2015-05-30
492
С. Стиллавин: ‑ Дорогие товарищи, друзья, я вам обещал прекрасного гостя. И как только мы узнали, что Наталия Алексеевна Нарочницкая в России с очередным визитом, сразу появилось желание пригласить в студию. И, к нашей большой радости, Наталия Алексеевна согласилась. И сегодня она у нас в гостях. Наталия Алексеевна, надо напомнить нашим слушателям, почему не так часто вас можно встретить в России?
Н. Нарочницкая: ‑ На самом деле, Сереженька, не надо тиражировать миф, с которым я борюсь с самого начала моего ангажемента во Франции, что я живу в Париже. Две трети времени я живу в Москве. То есть, живу я в Москве. Наоборот, в Париже я руковожу Европейским институтом демократии и сотрудничества, приезжая на 10 дней каждый месяц. Набивается эта десятидневка обязательно семинаром, «круглым столом», интервью, встречами какими‑то. Но, тем не менее, у меня здесь, в России, прикованная к постели 88‑летняя мама, партизанка, героиня войны. Я руковожу здесь давно уже, с 2004 года, фондом «Исторические перспективы», который, кстати, помогает делать содержательную работу для института. Мы туда привозим полуготовые продукты часто, книги какие‑то и так далее. Поэтому не надо тиражировать миф. А то, знаете, еще есть менталитет советского времени, будто человек, оказавшийся за границей, ‑ очень счастливый. Иногда в блогах пишут: ну, получила назначение, гуляет там по набережным! А мне так обидно. Знали бы они, что я, чтобы сократить отсутствие, ночными рейсами только прилетаю. Вот я прилетела 4 марта. Полдвенадцатого ночи я села в самолет и в 5:30 прилетела в Шереметьево. Не заснула. Приехала домой, покрутилась. Все‑таки на 4 часа заснула, встала ‑ и вперед!
С. Стиллавин: ‑ Дорогие друзья, затрудняемся мы сказать, сколько времени не виделись в этой студии, но год точно. Наталия Алексеевна, в одной из предыдущих встреч проходили выборы, Вы их выиграли. Но Ваши товарищи вместо вас поставили кого‑то другого по этому территориальному образованию. Была горечь.
Н. Нарочницкая: ‑ Я этого не говорила. Как говорил Спаситель: «Ты это говоришь, не Я».
С. Стиллавин: ‑ Хорошо, я скажу за вас. Это ‑ горечь. Вот. И, соответственно, Наталия Алексеевна потом рассказала нам, что принято решение в Париже образовать некую структуру, институт, который бы знакомил на месте товарищей европейцев с нами.
Н. Нарочницкая: ‑ На самом деле, это, действительно, неправительственная организация. И, действительно, ей‑богу, как на духу, никакого вмешательства государства в мою деятельность нет. Даже порой не с кем посоветоваться, честно говоря. В посольство я практически никогда не хожу, кроме как раз в году на какой‑нибудь прием, куда меня приглашают просто в числе всех русских, которые там так или иначе работают. Наша задача ‑ включиться в общественную дискуссию по самым важным вопросам, которые волнуют общество. И просто через естественное обсуждение тем, которые волнуют людей, через приглашение из России лекторов, сталкивание их с французской позицией, если это возможно, достигать. прежде всего, снятия вот этого стеклянного барьера между двумя гражданскими обществами.
С. Стиллавин: ‑ То есть, пока что барьер стеклянный, не железный?
Н. Нарочницкая: ‑ Вы знаете, первый вывод, который я могу сейчас уже сделать, проработав там почти два года, состоит в том, что общественное мнение Франции гораздо более разнообразно и многослойно, чем можно судить по французским газетам. Я однажды читала в архиве внешней политики СССР, что, когда Молотов с британцем переговаривался, тот говорит: «Вот у вас в газетах пишут.». А Молотов отвечает: «Не читайте советских газет, в них мало правды. Это наше внутреннее дело. Я вас заверяю, что мы не против такого‑то, такого‑то». Так и здесь: не читайте французских газет. Во всяком случае, не пытайтесь сделать окончательный вывод об общественном мнении, только читая газету «Фигаро». Академическое сообщество ‑ ну, я профессор, поэтому мне легче найти общий язык с профессорами Сорбонны, других университетов, ‑ оно гораздо более открыто к позитивной информации из России. Я никогда не отрицаю, что считаю сама: у нас масса грехов и несовершенств. Но при этом говорю, что и комплекса неполноценности перед вами у меня тоже нет.
