюбливает, но отберу я у него тебя, моя ты голубка, родная моя Уленька…»

Но было смутное время. По украинской земле проходили вооружённые банды, проклятые идолы: то красные, то белые, поливая землю кровью, разоряя не только богатые хаты, но и бедные, отбирая последний мешок зерна или в загоне порося. Был и батько Махно. Чтоб ему сдохнуть проклятому. Бил тот Махно со своими хлопцями – отважными головорезами сначала красных, а потом перемахнул и встал всем своим войском против белых. Ничего не держало махновцев на пути. Советы тоже не доверяли Махно и боялись его отважных хлопцев, прошедших огонь и воду, и медные трубы. И чтобы ослабить эту бушующую силу, часто посылали махновские войска в самые горячие точки: пусть перебьют махновских идиотов. А когда те падали от бессилия, били в спину махновцам вроде невзначай, чтобы разгромить окончательно…

Но батько Махно жил и разъезжал с хлопцами по украинским сёлам и станицам. Ворвались всем войском и в деревню, где жила Ульяна в богатой хате со светёлками, иконами и рушниками. Впереди Махно, окружённый преданной свитой, потом конница, а за ней тачанки с пулемётами, наведёнными на богатые хаты. Одна из них остановилась против двора Ульяны.

− Эй, Грицько, давай жахнем по этому кулацкому гнезду, чтоб и поганого места от него не осталось, − сказал один из махновцев, сидевший на тачанке рядом с Грицько. И он направил дуло орудия на крышу хаты.

− А ну-ка постой, Савко! Глянь яка гарна дивчина идёт к нам по двору. Чернявая да стройная, а коса до самых колен. Такая красавица яких я отродясь и не встречал, − сказал Грицько и соскочил с тачанки встречать Ульяну, высланную специально батьком, чтоб махновцы не разнесли в клочья жильё. Сказал и, схватив дивчину как пёрышко, передал другу на тачанку. И увезли Ульяну. Два дня она была у махновцев, поили водкой, обесчестили… Плакала, богом просила не трогать её, не калечить ей судьбу. Но хохотали хлопцы под пьяный бред и ухарство, плевать им было на дивчину. Таких они встречали не одну. Сегодня Ульяна, завтра Марина или Параска…

Но в первый же день ещё до вечера ворота Тараса вымазал кто-то дёгтем. Такой был обычай: обесчестили дочь – кляпай дёготь на ворота. Нашлись сразу же подлые люди. Они всегда идут рядом с нами. И часто гадости делают исподтишка, даже друзья. Это самые больные укусы, самые обидные и часто неожиданные… Такова жизнь, таковы часто бывают отношения между людьми… Смотри на соседа, улыбайся ему, а в нужную минуту и подсунь ему дулю… И ни одна душа не бросилась за махновцами отбивать красавицу своей деревни. Даже батько. Не кинулся и Петро. Трусливым оказался, а может не очень любил. Только мать Ульяны бросилась на колени перед иконами, рыдала и просила богов, чтоб защитили дочь.

Вернулась домой Ульяна через два дня, заплаканная, подурневшая. Теперь вся деревня будет тыкать в неё пальцами и смеяться в глаза. Дадут прозвище не только ей, но и её детям, даже внукам. Отвернётся от неё Петро. И другим не будет нужна. Самый поганый парубок на такой не женится… Может только какой-нибудь пройдоха?

И Петро тут же стал прохаживаться в обнимку с Крестинной мимо хаты Ульяны. Не раз, встречая Петра, плакала Ульяна, доказывала ему, что на ней нет вины. Но тот, молча, отворачивался и проходил мимо… Иди своей дорогой, бракованная… Я же не дурак, чтоб надо мной смеялась вся деревня до глубокой старости?

А через год, когда всё-таки разгромили махновцев, вернулся в деревню Савка. Понравилась ему тогда Ульяна, очень даже понравилась. Купил в другой деревне хатёнку, но недалеко от хаты Тараса и заслал сватов к Ульяне. Выбора не было. Повенчали молодых, как и положено. Но не могла простить Ульяна мужу позор и обиду даже от последнего ничтожества. Однако пришлось жить, не любя, но жить. Клялся Савка своей молодой жене в любви, но не лежала её душа к махновцу…

Родилась сначала дочка, прехорошенькая, но через полмесяца умерла от воспаления легких. Почему? А бог знает… Бог дал, бог и взял. Потом – мальчик. Но, прожив несколько месяцев, тоже умер от тех же воспалений лёгких… Дети были светлоголовые, похожие на красавца-мужа. И только Наташа родилась черненькой… Значит бог послал ей и её дочь…

Плохой женой была Ульяна, хоть и видела, что Савка не хуже Петра: любит её, умный, работящий. То батрачит где-то в кузне, то у багатеев на подворье. Война прошла, весь изрубленный, весь в шрамах, что курице негде клюнуть, остался Савка в стороне от богатых. К Тарасу не шёл в работники: «Сдохну, но не пойду к этому кровопийце. Вон сколько людей батрачит на него…»