2015-05-30
310
Глава 22
Муж дал ей немного денег и сказал, что вечером у них в части банкет, но он её не берёт, так как нет на ней приличной одежды.
Ганна осмотрела своё новое шерстяное платье, которое ей так шло, глянула на сапоги, купленные после регистрации, но ещё почти новые и тоже промолчала. Однако подумала: «Зачем это он мне говорит? Чтоб обидеть?»
Днём она сходила во Владивостоке в ГУМ, купила красивую гипюровую штору на большое окно, белое пикейное покрывало и две ажурные на подушки накидки. Теперь её квартира преобразится как по волшебству. На деньги не всегда купишь счастье, но красоту можно: цветы, прекрасные вещи, картины. Красивая вещь в квартире – это атрибут не только достатка, но и вкуса жильца. Да, Ганна с детства любила красивые вещи в квартире, ещё, когда она ребёнком рассматривала вышитые загадочно Ульяной рушники. Деньги почти все израсходовала: остались только на молоко Саше месяца на два и ей немного на хлеб.
Вечером Иван подошёл к поезду её провожать. Ганна рассказала с радостью о покупке. Но муж не разделил её чувства. «Жизнь не заключается в тряпках, это мещанство… Есть вещи поважнее…», − изрёк её партиец-муж, напичканный теориями Маркса и Ленина.
|
|
|
Однако он не поинтересовался на какие денежки в этой «экзотической» обстановке она должна жить, наверное, несколько месяцев. Вот тебе экстремум не синусоиды, а обыкновенной не то подлости, не то страшного равнодушия. Жизнь хороша, но с денежками она всё-таки лучше. Может, так муж приучал её расходовать бюджет.
Иван на прощание посадил Ганну в поезд, махнул рукой: «Научись деньги тратить по существу. По одёжке – протягивай ножки. «Я же тебе ничего не говорил о покупках, не нужно было и тратить, что тебе давалось». «Но я же не на себя, а в квартиру, для нашего с тобой уюта», − только и смогла пролепетать Ганна.
Так и уехала она с ребёнком в Гродеково, почти без денег. Первые два месяца кое-как тянула деньги на молоко Саше, покупая по четушке. Себе в неделю брала килограмм хлеба. Ела картошку, благо в закроме было несколько мешков. Была крупа, которую получали на офицерский паёк, но не съедали. Тыкву Иван выгрузил в чьём-то сарае. На третий месяц на хлеб уже не было денег, не было и на молоко. Сыну варила манную кашу на воде. О масле не могло быть и речи. Прошло уже четыре месяца, наступил конец марта. Оставалась одна картошка в прихожей: кончилась даже крупа для сына.
Иван не собирался забирать семью, не высылал и деньги. Прислал как-то письмо, в котором писал: «Нет квартиры, забирать некуда…»
Но, как говорится, что даже в мрачную погоду и в пустой или доверчивой голове могут появиться наконец-то нужные мысли. И Ганна написала своему Аполлону письмо: «Хватит, я устала сидеть голодная, без денег, без тебя. Ты говоришь, что нет жилья? Так, где же это время сам ты живёшь? В народе говорят, что без рыбы и рак рыба. Я не требую от тебя хоромы. Думаю, что в твоей комнате поместится ещё и кроватка для Саши… Не хочешь нас брать – напиши прямо. Есть какие-то инстанции, куда можно обратиться. Надеюсь, мир не без добрых людей, помогут, как тогда, когда ты вытолкнул меня с поезда в пургу…»
|
|
|
Письмо оказалось магическим. Через пару дней Иван приехал забирать её и сына. А самой подумалось: «Уже весна, растаял снег. Всю зиму он жил один. А один ли?» Нет, нет, она его не ревновала. Так, мелькнула мысль и угасла. Она не могла даже представить себе, чтобы рядом с её Иваном была другая женщина… Просто, постепенно слетает с него ореол незаурядности и начинает показываться нутро обыкновенного деревенского не то парня, не то мужика. А если и подгульнул с кем-то, то всё-таки он это заслужил: фронт, Порт-Артур, а девушки прошли мимо него…
Вспомнилось, как в Гродеково садил картошку, кукурузу и тыкву. Ладно, картошка нужна, хотя и не в таком количестве, но зачем он таскал мешками кукурузу, а дома на полу обдирал её? Зачем целую машину привёз тыквы и выгрузил в чужом сарае? Оставил бы Ганне штук пять. Зимой она помёрзла, а весной, растаяв, превратилась в месиво?
Да, деревня… Земля… Она всегда тянет человека к себе. Ей вспомнились два материных брата: Иван и Макар. Их ленивые жёны. Около дома ни цветочка, ни кустика. Ганна обсаживала, с одобрения матери, весь двор цветами. Даже отчим приносил ростки комнатных цветов. Странно, что Иван садил картошку, тыкву и кукурузу… Зачем? Наверное, земля тянула его к себе. Или он для жены заранее обхаживал огород? Для чего? Зачем он ей? Надеялся оставить её здесь надолго? Навсегда?