С. Стиллавин:‑ Ну, а какие проблемы в последнее время Вы на эти «круглые столы» выносили? Расскажите нам об этом.
Н. Нарочницкая: ‑ Да практически мы вышли уже на «круглый стол» раз в месяц. Это очень хорошо. Вот еще скажу: недавно, месяц назад, по телевизионному каналу «Франс‑24» (он и англоязычный, и франкоязычный, претендует на роль такого французского CNN) была передача о «мозговых центрах». Говорят, что они вообще делают политику, играют большую роль. Они брали интервью. И что вы думаете? У кого они брали интервью и кого назвали? Во‑первых, Лондонский Королевский институт международных отношений, Chatham House», вообще столп, понимаете! Во‑вторых, Институт французский международных отношений, «Thierry de Montbrial». Вот он организовывал Эвианский форум. А в‑третьих, взяли интервью у нас. Показали наше здание, все помещение. И уже в‑четвертых, ‑ Carnegie. Я считаю, что это признание. И считаю, что я не зря там работаю, потому что за полтора года все‑таки институт заслужил уважительное отношение, пусть они там ядку немножко всегда подпускают. Но любое упоминание в прессе, как говорится, кроме некролога, ‑ оно служит нашей популярности. И сейчас в нашем институте Сорбонна проводит маленький спецкурс по сравнительному анализу выборных технологий. Это тоже доверие. И мы иногда можем пригласить своего ректора. Ну, вот вы спросили про темы. Вот была годовщина слома Берлинской стены. Пригласили нашего старого, отставного уже сейчас, дипломата из ГДРовского посольства, который по дням рассказал, как и что было. И о том, что раньше скрыто было. И еще тамошний человек говорил о том, как это воспринималось. Вот такое столкновение.
С. Стиллавин: ‑ Наталия Алексеевна, если можно, на этой теме немножко заострим внимание. Осенью было 20‑летие, и немцы это все отмечали. И, честно говоря, смотришь на эти события, оглядываясь назад, и понимаешь, что с чьей‑то высочайшей санкции они происходили. Вот как Вы сейчас, 20 лет спустя, можете понять, благодаря чему это все произошло? И как те же самые восточные немцы могли позволить сделать такое объединение, в результате которого они все оказались (во всяком случае, их верхушка) под следствием, в тюряге. Хонеккер сидел, потом выпустили, он умер. И, соответственно, многие из Штази сидели. Но они же не самоубийцы. Кто, в принципе, дал команду на слияние Германии? Горбачев?
Н. Нарочницкая: ‑ У меня такое ощущение, как у международника, что Горбачев буквально коленками подталкивал ГДР в объятия ФРГ. Хотя было ясно, что это произойдет. Но все можно было сделать гораздо постепеннее, гораздо тоньше, умнее. И потом ‑ в чем было нарушение, конечно, всех договоренностей? Почему им можно было судить Хонеккера? Потому что они перенесли задним числом законы ФРГ на ГДР, как будто бы ГДР была незаконно отторгнутой частью ФРГ. Хотя, как известно, законы обратной силы не имеют. Хотя обе части страны были в абсолютно равном положении, и нужно было просто обеспечить их соединение. А получилось поглощение ГДР. И мы не возразили против этого, вы упомянули правильно. И, конечно, на нас вряд ли кто‑то после этого вообще может серьезно ориентироваться, зная, что мы так могли поступить. Хотя, конечно, когда смотришь эти кадры, понимаешь, какая эйфория людей охватывала. Потому что, с другой стороны, слишком сильно пружину сдавливали. Но, на самом деле, немцы восточные ‑ до сих пор там люди второго сорта. Переваривать произошедшее будет не одно поколение. Но, в целом, все‑таки я считаю, что, конечно, немецкая нация выиграла. Потому что когда исчезла концепция построения совершенно иного общества, то никакой логики существования двух немецких государств одной нации не осталось. И Коль оказался на высоте своего положения, потому что он этот шанс использовал. А мы сколько могли вообще с них взять за это?!
