Танец как шаг на Пути

Непонятного в «Понтии Пилате» для меня до сих пор не то что много, но предостаточно.

Например, непонятен смысл загадочных манипуляций наместника в колоннаде.

А ещё был непонятен смысл танца обнажённой Уны якобы в развалинах, а на самом деле на виртуальном погосте, в окружении как бы живых трупов.

Был — до сегодняшнего дня, 9 мая 1999 года. Во всяком случае, в понимании я, как мне кажется, несколько продвинулся.

Согласно самообъяснению самой Уны — слова! слова! — танцевала она для возлюбленного, убитого по её приказу (сама она и поныне не перестаёт удивляться, как могла такой приказ отдать, ведь это же ей невыгодно), — для услаждения его, видимо, души она и обнажилась. Однако посвящение танца мёртвому не более чем рационализация: большинство людей вообще не в состоянии объяснить, что и почему они делают, каков сокровенный смысл ими совершаемого. Самообъяснения «патрицианок» особенно несообразны.

Если Уна в самом деле танцевала не по желанию мёртвого, и не для него, то для кого?

Если вообще не для мужчины, то почему она обнажилась?

Но следует с самого начала выяснить: чт`о есть «танец»?

Могут ли танцы быть различными по смыслу и целям? И не просто различными, но — противоположными?

О том, что танец по своей сути многолик, можно узнать, созерцая ту же Наташу Ростову, вернее, рассматривая различные эпизоды, по недоразумению обозначаемые одним словом—«танец».

Вот мы видим Наташу Ростову, когда ей тринадцать лет: первый бал для неё воплощение всех мечтаний о равноправии со взрослыми, способ познания мира, недоступного обитателям детской русского дворянского дома. И танец для неё в этот момент имеет прежде всего такое значение. А ещё Наташа на том балу учится приёмам общения, тем более что отработанный ритуал облегчает здесь не только знакомство, но и расставание. Словом, для юной тринадцатилетней Наташи тот танец может не содержать никакого скверного подтекста.

Следующий бал, на котором мы встречаем Наташу, для неё тоже знаменателен — на нём она попадает в неприятность с князем Андреем Болконским. Неприятность в том, что после этого бала она решает выйти за него замуж, а он на ней жениться. Кто ей князь Андрей? Он ей не половинка — это очевидно из последующих событий. Нет в него и страстной влюблённости вроде болезненной зависимости от сволочи Анатоля. Наташа собралась замуж просто — как все (за первого более-менее «интересного» человека).

Тот танец стоил Наташе многих месяцев неприятностей. В наше время этот цикл завершается много быстрее. Современные социологические исследования показывают, что знакомства на танцплощадках к браку в абсолютном большинстве случаев не приводят, а только к половой связи — немедленной и всегда непродолжительной. Это не просто «враждебная планида» или происки «злой берёзы»: подсознание пришедших на танцы нисколько не заблуждается, что даже в клубе с атеистическими на стенах лозунгами всё равно всё будет почти как на насыщенном плясками всенощном празднике Ивана Купалы. Бальный сценарий взаимоотношений («лёгкое знакомство — лёгкое расставание»), конечно, характерен не для тринадцатилетних, а для молодёжи постарше. Лет двадцать назад это были двадцатилетние и старше, а сейчас — уже и четырнадцатилетние.

Достижение двадцати и более лет вовсе не приводит к однозначному восприятию танцплощадки как тусовки (по-арабски «тусовка» — брачевание. — см. Н.Н.Вашкевич. Системные языки мозга. М., 1998) или жухлого варианта празднеств в лупанарии (с состязательным поклонением королеве красоты). Те, которые по стеснительности не смогли закончить обучение в «бальном классе» в тринадцать лет, могут и в свои двадцать пять захотеть начать всё сначала — с уроков по распознаванию характера нового знакомого. Эти милые люди и на танцы двадцатипятилетних смотрят глазами тринадцатилетней Наташи Ростовой, веруя, что объективная реальность коммерческих танцплощадок с их «подбадриванием» алкоголем, торговлей наркотиками и венерическими заболеваниями не более чем единичное, местное, нетипичное извращение.

Был в жизни Наташи Ростовой и третий танец — в совершенно особенных обстоятельствах, когда она была как бы не она. Обстоятельства этого третьего танца действительно были особенные — шла травля живших естественной жизнью животных, причём убивали их не быстро, а растянутым по времени, мучительным способом, затравливая собаками. То есть, всё как на экстатичных празднествах античности — в честь того или иного божества-идола: тогда тоже на глазах у скопищ людей убивали привезённых в клетках диких животных — по ритуалу.

Наташа на той «дворянской охоте» неслась на жеребце, ритмично ударяясь о его разгорячённую плоть, — и визжала, визжала, визжала, не останавливаясь, совершенно не замечая своего визга и не понимая, что делает. А после всего этого — когда она не могла не быть переутомлённой, то есть по-прежнему была лишена критического мышления, — в домике своего дяди-алкоголика, безвольного и гипнабельного, она танцевала.

Как обращает наше внимание Толстой, этому танцу Наташу никто не учил. Завладевшее её телом движение пришло из глубокого прошлого, — как Толстой вскользь признаётся, по неизвестному ему механизму. Для счастливых взаимоотношений с Пьером Наташе не понадобились танцы ни второго, ни третьего рода, всё это вне предназначения, таланта и судьбы, а вот Наташин дядя-алкоголик впал в полнейший восторг. Да, Наташа ко дню охоты не была идеалом, но столь сильное воздействие можно объяснить не только трансом, но и тем, что Наташа была ещё «на крючке» у Анатоля, отчасти являлась выразителем его, Анатоля, сущности, особенно отчётливой в момент полной утраты разума.

Толстой говорит, что этот танец Наташи — русский. Но, во-первых, не понятно, в котором из смыслов он это слово употребляет. А во-вторых, мы уже видели в «КАТАРСИСе-1», что как аналитик Толстой хромает на оба колена; как художник же гениальный Лев Николаевич не ошибся ни в одной детали.

Иными словами, даже внешние одинаковые движения танца могут иметь совершенно разный смысл и цели, оказывать различное воздействие на присутствующих.

Цель данной главы — придание теме формирования в Пилате личности полноты освещения; попытка разобраться в парадоксальности поведения не Наташи Ростовой, ни даже Уны, а «патрицианки» (лидера, королевы красоты, роковой женщины и т. п.) вообще.

Ведь некая «среднестатистическая» девушка не может на танцплощадке привести в восхищение разных торчков-алкоголиков-наркоманов, сформировавшихся или потенциальных, так, как это шутя делает «патрицианка». Естественно, «патрицианки» не упускали случая надсмеяться над «неудачницей» и «бездарностью». Неважно, высказывали они всё это вслух или ограничивались кривляньем, но психоэнергетический удар в столь невыгодном окружении, как толпа тусующихся, неминуемо в жертве застревал. Удар приводил к травме, которая, будучи неизжита, принуждает также и в зрелом возрасте смотреть на танец глазами тринадцатилетней Наташи. Возможное следствие такого взгляда — всё углубляющаяся пропасть обмана.

Итак, по самообъяснению, Уна танцевала за-ради закланного по её приказу возлюбленного. На самом же деле, истинные «патрицианки» всегда танцуют только для самих себя.

Что в своём танце — в конечном счёте всегда экстатичном — они обретают? Ведь говорят они о чувстве блаженства и о том, что, несмотря на трату сил, они после танца чувствуют их прилив.

Действительно, для них танец — это своего рода лекарство.