Глава 10. Тем же утром, но немного позже, когда все уже встали, Джой стоит в своей комнате и ждет, когда его оденут

Столкновение миров

утро, 07:21

Тем же утром, но немного позже, когда все уже встали, Джой стоит в своей комнате и ждет, когда его оденут. Мама придет через несколько минут. На стену и пол комнаты па­дают лучи солнечного света. Джой подходит к солнечному пят ну на темном деревянном полу. Словно зачарованный, он опускается на четвереньки, смотрит на пятно света, трогает его рукой. Затем наклоняется и пробует светлое пятно губами.

Входит мама и застает эту сцену. Она удивляется и кри­чит малышу: «Прекрати! Джой, что ты делаешь?!» Джой резко останавливается. Он смотрит на пятно солнечного света, по­том на мать. Мама подходит к мальчику, наклоняется, обни­мает его и с мягкой улыбкой говорит: «Это всего лишь сол­нечный свет, мой хороший. На него можно только смотреть. Это просто свет на полу. Его нельзя есть, он грязный».

Джой долго смотрит на маму, затем переводит взгляд назад на пятно света на полу, освобождается из маминых рук и выходит из комнаты.

Утреннее свечение снова здесь, снова начинает на стене свой медленный танец. И на полу его целый пруд, яркий, красивый и глубокий. Это подобно тому, когда смотришь вниз с высокой лестницы. Этот пруд теплый, как одеяло, он звучит, подобно музыке, и сияет медовым светом. А на вкус он... И вдруг меня шлепает мамин голос. Он сразу замо­раживает мое яркое пространство. Он выстуживает тепло, останавливает музыку, гасит сияние. Почему? Я ищу ее лицо. Я вижу, как все оно сжато около носа. Оно быстро делается гневным. Затем оба эти выражения улетучиваются, и лицо заполняет любовь. Я все еще ошеломлен. Она обнимает меня и говорит мягкие ободряющие слова. Но каждое из ее слов — это глухой удар, вдребезги разбивающий мой мир.

«Всего лишь солнечный свет» — но это был мой пруд, особенный пруд!

«На него можно только смотреть» — а я слышал его. И еще чувствовал! «Просто свет на полу» — разве? «Он грязный» — а я был в нем. Когда она останавливается, повсюду лежат одни ос­колки. Того мира больше нет. Я чувствую себя пе­чальным и беззащитным. Я совершенно одинок.

Язык создает новые миры ребенка, как это было с «Я — Топс» у Джоя. Но он может и разрушить привычный мир, как сейчас.

Джой видит своего старого друга — пятно солнечного света. И оно увлекает малыша в целостный дословесный мир, где перемешиваются ощущения разных органов чувств. Именно этот невербальный мир, сталкиваясь с миром язы­ка, подвергается опасности разрушиться.

Когда Джой встретился с солнечным пятном в шести­недельном возрасте (гл. 1), все происходило в настоящем. Взрослые гораздо меньше времени погружаются в настоя­щий момент. Наши воспоминания о прошлом опыте на­столько богаты и столь легко оживают, что прошлое почти неизбежно входит в настоящее, обогащает его и помогает нам его истолковывать. С другой стороны, ожидаемое буду­щее вмешивается в настоящее в виде разного рода фанта­зий. В результате наше субъективное переживание настоя­щего не целостно, оно подобно плетению ткани, основу которой составляют нити прошлого и предполагаемого бу­дущего, а настоящее, происходящее «здесь и сейчас», явля­ется поперечным плетением.

Джой, теперь уже почти двухлетний, тоже больше не живет в чистом настоящем, как это было в шесть недель. Его настоящее обогащено прошлым опытом. Изменились объем и мощность его воспроизводящей памяти — той па­мяти, которая с легкостью выдает всю картину прошлого события при появлении малейшей детали. (Когда он идет к врачу, чтобы сделать очередную прививку, ему теперь до­статочно увидеть белый халат или вдохнуть запах поликли­ники, чтобы начать плакать.) Джой обладает теперь всеми способностями, необходимыми для того, чтобы воспринимать субъективное настоящее в виде лоскутной картины, состав­ленной из различных времен и мест, подобно тому, как это делает взрослый. Но действительно ли он уже переживает настоящее таким образом?