Р. Вахидов: ‑ А в рамках этих дискуссий поднимался вопрос ответственности, допустим, западного общества, западной элиты перед теми обещаниями, которые давались в рамках этого процесса, но которые не были закреплены, как говорится, сейчас, юридически? Договорами, соглашениями. В том числе о НАТО. О нераспространении блока, о внеблоковых структурах. Они понимают сейчас, что, в принципе, это лукавство было?
Н. Нарочницкая: ‑ Понимают, конечно, понимают. Но дело в том, что наши обсуждения и дискуссии ‑ не научные конференции. Хотя в таковых мы тоже участвуем. Это обмен мнениями на тему, как отражаются международные, очень важные проблемы в общественном сознании. Потому что мы знаем прекрасно, как все происходило в реальной ситуации, какие акты принимались, что делало правительство, и как это воспринимается обществом. Вот бывают такие ситуации, когда, что бы уже правительство ни делало, ‑ всё! Ему не верят. И, в общем, это было одно из таких событий.
Но мы занимаемся и другим. Мы, например, ездили в Косово. Вы знаете, что Наталия Алексеевна на машине проехала Косово, жила в Градчанице в монастыре, где по ночам албанцы отключали свет и воду. Мне один раз там плохо стало, очень. Ну, такая проблема, когда ты со свечой из кельи в туалет пробираешься ночью, а воды нет. Тяжело. Ну, может, я это зря сказала. С другой стороны, у нас живая беседа. Мы там разговаривали даже с албанскими националистами, которые хотят Великую Албанию.
С. Стиллавин: ‑ Наталия Алексеевна, а расскажите изначально об этой поездке. Откуда вы ехали на машинах?
Н. Нарочницкая: ‑ Не из всех стран туда можно попасть. Я вернулась в Москву. Из Москвы ‑ в Стамбул. Оттуда ‑ на самолете в Косово. Там мы встретились, решили создать такую группу международных экспертов, где бы не было ни одного серба, чтобы нас не обвинили в предвзятости. Нас было двое русских, англичанин, австрийский профессор и французский профессор. Добирались, кто как мог. Там встретились в аэропорту. Это был октябрь. Лил дождь, было 8 градусов. Мы взяли напрокат машину дешевенькую.
С. Стиллавин: ‑ Сами?
Н. Нарочницкая: ‑ Да, да. Была договоренность. Меня поселили в Градчанице, это женский монастырь. А остальные жили в крошечной. Гостиницей это назвать нельзя, просто такой крошечный домик, внизу маленький ресторанчик, и там 5‑6 комнат. Но зато вода у них была. И оттуда мы уже наведывались в монастырь в Дычаны, ездили в Приштину и там встречались с националистами. Мы с властями албанскими принципиально не встречались, потому что это было бы признанием независимости Косово.
С. Стиллавин: ‑ Ну, а какой контроль общей безопасности на этой территории? Как атмосфера?
Н. Нарочницкая: ‑ У меня есть фотографии, они на сайте института. Все монастыри охраняет KFOR. Солдаты там стоят разные. Кстати, Печь, где патриархия сербская, ‑там украинцы. Они очень доброжелательно с нами поговорили. Без этой охраны албанцы разграбят и разнесут наши христианские святыни просто за неделю.
В. Колосова: ‑ Ну, а вам передвигаться было там небезопасно?
Н. Нарочницкая: ‑ Мне кажется, что мы не ездили туда, где это было бы опасно, честно вам скажу. Мы не могли объехать все Косово. У нас была задача с миссией ЕС, то есть, с западной, задать им вопросы об их юридическом статусе. Там такая неразбериха! Мы разговаривали с сербами, разговаривали с албанцами. С одной газетой, мы там дали какое‑то интервью. Потом летом мы ездили в Боснию. То же самое, на машине. Кстати, один генерал, диссидент американский, который в ужасе от содеянного там Западом, с нами ездил. И мы тоже с ним проехали Боснию, пересекали Хорватию, были в республике Сербской.
