2015-05-30
320
− Так ты бросишь школу или нет? − злобно заявил он как-то вечером, придя пораньше домой. И тут же стал пинать сапогами швейную машинку. Разбил её чехол, потом схватил несколько платьев Ганны и стал их рвать на куски. Не жаль было дешёвеньких старых платьев, жаль одну белую шёлковую кофточку, которая ей была так к лицу. Но Иван рвал её одежду и бросал к печке, в которой полыхал огонь.
− Вот видишь это тряпье? Ты этого только и достойна, − сказал зло и засмеялся.
− Нет, это говорит только, какой ты был муж, что кроме тряпья я ничего у тебя и не видела, − спокойно ответила Ганна. Нет, ей не хотелось ни плакать, ни расстраиваться. У неё теперь была своя жизнь, своя дорога, с которой никогда не сойдёт, пока бьётся её сердце… Поздно, поздно теперь рвать одежду, нужно было сберечь моё сердце там ещё в холодной ледяной комнате… Пусть она сейчас не имела масла, не имела иногда и куска хлеба, но сыну покупала молоко, оплачивала квартиру, закупала зубную пасту, мыло. Приходилось подкупать простыни, наволочки. Стирала сама для себя, но и для Ивана. Каждое утро на столе лежал чисто выстиранный и наглаженный носовой платок, слегка надушённый. Сама покупала мужские духи, порой даже папиросы «Беломорканал».
После слов Ганны муж взял изорванную одежду и бросил всё в огонь…
Но цепочка не вьётся, она всё-таки где-то обрывается или запутывается в узел, который трудно развязать. Гордиев узел.
Однажды муж не явился в два часа ночи. Пришлось усталой лечь одной. Выбилась из сил, уснула. Иван обычно ей тихонько стучал в окно, чтоб не слыхали ни Михаил, ни Надя. На этот раз он тоже постучал тихонько по стеклу. Ганна проснулась, чего-то испугалась. Заколотилось неприятно сердце. Она глянула в окно. В полутьме утра увидела свою «приблудную овцу», лицо мужа, но какое-то чужое, неприятно суровое. Но не успела отпрянуть от стекла, как оно с грохотом разлетелось в дребезги.