Я думаю, что в этот момент, когда он один в комнате и созерцает солнечное пятно в состоянии, подобном сну на­яву, его субъективные переживания ближе к нашим, взрос­лым, чем к его собственным переживаниям шестинедельно­го возраста. На переживаемое им настоящее теперь в зна­чительной степени накладывается отпечаток воспоминаний о прошлых переживаниях.

«Утреннее свечение» вызывает в памяти Джоя образ его давнего друга, с которым он ежедневно встречается — сол­нечного пятна на стене. Но больше всего его привлекает сол­нечный свет, падающий на пол. Он словно «пруд — яркий, красивый и глубокий» — он очаровывает его «здесь и сей­час»; пробуждает в памяти прошлые доречевые воспомина­ния, и они участвуют в нынешнем переживании. «Пруд» на­поминает ребенку о глубинах, с которыми Джой встречался где-то еще, — «это подобно тому, когда смотришь вниз с высокой лестницы». Он связывается представлением о «теп­лом одеяле», которое малыш неоднократно ощущал раньше. Мерцание пятна включает воспоминание о колеблющихся звуках музыки. Свечение напоминает о мягком сиянии меда, который Джой видит каждое утро в стеклянной банке. Память Джоя работает вовсю. Ассоциации высвобождают­ся, следы прошлого опыта в памяти активируются, — но без какого-либо осознания. Тем не менее, именно актуализация этих связей структурирует новый опыт Джоя.

Чтобы соткать свою индивидуальную «лоскутную карти­ну» настоящего, Джой должен быть способен связывать (ассоциировать) одно переживание с другим, преодолевая разделяющее их пространство и время. До недавнего вре­мени считалось, что маленькие дети используют речь и сим­волы не только для того, чтобы создавать умственные пред­ставления событий, но и для того, чтобы связывать эти представления друг с другом. Но теперь очевидно, что це­лостные доречевые переживания, могут запоминаться и вос­производиться без перевода их в слова. Ассоциативные свя­зи между этими невербальными фрагментами могут образовывать очень сложные переплетения. Джой теперь в состоянии устанавливать такие связи.

Хотя вербальное событие переживается как нечто еди­ное и целостное, оно состоит из различных компонентов: как что выглядит, чем пахнет, какое оно на ощупь. Запах может напомнить запах из какого-либо прошлого пережи­вания и тем самым вызвать его в памяти целиком. Для ас­социативной связи не нужны слова или символы. Они нуж­ны для того, чтобы ассоциативные цепочки были понятными и по ним можно было определить, откуда взялись те или иные их составные части. Сети, которые плетут взрослые, обладают более ясной структурой, составляющие их отдель­ные нити опыта могут быть распутаны и рассортированы. Джою это пока не удастся, поскольку его опыт не был оформлен в словах.

Итак, в то время, когда Джой полностью погружен в созерцание света на полу и прошлое сливается для него с настоящим, в комнату входит мать. Она видит как он касается губами пола, ужасается и хочет остановить его. Ее крик «Прекрати!» как удар грома, разрушающий грезы малыша. Все останавливается. Переживание Джоя теряет свою живость, яркий мир застывает и замораживается. Джой не понимает, почему это случилось, и ищет лицо матери, чтобы найти объяснения. Вначале он видит на ее лице не­приязнь, потом замечает, что она сердится. В неожиданных ситуациях человеческое лицо может выразить последователь­ность эмоций, сохраняющихся лишь на доли секунды. Ее отвращение при виде касающихся пола губ малыша сменя­ется гневом, который ничуть не более понятен Джою. Ког­да мама поняла, что ситуация на самом деле забавная и тро­гательная, ее гаев уступает место сочувствию и заботливости. Джой, как всякий ребенок, неотрывно следит за сменой чувств матери, но ни одно из них не созвучно его настоя­щему переживанию.