С. Стиллавин:‑ Ну, и как? Тлеет там?
Н. Нарочницкая: ‑ В республике Сербской ‑ конечно. Хотят полностью подавить их суверенитет. То есть Дейтон Запад сам рушит. Мы были на мемориале в Серебрянице, за которую обвиняют сербов, якобы семь тысяч они уничтожили... Но все говорят, что там не больше двух тысяч. Но все‑таки, конечно, порезали. Но о том, что там 4 года была ничем не спровоцированная дикая резня сербов албанцами, речи нет. Там нет мемориала, там просто есть дом, самодельный мемориал, фотографии и годы жизни. И нам, посетителям, говорят: вот этой головой девушки играли в футбол. Матери так и не сказали. Смотрю: 7‑летняя девочка. Смотрю: 95‑летняя старуха. Порезали. Так что все было взаимно, и это было ответом. Были еще у Додика, премьер‑министра республики Сербской. Давали интервью. Потом его большая беседа была на телевидении, на английском. Поскольку у нас были разные люди, то на английском.
В общем, работаем. И доклад каждый раз делаем и вешаем его на сайт. Распространяем по организациям.
Р. Вахидов: ‑ А удалось ли пообщаться с сербами, которые находятся на этой территории? У меня отсюда, из Москвы, складывается ощущение двойственности какой‑то. Есть простой сербский народ, который абсолютно, категорично не поддерживает суверенитет того же Косова. И есть официальное руководство, которое каким‑то образом все‑таки стремится попасть в Евросоюз и готово пойти на какие‑то уступки, как я понимаю, ‑ неофициальные, официальные. И даже позиция той же России в этом вопросе всегда была категорическая: мы не поддерживаем суверенитет Косова. Но руководство Сербии, мне кажется, делает все, чтобы вступить в тот же Евросоюз, поддерживать на международной арене те же отношения.
Н. Нарочницкая: ‑ К сожалению, это так. И если бы нынешнее сербское руководство не понимало, что, если оно просто открыто признает независимость Косова, это будет их политическая смерть, они бы это сделали. Да. Они ставят целью вступление в НАТО. Ну, все‑таки Тадич ‑человек, воспитанный в Америке.
С. Стиллавин: ‑ Это такое повторение Саакашвили на Балканах?
Н. Нарочницкая: ‑ Нет. Тадич ‑ это респектабельный политик, умный, красивый. Я его видела в Париже. Наш институт приглашали на открытие мемориальной доски «Верность за верность» в память сербам, погибшим в мировых войнах во Дворце инвалидов. Поэтому не надо сравнивать. Но, тем не менее, в общем‑то, все аналитики сходятся. И поэтому когда они постоянно говорят, что если они будут вступать в НАТО, то они обязаны будут признать Косово, наша позиция повисает.
С. Стиллавин: ‑ А что им дало это признание некоторыми странами? Сколько там, 50‑60 штук, может быть? Если до сих пор попасть не отовсюду можно, например, в Косово?
Н. Нарочницкая: ‑ Вот прочтите наш доклад, он на русском. Он коротенький. Но там все юридические нестыковки. Фактически получается не поймешь что. Протекторат ‑ это как власть осуществляется. Там даже мобильная сеть, по‑моему, через Македонию идет, там нет ее, потому что не могут зарегистрироваться. Страшная коррупция, нищета.
С. Стиллавин: ‑ Чем они занимаются?
Н. Нарочницкая: ‑ Сначала начали вкладывать туда деньги, всюду началась стройка. Сейчас все это заморожено. То есть, такая черная дыра в смысле тех же прав человека ‑ и социальных, и прочих. И вот так поговоришь с таксистом‑албанцем, а он говорит: «Как же мы при коммунизме жили!» Представляете! Это же миф, будто бы их там угнетали. Потому что там жизнь была гораздо лучше, чем в Албании, в Тиране.
