Бельё разглаживалось неплохо, но это стоило немалого труда

А батько по вечерам садил Ганьку с Наташкой себе на колени: одну на одно колено, другую – на другое. Чукал и пел песни, на ночь рассказывал сказки. Значит Витька брешет, что батько им не родной, потому что он сам гольная сирота. Так сказала Наташка, значит, так оно и есть…

Вдобавок Витькину мать бог лепил, лепил, но забыл ума дать, что получилось ни тэ, ни сэ. Ни богу свечка, ни чёрту кочерга. Так сказала маты, значит, так оно и есть… И кто с такой непутёвой будет жить? Получит деньги – накупит Витьке и его младшей сестре кучу игрушек да какой-нибудь сладости подкинет, а дети потом сидят до аванса голодные. И в хате хоть шаром покати – пусто. Даже рядна поганенького нету. А вот у Ганьки батько да маты знают, как жить. Они не только работящие, но и умные. А ум в коробочке не лежит. Он в голове, и это клад в житейских делах. Тут нужно, чтоб денежки водились, и детям был кусок, и за решётку человек не попал, и на хорошем счету был у начальства, но сам не перегружался, не протянул ноги… Воровать и то нужно уметь, бездельничать и гарно жить – тоже нужен ум…

Во времена Ганьки, конечно, воровали. Залез человек с голодухи в хату, стянул кусок хлеба или кулёк с крупой, его поймают и изобьют до полусмерти: не твое – не тронь. Были, конечно, воры и другие… Карманники… Может где-то человек пристроился на продуктовом складе и тащит каждый день понемножку, чтоб семья была сыта. Нынче, конечно, воры другие. Лазят по квартирам, там, где есть доллары или дорогая дефицитная аппаратура; одурачат одинокого старика или старушку, выманят ордер на квартиру… Стариков в лучшем случае отправят куда-нибудь в деревню в хибару, а то бедолаги исчезнут бесследно… Ищи, свищи ветра в поле: был престарелый человек, жил в городе в приличной квартире, но тут дело сделали, квартиру переписали по блату, за взятку – и концы в воду…

А уж про воровство машин и говорить нечего. Воруют безбожно их, перегоняют в другие места, предварительно перекрашивая и меняя номера. Хорошо ещё, если настоящего владельца не убьют. Задают работу нашей милиции, чтобы и они не даром хлеб ели. Но есть ещё и покрупнее воры: то нападут на инкассаторов, то ограбят ювелирный магазин. Выгребут миллионов на двадцать и смотаются чёрт знает куда: не то в с страны ЭСЭНГЭ, не то в Чечню, чтоб ковать против нас оружие, не то в Америку…

Крадут, конечно, и заводы. Убьёт заместитель своего начальника – «друга», с которым несколько лет работал «душа в душу», ел и пил по ресторанам, девочек под пьяный хохот вместе по заказу вызывали. А потом раз – и нет начальника: то в машине взорвался, то пристрелят в подъезде дома. Раньше убивали по ночам, а теперь не стесняются. Уложат днём вместе с охранниками. Убивает, конечно, не сам лично заместитель; зачем же ему пачкать руки? Для этого теперь есть киллеры, наёмные убийцы… Появилась нынче такая профессия. В словарях доже такого слова нет, зато в жизни киллеры есть… Развелось этого тварья нынче предостаточно… Да, во времена Ганьки избивали человека за кусок хлеба, а за хвост селёдки садили на несколько лет. И не сиди за решеткой, а под конвоем где-нибудь вкалывай на сталинских стройках. Это теперь всё сходит с рук, как с жирных гусей вода…

Но вернёмся всё-таки в детство Ганьки. Да, батько да маты Ганьки были работящие, работящая была и родня. Вон дед сшил Наташке сборчатую тёплую шубку из старого кожуха с серым мягким воротничком. Потом им двоим выстрочил на бабушкиной швейной машинке тёплые суконные бурочки. Низ обшил кожей. А бабушка подарила сестре золотой крестик. У Ганьки тоже есть крестик, но серебряный. Сестра получила столько подарков, потому что ей исполнилось пять риков (годов), на все пальцы одной руки. Стала уже совсем здоровой дивчиной. Подмогай матери.

