Песнь двадцать первая, фронтовая

БОИ ЗА КУЛЬТУРНЫЙ СЛОЙ

«Что разговаривать с этим студентом!

Это ведь школа профессора Добролюбского».

Зав отделом Института археологии,

Т.Л. Самойлова

Кусты на склонах Приморского бульвара

Весной 1996 года мы стали обсуждать возможное место дальнейших раскопок, и тогда решили, что лучше всего забить шурф в Пале-Рояле, у театра. Поскольку здесь находился эпицентр древнего могильника. О Приморском бульваре мы даже мечтать не смели.

Ясно, что бульвар – это витрина города, и никто не позволит ее изгадить. Но и сам Пале-Рояль вызывал у нас сильные сомнения, там множество подвалов, слой мог не сохраниться. А слой на бульваре, несомненно, был, но как туда залезть, я и не догадывался…

Трудно было рассчитывать на поддержку Института археологии после Измаила, Чуфута и Театральной площади...

Я ошибался в чисто человеческой оценке ситуации. Считал, что, став доктором наук и профессором, превратился в существо конвертируемое. И безвредное. Ведь я не нанес никакого ущерба никому из своих гонителей. Они себе как сидели на своих насестах, так и сидят. Если я кого-то и обидел, то всего лишь одного Владимира Никифоровича. Поэтому я и решился обратиться к Толочко, который сам сетовал в свое время, что меня уволили несправедливо. Мне казалось, что нормальный человек, который является по всем внешним признакам не клиническим идиотом и состоявшимся ученым, мстить не станет. Незачем и не за что. Зачем ему мелочиться – это недостойно. Я работаю в своей Одессе, в занюханной дыре, с их точки зрения. Никого не трогаю, не лезу на чужой материал. Не копаю чужие памятники. Отчего мне не дать открытый лист? Я же ничего дурного им не делаю. Советская эпоха как бы уехала. Я полностью аттестован и укомплектован. Зачем сводить счеты? Тем более, я не виноват – они же меня выгнали с работы, а не я их. У меня теплилось наивное ощущение, что мы делаем общее дело.