Но это не единственная тема. Запад еще поймет, что открыл ящик Пандоры. Потому что границы европейские, в общем‑то, вполне могут меняться. Сепаратизму, безусловно, дан толчок огромный. Вы знаете, что и баски, и то, и се... Нет той стабильности, которая была.
Есть вещи, которые нельзя делать. Это прецедент, независимо от того, что его объявляют непрецедентом. Прецедент ‑ это то, что существует вне нашего отношения к нему. Случилось и случилось. Но Косово ‑ это не только прецедент. Мы устраивали обсуждение, например, по международно‑правовым следствиям, решению уголовного суда, искам против президента Судана. Вот что такое суверенитет и права человека? Где они заканчиваются? Никакой разработки нет юридической. Мы в нашем институте всегда приглашаем разных интересных докладчиков, чтобы сталкивались точки зрения. Но обсуждения проходят респектабельно. По годовщине бомбардировки Югославии, вернее, не бомбардировок, а признания Косова делали. По коррупции делали, хотя это было не в нашу пользу. Мы не боимся тем. Приглашали от нас доктора наук юридических, который рассказывал о нашем законодательстве, которое фактически только сейчас начало работать по‑настоящему, с санкциями. А один замечательный юрист, француз, говорил: не волнуйтесь, у нас 30 лет заняло это. Потому что в конце 60‑х вообще ни один вопрос не решался конституционным порядком, только звонками и прочим, прочим. Начали потихонечку прижимать. То есть 30 лет заняло, чтобы свернуть коррупцию до приемлемого уровня.
С. Стиллавин: ‑ Наталия Алексеевна, поскольку вы не постоянно в Париже, но и в Москве, есть одна тема, которую мы обсуждали некоторое время назад в эфире. Московские власти ко Дню Победы решили украсить столицу плакатами, в том числе ‑ с изображением Иосифа Виссарионовича. Мнения звонящих... разделились. В Европе как‑то обсуждают этот вопрос? И каково ваше личное отношение?
Н. Нарочницкая: ‑ Мне кажется, в Европе совершенно спокойно к этому относятся, потому что фотографии, скажем, Рузвельта, Черчилля и Сталина везде тиражируются, и никто никогда не выступает против. Вообще, хочу привести мнение крупного французского историка Нора ‑он, кстати, на одном конгрессе историческом делал очень глубокий доклад, возмущаясь (хотя и в академическом тоне) тем, как политика сегодня приватизирует историю. Он говорит. что это нарушает внутреннюю свободу. И я, например, не вижу ничего плохого в том, чтобы, скажем, висели плакаты, и было написано: «Такой плакат висел в мае 1945‑го». Это же документ эпохи. Почему это должно свидетельствовать о моем нынешнем отношении к Сталину? У меня нет такого комплекса неполноценности. Я совершенно не боюсь, что меня обвинят.
С. Стиллавин: ‑ В сталинизме.
Н. Нарочницкая: ‑ Ну да. Потому что этого нет. Вот только что мы, наш фонд, издали великолепную книгу с факсимильными документами из личной папки Сталина по Ялте, так как был юбилей. Это была единственная настоящая (это не монтаж) цветная фотография.
С. Стиллавин: ‑ Это не компьютерная раскраска?
Н. Нарочницкая: ‑ Нет. Это цветная фотография. Там даже есть документ, письмо из Америки Сталину и Молотову о том, что они посылают эту фотографию, сделанную, по‑моему, сыном Гарри Гопкинса, единственным тогда в делегации цветным фотоаппаратом, который воспринимался, как чудо техники. Если, простите, в сталинских школах того времени было, что дважды два равнялось четырем и газы при нагревании расширялись, значит, раз так учили сталинские школы, то теперь надо говорить, что газы при нагревании не расширяются? Ну, давайте до абсурда не будем доходить. Это наша история. На Западе нет такого отношения, чтобы, как в египетской древней истории, вымарывать имена из всего предыдущего. Никто не боится, что их обвинят в том, будто они по‑прежнему держатся за то. Это, мне кажется, как раз боятся те, из которых и надо по капле выдавливать раба. Потому что именно они очень травмированы, я думаю.