Как оказалось, квартира у Ивана была и неплохая. Из общего коридора выходило пять квартирных дверей. Там в одной жил полковник с семьёй, в другой – майор тоже с женой и ребёнком, в двух лейтенанты с семьями и одна квартира была дана Ивану. Большая, светлая комната, где помещалось две большие кровати, кроватка для сына и ещё хоть лошадьми катайся. Как нельзя лучше пригодилась кисейная дорогая штора на окно и покрывало с накидками… Всё, живи и радуйся. Высший ангел христианской религии, херувим, вроде помог установить спокойствие в семье. Казалось бы, не стоило тут приводить трюизмы. Любимые ссорятся для того, чтоб потом мириться и любить друг друга более горячо. Наступил вроде продых – отдушина. Но апофеоза в семье уже не было. Давно не пел Иван по вечерам. «Чёрные очи», куда-то делась и гитара. Не стало и книг. Но Ганна не была апологетом. Любила Ивана, но никогда не льстила ему, никогда чрезмерно не восхищалась им. Но всё, всё делала для него. Старалась быть предельно спокойной и корректной, ласковой, старалась приготовить самую вкусную и любимую Иваном еду. Подогревала на плите воду к его приходу, чтоб он мог тёплой водой вымыть руки. Умывальника не было, и она лила из кувшина ему на руки и тут же подавала чистое полотенце.
И вдруг в один из таких дней Иван будто рубанул её по шее или ударил по щеке: «Поливаешь? Стараешься? Ну ты и пристроилась, как блошка на жирном теле!»
Ганна вся закаменела от этой фразы. Какой ужас! Земля будто выскользнула у неё из-под ног. Но она, как всегда, ничего не сказала, горько улыбнулась.
Только на следующий день не подогрела водичку и не лила мужу на руки. Молча подала обед, что-то, как чумная, говорила сыну, которому не было ещё и годика. А когда муж принёс зарплату, взяла часть денег, поехала в город и купила, выстояв в большую очередь, швейную машинку. Всё, теперь она не будет блошкой на жирном теле. Научиться вышивать на машинке и шить. Себе и другим… Но не знала она, что её «гренадёр» своей «приме» - благородной даме устроит экзекуцию, вместо того, чтобы спеть балладу по поводу новой покупки.
|
|
|
Всю ночь он ей не дал спать, возмущался, как это она без разрешения посмела отвалить приличную сумму за швейную машинку. Ганна не оправдывалась и не плакала, а доказывала уже не Аполлону, а «архару» (Нет, нет, это она только слегка в душе так мельком назвала его, чуть-чуть), что эта вещь всегда нужна в семье, что она не только будет шить на машинке, но научится и вышивать ришелье и филе…
Так оно и было: днями сидела, согнувшись над машинкой. Шила офицерским жёнам халаты и кофточки. Бабы благодарили, были даже очень довольны и уходили, не заплатив ни копейки. Считали, наверно, унизительно платить такой обеспеченной даме. А шьёт она просто от скуки, от безделья…
И никогда, никогда моя бедная Ганна не задумывалась, почему такие перемены произошли в её семье? Какой дилетант или наоборот диктатор-вертопрах заносит эфес шпаги над её головой? Не может же её блестящий подполковник превратиться в динозавра или даже в дикую австралийскую собаку динго. Перед нею не было дилеммы: быть или не быть. Она знала: пока живёт на свете её Иван, она всегда будет рядом и всё, всё будет делать для него только хорошее… Ей ведь некуда идти? А вот что для него хорошее, она долго, ой как долго даже и не догадывалась. Может это и к лучшему, что в муже видела только налёт самоуправного домовладельца… Она всегда будет вставать с той ноги, какая нужна. Всегда будет ровна, спокойна, ведь она учительница, воспитанная теми учительницами в Кузбассе и её Анной Васильевной, она не рогатая баба. Она учительница. Но если они окажутся с мужем в таком месте, где будет вечерняя школа – пойдёт в десятый класс, вернётся работать в школу. В семье двое должны уметь уживаться. Один, как всегда, уступает другому. Муж сильный, командовал полком, прошёл войну, может и нервы не всегда в порядке. Так по какому праву она должна обижаться на все его слова? Хотя, конечно, обидно порой до слёз, но такова жизнь. Ведь ей некуда идти, кроме Ивана у неё никого и нет. Спасёт её только учёба… Только учёба… Итак, на мужа надейся, а сама не плошай. Кажется, Ивана переводят в Уссурийск. Это надежда, это спасение. Там есть вечерняя школа, должна быть. Даже есть пединститут. Вкус приходит во время еды. До института, конечно, далеко, как до Марса, но всё же… Без надежды нельзя жить. Пусть другие носят красивые и дорогие одежды: бархаты и меха, а она из ситца платья украсит своими кружевными оборками. Конечно, до слёз обидно, что вместо приличных туфлей ходит в матерчатых самых дешёвых босоножках… А зимой в резиновых сапожках, намотав на чулки побольше всяких тряпок. Носит и своё в холод моднее польское пальто, давно уже выгоревшее и зимой холодное. Нет приличной тёплой шапки, а всё та же, девичья, фетровая шляпка. В ней зимой и холодно, и не совсем прилично…
|
|
|
Как-то в семье неожиданно произошло потепление. Муж пришёл весёлый, обнял тепло и ласково. Предложил сходить к морю, немного там отдохнуть: «Сколько уже живём рядом с морем, а ни разу с тобой не отдохнули. Всё, решено, завтра Сашу уложим спать в обед, а сами хоть часик подышим морским воздухом.