Потом для Джоя наступает тяжелый момент. Придя в себя, мама пытается исправить ситуацию, прибегая к по­мощи слов. Но что при этом происходит? Совершенно не желая того, она последовательно продолжает разрушать це­лостный доречевой мир ребенка. В грезах Джоя качества многих различных модальностей — интенсивность, тепло­та, вибрации, яркость — объединены в одно целое; и глав­ное здесь то, малыш не отдает себе отчета в том, что это чисто зрительное переживание. Мама же заставляет его осознать именно это. Ее слова («...Всего лишь своп... мож­но только смотреть») выделяют именно те качества, ко­торые привязывают переживание Джоя только к одной зри­тельной модальности, отделяют визуальное восприятие (видение) от целостного образа (чувствование — слыша­ние — прикосновение — видение), в лоне которого оно из­начально существовало, и дробят целостный опыт Джоя: «Но это был мой пруд! Я слышал его. И ещё чувствовал».

Ее следующие слова («Это просто свет на полу, его нельзя есть») оказывают иное воздействие на его мир. Мать пытается объяснить и проанализировать ситуацию. Словами это можно сделать лучше всего. Для того чтобы анализиро­вать, вам надо отойти от непосредственного переживания на шаг в сторону. Джой находился внутри переживания, про­живая его, а не рассматривая со стороны. Слова матери за­дают дистанцию между ним и его переживанием. Называя солнечное пятно «грязным», мама продолжает разрушать бо­гатство переживаний малыша, сводит его к одному-единственному и к тому же негативному аспекту от бывшего целого образа. К тому же, действие Джоя становится еще и запретным. Каждая следующая фраза — «это глухой удар, вдребезги разбивающий мой мир». Теперь вокруг Джоя лишь осколки того, что было его миром.

В этот период жизни, когда Джой стремительно осваи­вает язык, такого рода опыт он приобретает каждый день, по многу раз в день. В столкновениях мира языка с невер­бальным миром Джою временами удается отчасти встать над невербальным опытом и начать создавать свой мир слов («Я — Топс»). В других случаях доречевой мир оказывает­ся разрушенным и не может служить надежной точкой опоры для «прыжка». Тогда Джою очень трудно. В старом мире не осталось ничего, за что можно было бы держаться, а новый, где находится его мать, кажется чужим и далеким. Он потерял один мир и не обрел другого: «Я чувствую себя беззащитным. Мне грустно. Я совершенно одинок».

В такие моменты возникают «трещины» в переживании интерсубъективности между ребенком и родителем. Мама Джоя только на мгновение не смогла вчувствоваться в вос­приятие ситуации, и ей уже не удается исправить положе­ние. Очень важно, чтобы родители осознавали возможность такого рода разрыва на этой стадии развития ребенка, когда он изо всех сил старается овладеть новым кодом для старых переживаний. Особенно это важно в тех случаях, когда раз­рывы едва уловимы, и трудно определить, что собственно не так и почему. Только близкие малышу люди, способные дей­ствительно вчувствоваться в мир ребенка, могут помочь ему гармонично связать оба мира в единое целое.

V

МИР ИСТОРИЙ

ДЖОЮ ЧЕТЫРЕ ГОДА

П римерно в три года ребенок совершает новый ог­ромный скачок в развитии, который, оставляя его самим собой, превращает одновременно в «другого» ребен­ка. Как и прежде, каждый новый скачок развития влечет за собой изменения практически всего накопленного опыта малыша. Джой теперь сам может рассказать о своих пере­живаниях и обо всем, что с ним случилось, а так же объе­динять это в автобиографическом рассказе.

Рассказ1требует от ребенка большего, чем простое знание названий вещей, так использовать слова Джой умел уже на втором году жизни. Рассказ идет дальше. Он вклю­чает в себя восприятие и интерпретацию мира человечес­ких действий, развитие сюжета. В рассказе обязательно по­являются действующие лица со своими целями, желаниям и мотивами. Действие происходит в определенном мате­риальном, географическом и историческом пространстве, и это помогает разобраться в сюжете. У каждого расска­за есть своя драматическая линия с началом, серединой и концом. Напряжение, как правило, нарастает к высшей точке развития действия, потом постепенно ослабевает. Джой начинает давать человеческому поведению (в том числе и своему собственному) психологическое объясне­ние и включает это объяснение в структуру своего рассказа.