В. Колосова: ‑ Наталия Алексеевна, а как Запад относится к Абхазии и Южной Осетии?
Н. Нарочницкая: ‑ О, кстати, интересно! 25 февраля в Американской библиотеке в Париже (такое учреждение есть) у меня были дебаты с послом Грузии во Франции. Представляете, на фоне разорванных дипотношений. Это американцы заказали. Я подготовилась, приехала. Полный зал был, человек двести. Была мадам Ленуар, бывший министр Франции по европейским делам, которая сказала, что они никогда не признают Абхазию. Но, якобы, она была против и агрессии Саакашвили. И против признания Косова, потому что понимала, что дальше пойдет цепочка. Сейчас ослаб тот вой негативный, который был во время всей той эпопеи в августе 2008 года. ЕС признало в итоге в документе, что начала первая Грузия. Но, мол, Россия превысила и так далее. Отказываются обсуждать серьезные проблемы.
Я была очень ласкова и вежлива. Вспомнила князя Багратиона, как я плакала, когда читала про него. Но рассказала юридическую сторону, что конфликт зародился в то время, когда Грузия, вопреки статье 3‑й закона о выходе из СССР, не дала провести отдельных референдумов вообще всем автономиям на ее территории, которые по закону (там четко записано, я прямо процитировала) имеют право сами решить свою судьбу, остаются они или уходят. Я говорю: их права были отложены, заморожены, не реализованы. И за эти 20 лет им не было предложено никакой исторической модели, которая бы их удовлетворила. Наоборот, все три столь разные президента ‑ безумный Гамсахурдия, член Политбюро Шеварднадзе и американский выпускник Саакашвили, ‑ все хотели решить проблемы силовым путем. Я даже консультировалась перед этим, ходила к Евгению Максимовичу Примакову, который мне рассказывал, как Шеварднадзе ему обещал сохранить автономию Абхазии, а они, наоборот, ее порушили. Они отказываются это обсуждать. Грузинский посол говорил только о том, что вот мы, мол, оккупировали их территории. С обсуждения каждому была обещана аудиозапись. Это было написано прямо в приглашении на дебаты. Причем, еще с октября четко было все запланировано. Что было, как вы думаете, когда через несколько дней мы попросили у них эту аудиопленку? Они сначала сказали: «Да, да, завтра». А потом: «Вы знаете, по техническим причинам запись не получилась». Из чего я заключаю, что я неплохо там выступила.
С. Стиллавин: ‑ Носите с собой собственный диктофон.
Н. Нарочницкая: ‑ Вот это мы делаем. Так что в этом отношении, безусловно, президент Грузии вызывает сейчас некую неловкость, потому что уже не может быть витриной демократии. Была же раньше концепция, что это столп демократии в регионе. А оставшиеся там, возвращающиеся к своей имперской политике страны, вроде России, у которой всегда имперское мышление, мешают демократии.
В. Колосова: ‑ Еще: можно ли надеяться на то, что с приходом Януковича кардинально изменятся отношения Украины и России? Или он просто изворачивается, как уж на сковородке?
С. Стиллавин: ‑ Некоторое время назад на вашем месте был Миша Леонтьев. Он излагал нам концепцию свою, заключающуюся в том, что и Янукович, и Ющенко равно одобрены Штатами. И поэтому никаких особенных потеплений ожидать не приходится от Украины. А Ваши взгляды?
Н. Нарочницкая: ‑ То, что Запад фактически сдал Тимошенко, это было совершенно очевидно. Никто не вмешивался, не кричал заранее. Но кто помнит «оранжевую революцию», должен проанализировать простой факт. Заранее, за несколько дней до выборов, уже все кричали, что они будут недемократическими. А вот мой заместитель по парижскому институту Джон Локланд, британский правозащитник, руководитель Хельсинкской группы по правам человека, с которым я под бомбами в Белграде стояла 10 лет назад и который не раз был наблюдателем от ОБСЕ, рассказал, что они нашли доклад о выборах в субботу, когда те должны были на следующий день только состояться. Тогда для меня это все кончилось. Я эту фальшь больше не могу вынести. Так вот, не надо тиражировать миф, будто Янукович ‑ пророссийский политик. Никакой он не пророссийский политик, он украинский политик. Конечно, у него нет ни психологической, ни эмоциональной, ни политической неприязни к России, как и у людей, которые за него голосовали. Это люди, хорошо относящиеся к России. Но он, безусловно, представляет очень серьезную группу элиты. И все прекрасно знают деловые, так скажем, круги, которые даже соперничать будут с нашими за рынки, за предприятия.
