О высшем морально-физическом благе

§ 88. Оба вида блага, моральное и физическое, не могут смешиваться, ведь в таком случае они нейтрализовали бы друг друга и не содействовали бы цели действительного счастья; склонность к благополучию и склонность к добродетели в борьбе друг с другом и ограничение принципа первой принципом второй составляют в своем столкновении всю цель благовоспитанного человека, отчасти чувственного, отчасти морально-интеллектуального; но так как на практике трудно отвратить такое смешение, этот человек должен разложить [эту смесь] с помощью противодействующего средства (reagentia), чтобы узнать, каковы элементы и в какой пропорции сочетаются эти элементы, которые, будучи соединены, могут привести нас в состояние морального счастья.

Образ мыслей, направленный на соединение благополучия с добродетелью в обиходе, — это гуманность. Здесь дело идет не о степени благополучия, ибо один требует многого, а другой — немногого в зависимости от того, сколько кто считает нужным; здесь дело идет только о том, в каком соотношении склонность к благополучию должна быть ограничена законом добродетели.

Обходительность также есть добродетель, но склонность к общению часто становится страстью. Если же наслаждение общением повышается ради хвастовства через расточительство, то эта фальшивая обходительность перестает быть добродетелью

ИММАНУИЛ КАНТ

АНТРОПОЛОГИЯ

и остается благополучием, наносящим ущерб гуманности.

Музыка, танцы и игра составляют бессловесное общение (ведь те немногие слова, которые нужны для игры, еще не образуют беседы, требующей взаимного обмена мыслями). Игра, которая, как утверждают, должна служить только для заполнения пустоты в беседе после трапезы, обычно есть самое главное: она средство приобретения, при котором аффекты приходят в сильное движение; здесь устанавливается некое основанное на своекорыстии соглашение, чтобы грабить друг друга с величайшей вежливостью; и пока игра продолжается, полнейший эгоизм служит принципом, которого никто не отрицает; а от такого общения при всей культуре, которая может сказаться в манерах, вряд ли можно ожидать действительного содействия объединению общественного благополучия с добродетелью и тем самым содействия истинной гуманности.

Благополучие, которое как будто лучше всего согласуется с гуманностью, — это хороший обед в хорошем (и, если возможно, разнообразном) обществе; об этом обществе Честерфилд94 говорит, что оно не должно быть меньше числа граций и больше числа муз.*

Возьмем общество за столом из одних только мужчин с хорошим вкусом (объединенных эстети-

* Десять человек за столом; хозяин, обслуживающий гостей, не в счет.

чески);'так как они имеют обычно в виду не только обед в обществе, но и удовольствие от общения между собой (и тогда их число не должно намного превышать число граций), это небольшое общество за столом должно иметь своей целью не столько телесное удовлетворение — его каждый может получить и в одиночестве, — сколько общественное удовольствие, для которого совместный обед должен, по всей вероятности, служить только средством; тогда это число должно быть достаточным именно для того, чтобы разговор не прерывался или чтобы не приходилось опасаться, что общество разобьется на небольшие группки из ближайших соседей. Последнее не отвечает эстетике разговора, представляющей собой культуру, [а именно] когда один говорит со всеми (а не только со своими соседями), тогда как так называемые торжественные банкеты (еда и напитки) лишены всякого [эстетического] вкуса. При этом само собой разумеется, что все предосудительное, что во всяком обществе за столом, даже за общим столом

* За торжественным столом, где присутствие дам само собой ограничивает свободу мужчин, ставя их в рамки благонравного, внезапная тишина, которая иногда наступает, — это скверный случай, грозящий скукой, когда никто не решается сказать что-нибудь новое, уместное для продолжения разговора, ибо оно не должно быть взято с потолка, а должно быть новостью дня, и притом интересной. Предотвратить такую заминку и непрерывно поддерживать разговор может одно лицо, прежде всего хозяйка дома, только тем, что оно, как в концерте, заканчивает [разговор] общим и громким весельем и тем самым приносит еще большую пользу подобно пиру Платона95, о котором один из гостей сказал: «Òâîè пиры нравятся не только тогда, когда в них участвуешь, но и тогда, когда о них вспоминаешь».

ИММАНУИЛ КАНТ

[в гостинице], публично говорится болтливыми собеседниками о ком-то отсутствующем, нельзя выносить за пределы этого общества и не следует повторять это на стороне. В самом деле, каждое пиршество и без особой договоренности имеет некоторую святость и долг умолчания о том, чтб впоследствии могло бы за его пределами причинить неприятности его участникам; без этого доверия совершенно исчезли бы удовольствие в обществе, полезное самой моральной культуре, и даже возможность находить в компании удовольствие вообще. — Поэтому, когда в так называемом публичном обществе (ведь какое угодно большое общество за столом всегда представляет собой в сущности только частное общество, и только гражданское общество вообще по идее публично), — поэтому, говорю я, если о моем лучшем друге скажут в таком обществе нечто предосудительное, то я его, конечно, буду защищать, во всяком случае на свой собственный риск в резких и сильных выражениях вступлюсь за него, но я не позволю пользоваться мной как орудием для того, чтобы распространять эти сплетни и передавать их тому, кого они касаются. — Не один только общественный вкус должен руководить беседой в обществе, для этого существуют и принципы, которые должны служить ограничивающим свободу людей условием при публичном обмене своими мыслями в обществе.