Да, Наташке уже стукнуло пять риков, а Ганьке нет ещё и четырёх. Она ещё дытына, и спрос с неё маленький. Собираются утром в церковь – Наташке маты не даёт драников, а Ганьке один или два кинет на стол: «На, да не стой над душой…» Есть драники нужно после посещения церкви. На молебен идут голодные. Ганька подует на «жертву приношения» и проглотит, а Наташка только жалко посмотрит, постоит около плиты, потом пойдёт к иконам, помолится. Вернётся опять к столу, а там бог уже и ей бросит один. А он тёпленький, ароматный… Ох и вкусные драники до посещения церкви!

Да, Ганьке не было и четырёх риков, но она хорошо уже знала, что не бог бросил сестре драник, а маты незаметно подкинула, чтоб сестра не так жарко молилась и не глотала голодную слюну.

Взрослые часто не дооценивают детский ум и их наблюдательность, понимание мира; пусть по-своему, но дети уже ворвались в этот богом данный им мир, видят его, осязают и судят с высоты своего детства, своего бытия и эпохи.

«Брехал Витька про батька, - думала Ганька, - обманывал и дядько Лука, что детей можно переделать на мыло. Да и маты часто брешет». Попросила как-то Ганька пряник. Мать залезла на детский топчан, потрясла какими-то тряпками на обогревателе, а Ганьку заставила молиться: «Проси у бога…» Ганька молилась, искоса поглядывая на мать. Но как не следила, а всё-таки не уловила момента, когда пряник уже оказался под подушкой. А когда она жевала очередной пряник, то маты говорила: «Вот была послушной, бог и дал. Поищите хорошенько, может, и Наташе где-нибудь положил. Если дал, то поблагодарите матерь божую…»

В основном пряники доставались Ганьке, бо она ещё дытына, а Наташка давно уже играет куклами: сама их шьёт, наряжает, поёт им песни, сказки рассказывает, подражая отцу. Наверное, эта маленькая девочка, которая рвалась так бурно во взрослую жизнь, предчувствовала, что ей не будет суждено стать не только матерью, но и взрослой девушкой, и спешила отдать дань материнскому чувству и впитать в себя вокруг её текущую жизнь. «Пока вы дышите, то не тлейте, живите», − говорят умные люди. И Наташа жила под натиском своих чувств. Да, в эту жизнь она ворвалась только на миг, только на миг… Но всмотритесь в наше время: сколько детей гибнет от болезней, от несчастных случаев на дорогах, от взрывов в переходах и в самолётах! Сколько продано детей за рубежи не то на усыновление, не то на запасные органы. Миллионами наши дети бродят по стране, попрошайничают, грязные, обтрёпанные, никем не согретые… Спят в подвалах или у каких-нибудь «тёток». А причины разные: родители пьют, наркоманят. В основном дети рождаются без отцов, нет прочных семей. Женщина может сама заработать, сама тратить деньги, не хочет «связывать руки» ни замужеством, ни детьми. Секс теперь – не позор. Меняешь женихов – и ты в почёте. Ребёнка можешь оставить в больнице или вытолкнуть ещё маленьким на улицу… Иди, воруй, добывай себе кусок хлеба, выживай в этой жизни, если можешь.

И русский народ вымирает: рождаемость ниже смертности. А смертность у нас высока. Вымирают от СПИДа, туберкулёза, рака… Каждый год уходит больше миллиона людей безвозвратно! Каждый день стреляется по одному офицеру от неустроенности: нет квартиры, низкая зарплата, скандалы в семье. Бесконечные междоусобицы за власть, заказные убийства за передел материальных благ. Да и просто тысячами гибнут люди на дорогах… Хотите судить о стране, о её правителях – посмотрите, как живут дети и старики… И… помните, что 30000 каждый год гибнет на дорогах…

Но Ганька не любила кукол, может потому, что тоже предчувствовала, что ей, пока она станет взрослой, ой как много придётся перенянчить детей. Они оборвут её слабые руки, отберут всё детство. И придёт она во взрослую жизнь где-то после восьми лет. Поэтому Ганька спешила насладиться детством, увидеть всё, всё запомнить и унести с собой эти краткие годы на всю жизнь, чтоб потом о них и вспоминать, по ним судить о своём мгновенном, сладким, как сон, прошлом…