Так и сделали. Иван взял лодку: «Давай покатаю… Люблю море… А на лодке – это замечательно…»
Он сел за вёсла, и они уходили всё дальше и дальше от берега. Небольшая качка усиливалась. Надо повернуть назад. Ганну поташнивало. Наверно у неё морская болезнь. Но Иван всё грёб и грёб, полоска берега еле была видна. «Наверное, нужно повернуть назад. Не слишком ли далеко ты меня увёз от берега? Я ведь плавать не умею…» − сказала как-то беспокойно Ганна. И она посмотрела на лицо мужа, которое в этот момент показалось ей чужим и каким-то напряжённым…
«Не бойся, − сказал Иван, усмехаясь, − я хорошо плаваю и тебе утонуть не дам». Но вёсла опустил, усмехнулся ещё раз как-то по-особенному. Закурил, вроде о чём-то подумал и направил лодку к берегу…
Больше они никогда не ходили к морю, хоть оно было и недалеко. Люди выходили отдыхать семьями с детьми. Но их культпоход получил в душе Ганны какой-то совпадающий с её смутными чувствами резонанс.
Нет, это не был экстремум в их отношении. Он будет ещё впереди. Диссонанс наступит, побереги, милая, себя. О! Сколько тебе придётся пережить! Твой муж не эгоцентрист, нет, не эгоист. Тут в чём-то другом причина. И где собака зарыта, ты долго не будешь знать. А интермедии подойдут постепенно одна за другой. Порой будет и индифферентизм – внешнее безразличие, будто равнодушие. Идолопоклонство мужу пошатнётся, но не рухнет. Хоть и экстравагантных поступков с его стороны будет немало…
Прошло лето, наступала осень. Ивана переводили в Уссурийск в училище, которое готовило не сержантов, а офицеров. Он, как бывший учитель, имел высокую планку: назначили заместителем начальника училища по учебной части.
И удивительно, что муж быстро забрал семью к себе. Может, потребовали освободить квартиру. Но вряд ли? Куда везти, если в Уссурийске не было жилья? Однако снял крохотную комнатку у какой-то бабки в пять квадратных метров. Еле помещалась кровать и детская коечка. Втиснули кое-как и тумбочку вместо стола. Но ноги Ивана почти не помещались. У хозяйки оказалась туберкулёзная дочь. Срочно нужно было искать другое жильё. Нашли в одном двухэтажном доме пустую захламлённую кухню. Кухня стояла с разваленной печкой, и никто ею не пользовался, тут же валялись замёрзшие человеческие испражнения. Иван сам или с помощью других не то солдат, не то друзей привели всё в порядок: вычистили, побелили, отремонтировали печь. Поместились две большие кровати (детскую пришлось бросить) и кухонный стол, пара стульев. И гидра – квартира взята в полон.
Но Ганне вспоминалось и другое. Её удивляло то, что Иван вроде выбивался из последних сил, старался, не сибарит, не склонный к роскоши, честный и требовательный коммунист к себе и другим, как-то вроде был всегда принижен начальством. Был просто служакой и не больше. У него не было друзей среди высоких чинов. А на их лестничной клетке ещё в Гродеково жил такой же майор, но по национальности грузин. Там в его большой квартире иногда собирались «свои». Это были офицеры с высокими звёздами. Ели и пили, даже не очень громко пели. Женщин в их компании не было, даже Тамара, жена майора, подав угощение, выходила в коридор, чтобы не мешать «высоким гостям». И вскорости майора забрали в округ, повысив звание и обеспечив отличной квартирой…
И в училище, на Второй Речке, ещё был майор. Детдомовец. Писанный молодой красавец. Жена дурнушка, в госпитале была санитаркой, выхаживала и обхаживала майора, сама тоже была из детдома. У них уже был ребёнок и гольная нищета в квартире. Но нищета – не то слово. Это было запущенное жильё, где помещалась одна кровать и кроватка для ребёнка. Ни шторки на окнах, ни задергушки; какая-то рухлядь на постели, пыль, грязный пол и полная коморка пуха.
К майору ездили из округа тоже «гости высокого ранга». Подъезжали машины и кучей направлялись куда-то на охоту. Сколько они там привозили убитых фазанов или зайцев Ганна не знала? Но после славной охоты вся шатия-братия хорошенько поднабиралась, закусывая жареной дичью, потом исчезала как после «балаганной» попойки, оставляя квартиру всю в пуху.
Ну и что ж, что пух? Зато майор мгновенно получил пагоны подполковника, а затем в Уссурийске и квартиру, где были диваны и красивые стулья, столы и даже фикусы… И нужно предвидеть, что продвижение майора пошло быстро вперёд, так как, по словам его жены, получил должность полковника.