Здесь в доверии между людьми, которые вместо едят за одним столом, есть нечто аналогичное с древними обычаями, например с обычаем арабов, у которых чужестранец, как только он сумел выпросить у них в шатре хоть что-нибудь (хотя

АНТРОПОЛОГИЯ

бы глоток воды), может рассчитывать на полную безопасность; или, когда послы из Москвы встречали русскую императрицу хлебом-солью, и она, отведав это, по праву гостеприимства была гарантирована от всякого покушения. — Вкушение пищи за общим столом рассматривается как формальность подобного договора [взаимной] безопасности.

Есть одному (Solipsismus convictorii) для философствующего ученого вредно;' это не восстановление [сил], а истощение [их], (особенно если это превращается в кутеж в одиночку); это изнуряющая работа, а не оживляющая игра мысли. Человек, который ест за уединенным обеденным столом и остается со своими мыслями, постепенно лишается бодрости; приобретает он ее, когда сотрапезник своими разнообразными выдумками дает ему новый

* Ибо философствующий ученый должен постоянно иметь при себе свои мысли, чтобы разнообразными попытками найти, с какими принципами он может их систематически связать, и идеи, поскольку они не созерцания, носятся перед ним как бы в воздухе. Ученый же историк или математик может поставить их перед собой и потому с пером в руках расположить их эмпирически сообразно с общими правилами разума словно факты; и, поскольку предыдущее в некоторых пунктах уже окончено, он может на следующий день продолжать свою работу с того места, где он ее оставил. -Что касается философа, то его можно рассматривать не как работника [при постройке] здания наук, т. е. не как ученого, а как изучающего мудрость. Это чистая идея одного лица, которое делает своим предметом конечную цель всякого знания практически и (в интересах его) теоретически, и это слово можно употреблять только в единственном числе, а не во множественном (философ высказывает такие-то или такие суждения), ибо оно обозначает только идею, а говорить о философах - значит указать множественность того, что составляет абсолютное единство.

ИММАНУИЛ КАНТ

материал для оживления, который сам он не мог бы найти.

За обильным столом, где множество блюд рассчитано только на продолжительное общение гостей (coenam ducere), беседа обычно проходит три ступени: 1) рассказы, 2) рассуждения и 3) шутки. — А. Новости дня, сперва местные, а затем из других городов и стран, почерпнутые из личных писем и газет. — В. Если этот первый интерес удовлетворен, то общество становится уже оживленнее; в самом деле, так как при рассуждениях трудно избежать различия во мнении об одном и том же обсуждаемом предмете и каждый предпочитает свое мнение, возникает спор, который возбуждает аппетит к блюдам и напиткам, и по мере оживления этого спора и участия в нем [всех] разговор становится плодотворным. — С. Но так как рассуждение всегда представляет собой некоторого рода работу и напряжение сил, что, в конце концов, становится затруднительным от обильной пищи, то разговор естественным образом переходит просто в игру ума, отчасти для того, чтобы понравиться присутствующим дамам, на которых мелкие, игривые, но не смущающие нападки на их пол производят свое действие и дают возможность показать себя с выгодной стороны; таким образом, трапеза кончается смехом; а природа через движение диафрагмы и внутренностей предназначила этот смех, если он громкий и добродушный, исключительно для желудка ради хорошего пищеварения и, следовательно, хорошего физического самочувствия; участники же таких пиров воображают, будто в той или иной цели природы можно найти бог весть сколько культуры

АНТРОПОЛОГИЯ

духа. — Застольная музыка на торжественных пиршествах больших господ — это самая пошлая нелепость, которую только могло придумать сибаритство. Правила приготовленного со вкусом званого обеда или ужина, который оживляет общество, следующие: а) выбор темы для беседы, которая всех интересует и каждому дает возможность со своей стороны сказать что-нибудь кстати; Ь) нельзя допускать в разговоре убийственной тишины, допустимы лишь короткие паузы; с) без надобности не менять предмет разговора и не перескакивать от одной темы к другой, ибо в конце обеда, так же как в конце драмы (какова и вся прожитая жизнь разумного человека), душа неизбежно занимается воспоминаниями о некоторых моментах разговора; если же она не может найти никакой связующей нити, то она чувствует себя сбитой с толку и с досадой убеждается в том, что в отношении культуры она не только не подвинулась вперед, но, скорее, отступила назад. — Тему, которая занимает общество, следует почти исчерпать, прежде чем перейти к другой, и, если разговор не клеится, надо уметь незаметно выдвигать для пробы нечто другое, близкое к прежней теме; так может один человек незаметно и, не вызывая зависти, взять на себя руководство разговором в обществе; d) нельзя позволять, чтобы в обществе возникли и разгорелись страсти в спорах; так как такой разговор должен быть не делом, а только игрой, то от серьезности спора надо ловко отвлечь их шуткой; е) в серьезном споре, которого все же нельзя избежать, надо держать себя и свой аффект в таких рамках, чтобы всегда проглядывало взаимное уважение и благоволение; при этом многое зависит

ИММАНУИЛ КАНТ

от тона (он не должен быть крикливым или высокомерным), больше чем от содержания разговора, так что ни один из гостей не должен возвращаться домой в ссоре с другим.

Какими бы маловажными ни казались эти законы утонченного человека, особенно в сравнении с чисто моральными законами, но все, что содействует общительности, даже если оно состоит только в удачных максимах или хороших манерах, представляет собой одеяние, которое очень к лицу добродетели и которое надо рекомендовать добродетели и из более серьезных соображений. — Пуризм циника и умерщвление плоти отшельником, ничего не дающие для общественного блага, — это искаженные формы добродетели и не привлекательны для нее; позабытые грациями, они не могут притязать на гуманность.