Возьмем для примера такую последовательность событий:

1) мужчина идет по тротуару;

2) начинает переходить на противоположную сторону улицы;

3) на противоположной стороне улицы к тому месту, где вскоре должен оказаться мужчина, приближаются, взявшись за руки, мужчина и женщина;

4) первый мужчина останавливается посередине улицы;

5) колеблется;

6) возвращается назад на тротуар;

7) продолжает свой путь.

Взрослый наверняка увидит в этой цепочке событий историю: психологическое толкование событий, мотивов, целей, нарастающего, а затем спадающего внутреннего на­пряжения. Разумеется, здесь возможны различные психо­логические объяснения и интерпретации, а значит, и раз­ные истории. Так, женщина на противоположной стороне улицы может быть женой первого мужчины. Он мог за­должать второму мужчине и поэтому не захотел встречаться с ним. А может быть первый мужчина — шпион, тайком пробравшийся в этот город? Узнав пару на противополож­ной стороне улицы, он понимает, что его могут выдать. И так далее.

Наше сознание объединяет отдельные действия мужчи­ны в целостный сюжет. Подходящая версия может выглядеть так: «Один мужчина неожиданно натолкнулся на свою жену, прогуливающуюся за руку с другим мужчиной. Он поражен и резко меняет направление движения, чтобы не столкнуться с ней, а затем продолжает идти, как если бы ничего не случилось, получая возможность собраться с мыс­лями и все обдумать». В такой истории семь отдельных действий используются лишь в качестве опор, на которых, собственно, и крепится сюжет, на первый план полностью выдвигается сама история, и начинает определять то, что «произошло».

Рывок в развитии, совершаемый сейчас Джоем, дела­ет для него доступным понимание психологического со­держания таких человеческих действий. Начиная с этого времени и на протяжении всей жизни, он будет воспри­нимать ситуации, складывающиеся между людьми, и со­бытия, происходящие с ними, прежде всего как психоло­гические истории.

Метаморфоза взгляда Джоя на мир человеческого пове­дения не уникальна: все дети, между двумя с половиной и четырьмя годами, начинают создавать рассказы о своей жизни. Взрослые представители всех культур также выража­ют свои убеждения, верования, ценности, историю, обычаи в форме повествований с героями, т.е. психологических рас­сказов. Такие истории принадлежат к наиболее мощным культурным формам самовыражения, наиболее эффективным средствам воспроизводства культуры.

Поскольку сочинение и «рассказывание» историй харак­терно для всех культур и является вехой в процессе разви­тия всех детей, мы предполагаем, что создание историй — это универсальная человеческая способность, ступенька развития, во многих отношениях подобная умению сидеть, освоению ходьбы или обретению речи. Аналогично этим способностям, умение создавать истории проявляется в генетически обусловленные сроки. Когда именно это произойдет и насколько полно раскроется эта способность, зависит от конкретных условий, в которых растет ребенок, от его окружения.

Похоже, что природе человеческого ума присуще ис­кать объяснение всему, что происходит с нами и вокруг нас. Между крайне разнообразными фрагментами нашего опыта существует лишь слабая связь, и взаимосвязи, которые мы устанавливаем, часто основаны просто на внешних обстоя­тельствах или вообще случайны. Человеческий ум нужда­ется в том, чтобы из необозримого хаоса отобрать наибо­лее значимые детали и найти осмысленные основания для создания ясного, полного, последовательного, отвечающего здравому смыслу объяснения. История — один из возмож­ных способов создания такой структуры. Она — результат постоянного, не затихающего ни на минуту, поиска порядка, «большего целого». Хотя этот поиск начинается с самого рождения, но до возраста трех-четырех лет ребенок обла­дает лишь ограниченной способностью создавать целостную картину из своих разнородных переживаний. Он может объединять в целое лишь относительно небольшие кусоч­ки опыта. Теперь же, в ходе этого скачка, психические спо­собности и представления Джоя развились настолько, что он может объединить в единую историю достаточно боль­шое число фрагментов своего опыта, установить между ними связь, тем самым придав смысл происходящему с че­ловеком. На протяжении всей нашей жизни развитие дей­ствия (сюжет) остается основной «единицей» понимания затрагивающих человека событий.

