2015-05-22
269
Установка на простую регулярность, то есть на нечто фиксируемое статистически, могла бы иметь существенное значение в том случае, если бы главным признаком эксперимента считалась его повторяемость. Но при таком условии экспериментальное исследование процессов неизбежно оказалось бы очень ограниченным по своим возможностям, было бы неприменимо именно там, где (как в области аффектов) первый опыт обязательно влечет за собою существенное изменение основы для второго опыта.
Эти ограничения отпадают, если принимается тезис о строгой закономерности психического. Единичный индивидуальный случай принципиально достаточен для опровержения или доказательства какого-либо положения, если только в нем достаточно точно воссоздается вся совокупность условий соответствующего явления[3]. Повторяемость превращается из необходимого условия опыта в простое техническое удобство. На смену повторению одного и того же приходит анализ посредством варьирования, сравнение планомерно вызванных различий.
Совершенно новое значение приобретает также и требование близости к жизни, неосуществимость которого выдвигается в качестве возражения против психологических экспериментов в исследованиях воли и аффектов. Это требование следует, конечно, приветствовать, поскольку оно настаивает на необходимости обстоятельного рассмотрения жизненно важных процессов и центральных слоев душевной жизни, что смыкается с тезисом о строгой психической закономерности.
Однако следует избегать двух ошибочных трактовок требования близости к жизни. Если, например, возможность экспериментальной психологии воли опровергают тем, что экспериментально невозможно воспроизвести критические волевые решения, так как для этого необходимо обладать возможностью по существу вмешиваться в семейную и профессиональную жизнь человека, то это похоже на возражение против экспериментального исследования электрических явлений, так как невозможно воспроизвести настоящую грозу, а слабые лабораторные явления не могут заменить ее. Такая точка зрения совершенно искажает сам смысл эксперимента, центральная задача которого состоит вовсе не в том, чтобы вновь воссоздать мир, данный в естественных условиях (да и какую познавательную ценность могло бы это иметь?)
Но на каком количественном уровне изучаемого явления целесообразно производить экспериментальный анализ? Решение этого вопроса зависит от конкретного случая, причем изменение количественного уровня лишь до некоторой степени видоизменяет закономерности процесса. Главное, чтобы изучались действительно релевантные процессы.
Это отнюдь не означает непонимания или умаления того положения, что, прежде всего в царстве живого, согласно выражению Гегеля, количество легко переходит в качество. Нужно только остерегаться, чтобы не спутать простые ступени интенсивности с различными по глубине слоями душевной жизни, и тогда убеждение, что нельзя исследовать центральные слои психического, чем дальше, тем больше будет обнаруживать свою ошибочность.
Можно сослаться на следующий характерный в этом отношении факт: не так давно (всего только в 1889 году) Г.Мюнстенберг[4] полагал, что наблюдения над изменением привычек не могут быть получены в лабораторном эксперименте, а только в повседневной жизни.
Наконец, ориентация на особенно интенсивное или необычное искажает центральные задачи психологического исследования. Наиболее ценны и, вместе с этим, наиболее сложны для научного исследования не чрезвычайные явления, а именно повседневные. Так же как в физике и экономике, именно здесь в психологии лежат наиболее существенные и сложные проблемы, из которых вытекают и закономерности наиболее заметных, необыкновенных и уникальных явлений. Ведь чрезмерное подчеркивание чрезвычайного в психологии, как и в некоторых других науках, устанавливающих общие законы, есть лишь пережиток уже пройденной фазы развития, в которой преобладал интерес к собиранию редкостей, а не к систематическому исследованию.