С. Стиллавин: ‑ И, в принципе, говорится о том, что сегодня даже площадку для объединения России и Украины сложно найти, потому что многие предприятия Украины, в частности, владельцы которых и представляют партию сегодняшнюю у власти, они переориентированы на торговлю с Европой, а не с Россией.
Н. Нарочницкая: ‑ Наверное, и это есть. Вопрос гораздо сложнее. Но, конечно, я считаю, что все равно это в целом положительный для нас акт, потому что они не будут хотя бы из политических чисто соображений, из конъюнктуры, чтобы понравиться Западу, делать нам какие‑то гадости. Я думаю, что будет гораздо спокойнее с нашим Черноморским флотом. Но, правда, дальше Януковичу нужно заслужить лояльность той части Украины, которая, как мне кажется, вообще никогда бы не проголосовала за кого‑либо с востока Украины. Ему нужно ее заслужить. Поэтому не будет он выполнять предвыборные обещания. По русскому языку ‑ не будет. Уже это видно. То есть, для экспертов здесь розовых очков никогда не было. Но все‑таки это намного лучше, чем Тимошенко, и он все‑таки не авантюрист. Потому что Юля хоть и виртуоз, конечно, тактики, политики, она до сих пор не может придти в себя.
С. Стиллавин: ‑ Но ее подкосил кризис в большей степени?
Н. Нарочницкая: ‑ В общем, да, конечно. Оппозиция всегда в более выгодном свете в период кризиса.
Р. Вахидов: ‑ Вопрос касательно вашего Института демократии. Насколько я понимаю, на Западе, в тех же США, существует огромное количество неправительственных фондов всевозможных отставных офицеров. И направление их деятельности ‑ тот же Британский совет, который занимается и развитием преподавания английского языка. Эта структура, она первая, в череде каких‑то структур?
Н. Нарочницкая: ‑ В Европе практически эта первая. И сколько было воя и визга там. Сколько я дала интервью! На меня же навалились сразу западные корреспонденты! Хотели выудить обязательно из меня...
В. Колосова: ‑ Ну, а что, например, они хотели выудить?
Н. Нарочницкая: ‑ Им нужно, чтобы я обронила какое‑нибудь слово, из которого они могли сделать вывод: вот, назначенная Кремлем, значит, им и финансируется. Но из моих слов никак они это вытянуть не могли. И потому, вместо изложения нашей беседы, дают четыре, скажем, антипутинских абзаца ‑ в таком духе, что вот имперская политика и так далее, и вот для этого и создан институт, которым будет руководить Нарочницкая, известная своими националистическими взглядами, член партии «Родина». Я вообще не член ни одной партии. А вот все главные рупоры правозащитников в мире официально получают деньги из бюджета США. Просто там статья такая есть. Представляете, если бы из бюджета России, скажем, Институт демократии получил хотя бы, я не знаю, 10 тысяч евро.
С. Стиллавин: ‑ Наталия Алексеевна, а приоткройте завесу: кто? Мы не записываем.
Н. Нарочницкая: ‑ Никакой завесы, все прозрачно. Бизнесструктуры.
С. Стиллавин: ‑ Патриоты?
Н. Нарочницкая: ‑ Патриоты, да.
Р. Вахидов: ‑ Правда ли, что на примере Югославии прорабатывается план раздробления нашей страны на мелкие княжества? Так ли это?