Когда мы читаем историю Джоя, записанную так, как он ее рассказал (в отличие от реального проживания со­бытий), — возникает вопрос, как он создает свои истории? Откуда берет материал для них? Прежде всего, источни­ком материала для ребенка становится прошлый опыт, вос­создаваемый в памяти. Но если бы прошлый опыт был единственным источником, его истории ограничивались бы только тем, что происходило в реальности, были бы пере­сказом, интерпретацией событий. Как в этом случае мог бы появиться воображаемый лев, живущий на стене комнаты Джоя, как бы Джой мог ловить рыбу, находясь в своей кроватке (гл. 11)?

Истории Джоя, да и любого другого человека, выхо­дят за пределы реального события и отличаются от про­стого пересказа по нескольким причинам.

Во-первых, в воспоминании могут смешиваться собы­тия, происшедшие в разное время и в разных местах. Некоторые из историй Джоя, оживляя воспоминания и далекого, и недавнего прошлого, переносят их в настоя­щее, как если бы все они были составными частями од­ной и той же сюжетной линии.

Во-вторых, некоторые из включенных в историю со­бытий и героев могут быть вымышленными или существо­вавшими «понарошку», как, например, лев Джоя. (Но, несомненно, и у воображаемых событий есть кое-какая история в реальных прошлых переживаниях.)

В-третьих, в каждом рассказе существует определенная структура повествования, и Джой должен суметь облечь в четкие формы свой богатый и не имеющий четких границ субъективный опыт. Ребенку трудно превратить непослуш­ный материал непосредственного субъективного опыта в упорядоченную последовательность элементов рассказа. Чтобы история вышла лучше, часть материала опускается, другая же переструктурируется. Но история на то и исто­рия, что всегда обращена к кому-то другому и учитывает слушателя. Рассказчик занимает и по отношению к мате­риалу, и по отношению к аудитории определенную, соот­ветствующую им позицию. Некоторые истории требуют со­здания нескольких различных версий.

Итак, создавая историю, Джой создает новую реальность. У него теперь две реальности: пережитая в непосредственном субъективном опыте и рассказанная. Они связаны друг с другом, но не одинаковы, они сосуществуют.

Чтобы показать оба эти мира, я остановлюсь на запи­сях в дневнике Джоя, в которых описаны его непосредствен­ные субъективные переживания утром одного дня (как и во всех предыдущих главах). Спустя час он сам рассказывает мне историю о том, что случилось с ним этим утром. Со­поставление этих двух миров может понять, каким образом ребенок превращает материал субъективно переживаемого мира в мир рассказа.

Джой вырос, изменилась сама природа непосредственно переживаемого им опыта. Он стал походить на опыт взрос­лого: Джой теперь свободнее связывает одно событие с дру­гим, независимо от того, когда и где они происходят, были ли они реальными или воображаемыми. Часто, если не все­гда, несколько событий происходят одновременно, и поскольку в ассоциациях Джой свободно обходится со временем, про­странством и внутренней логикой, то он живет теперь в бур­лящем потоке сознания. То, что происходит сейчас, может вызвать у него в памяти события близкого и далекого про­шлого и слиться вместе в потоке непосредственного пере­живания. В богатстве и свободе субъективного опыта Джой чувствует себя так же благополучно, как и любой другой че­ловек (во всяком случае, так должно быть). Так работает человеческий ум, особенно, когда ему предоставлена относительная свобода, — будь то ум четырехлетнего ребенка или взрослого.