Н. Нарочницкая: ‑ Вы знаете, действительно можно найти цитату где‑то между Рейганом и Бушем, то ли руководитель какого‑то их ведомства так сказал: «На Югославии мы прорабатываем будущий план». Это не значит, конечно, будто это официальная доктрина. Но ‑ тем не менее. И вы знаете, что их останавливает? То, что Россия слишком велика. И явно выжила. Во всяком случае, восстановила свою роль такого центра исторической инициативы. То есть, она не дает управлять миром из одного места. Однополярный мир рухнул хотя бы из‑за этого. Мы слишком велики, даже в ослабленном состоянии, с кризисом, собственным недовольством правительственной политикой. Но если мы распадаемся, как вот Советский Союз распался, то идет землетрясение, и до сих пор же идет. Меняются картины, в каждом регионе ломаются структуры биполярного мира. Там кризисы, конфликты, войны между государствами... Посмотрите, что на Ближнем Востоке творится.
С. Стиллавин: ‑ О парижской жизни можно чуть‑чуть? Я вот лично побывал в Париже прошлой осенью, три дня прожили мы там. На Центральном бульваре. Ну, там их много, центральных бульваров. Наталия Алексеевна, а как в бытовом смысле? Как Вам с французами? Нравятся они Вам как нация, как народ? Некоторые называют их чванливыми.
Н. Нарочницкая: ‑ Вообще, по социологическим анализам образа Франции в России, считается, что Франция овеяна ореолом романтики, но сами французы ‑ нет. Потому что они и мелочные, и считаются немножко жадными.
С. Стиллавин: ‑ Но личный опыт?
В. Колосова: ‑ Но это так или нет?
Н. Нарочницкая: ‑ Те, с кем я общаюсь, очень милые люди. Но там ничего не сделаешь быстро. Вот если по Интернету заказать, как у нас, чтобы тебе завтра привезли, так там будешь месяц ждать. Нам нужно было бра купить, поскольку нет верхнего света, старинная у нас главная комната, где происходят «круглые столы». Нашли, наконец, дешевые бра по 7 евро. Симпатичные. Нам надо 12 штук. Они говорят: «У нас только четыре». Там только так. «Ну, закажите». ‑ «Да, конечно». Ну, я думала, скажут, на следующей неделе приезжать. Продавщица говорит: «Три недели». А на самом деле ‑ полтора месяца. И все так. Обеденный перерыв ‑ святое. Чтобы там в час дня задержаться ‑ нет! Они едят три часа в день. Закрывается все рано. Вечером ничего вы не купите и не сделаете. Вот для моего образа жизни, когда ненормированный рабочий день, мне нравится, как у нас и как в Нью‑Йорке, где не спят круглые сутки.
В. Колосова: ‑ А вы там по графику французскому живете?
Н. Нарочницкая: ‑ Конечно. Вот, пожалуйста: в мае выбирали день для «круглого стола», потому что там два католических праздника. Как у нас Троица, у них выходной день, еще что‑то и так далее. Я, кстати, участвую в религиозно‑философском семинаре в рамках открытия выставки «Святая Русь». Вот во время визита Медведева, был наш архиепископ Илларион в Коллеже де Бернардин, и я выступала там с такой философской речью о том, что хоть нас марксизм изуродовал, ваш воинствующий либерализм изуродовал вас еще больше, потому что никакой разницы между грехом и добродетелью уже европейцы не видят. Так что жизнь там своеобразная. Конечно, я не хочу кокетничать. Если буду говорить, что, ой, как там плохо, вы же не поверите.
С. Стиллавин: ‑ Но выглядит Наталия Алексеевна очень по‑французски. Потому что первое, что меня поразило во Франции, когда мы вышли из аэропорта, сели в машину и поехали по эстакадам выезжать, я посмотрел на машины, которые стоят на парковке, они все черного, темно‑серого, редко темно‑синего и иногда только серебристые или белые. Никакой колористики нет в быту.
Н. Нарочницкая: ‑ Да, приходишь в магазин, и найти не черный пиджак или пальто очень трудно. Действительно, преобладает черный цвет. Но я всю жизнь любила черный цвет. Я бы и летом в черном ходила. Я считаю, что это и в пир, и в мир. Но говорить о том, что там плохо, некрасиво. Это красивый, конечно, очень город...
Радио «Маяк»,
20 марта 2010 г.