Я предполагаю, что Джою доступны воспоминания ранних периодов жизни, такие, как переживание пятна солнечного света на стене комнаты. Не думаю, что он по­мнит конкретную ситуацию рассматривания солнечного пятна на стене. Скорее чувство, разбуженное в нем его ассоциациями, относится к категории повторяющегося опыта. Поскольку Джой многократно переживал его в разных контекстах своей жизни, оно легко пробуждает­ся. Это чувство относится к той части воспоминаний, которые постоянно используются, перерабатываются и сохраняются в активном состоянии. Воспоминания дале­кого прошлого, которые не используются (не возобновля­ются в новых взаимосвязях), постепенно угасают (возмож­но, не до конца) и становятся труднодоступными частями внутреннего ландшафта. Если же воспоминания возника­ют часто и связываются с новыми состояниями, они об­новляются и сохраняют живость.

Задача Джоя при создании истории заключается в том, чтобы передать мне поток своих переживаний. При этом он не просто создает новый, альтернативный вариант того, что было, — он предлагает версию, которая вполне может стать «официальной», общепринятой. Рассказы о прошлом во мно­гом определяют для нас, «что же на самом деле произош­ло», поскольку в них отобраны лишь некоторые из множе­ства пережитых событий. И в этом смысле Джой теперь занимается необыкновенным делом: изо дня в день он учится создавать свое прошлое.

А что происходит, если пережитое прошлое и расска­занное прошлое очень сильно расходятся или даже про­тиворечат друг другу? В связи с этим нужно иметь в виду, что истории о прошлом, особенно «официальные», обыч­но создаются ребенком с «помощью» родителей. Это ре­зультат совместного творчества. Например, ребенок, под­вергающийся физическим наказаниям, рассказывает историю, в которой он оправдывает своих родителей: «Они бьют меня потому, что очень заботятся обо мне». Эта ис­тория может удержать окружающих от конфликта с ро­дителями наказываемого ребенка и, тем самым, спасти ре­бенка от новых побоев. Но опасность в том, что ребенок сам может поверить в эту историю, она может стать тем, что он считает правдой о самом себе. Девочка рассказывает, что ее мама — самая любящая и веселая из всех мам. Она все время с ней играет. В то же время ребенок ощущает, что мать слишком вовлечена в игру и играет больше для себя, чем для дочери, что во время совмест­ной игры мама уходит в собственный мир. Создание «правдивой» истории для этой девочки может стать про­цессом болезненным и вызвать замешательство. Или, до­пустим, глаза отца светятся от радости, когда он смот­рит на старшего сына, и начинают тускнеть, когда он переводит взгляд на младшего. При этом младший рас­сказывает историю, которая успела стать его собственной правдой: «Мой папа любит нас обоих одинаково. Он даже сам все время говорит об этом». Итак, создание таких историй может приводить к искаженному восприятию реальности и закреплять его, тем самым определяя пос­ледующие психические расстройства. Действительно, зна­чительная часть работы психотерапевтов связана с «рас­капыванием», извлечением на свет и точным описанием реально пережитой действительности человека, последую­щим сравнением ее с рассказанной и приведением их в достаточно гармоничное соответствие путем изменения одной или обеих. Обычно изменяются рассказанные истории.

При нормальном развитии создание историй выполня­ет важную функцию: поддерживает постоянный процесс са­моопределения, поиска ответов на вопросы — кто я, какой я? Когда ребенок рассказывает о том, что случилось в дет­ском саду, или что он ел на завтрак, или как он ходил с мамой в магазин, или как поссорился с сестрой, он не толь­ко определяет прошлое — он создает свою идентичность. Создавать и рассказывать истории — это все равно что уча­ствовать в семинаре по самопознанию, где можно проводить эксперименты по «становлению самим собой». Это принци­пиально важно, поскольку так же постоянно и непрерывно, как растет и развивается ребенок, изменяется его идентич­ность. Маленькому человеку надо экспериментировать сразу с несколькими версиями себя — от общественных до самых личных.

В следующей главе Джой вступит в этот динамичный мир, где он одновременно открывает и создает себя. Это последний из миров, в который мы последуем за Джоем. Не потому, что миры, которые он открывает в ходе своей жизни, на этом заканчиваются, а потому, что, войдя в этот мир, он в уже состоянии создавать и рассказывать автобиографические истории без моей помощи.

1В оригинале — «narrative*. В других работах Д. Стерна встречается термин "а narrative self", дословно — «порождающее рассказ я». — Прим. научн. ред.