Заложник ловушки № 4

Имя: Никита

Возраст: 36 лет

Сфера деятельности: маркетинг в области автомобильных масел

Таких мужчин женщины обычно описывают одним значимым и понятным для слабого пола словом – «спокойный». Под этим прилагательным подразумеваются сразу две выигрышные черты в глазах женщины – благонадежность и уверенность. Примерно так рассуждала Алина, которая для убедительности принесла на консультацию фото своего мужчины.

С кусочка глянцевой бумаги на меня был устремлен грустный взгляд коротко стриженного мужчины, как будто говорящий: «Я – старый солдат и слов любви не знаю». И хотя в его лице читалось состояние человека уставшего от жизни, в которой он видел все и даже больше, женщины переводили его взгляд по-иному: этот мужчина нуждается в заботе, потому и грустен.

Действуя по принципу «мужчина – голова, а женщина – шея», Алина решила, что с ее способностью крутиться этот рыцарь печального образа скоро повеселеет и просветлеет. Она объясняла себе его перманентную безрадостность тем, что Никита тяжело переживает развод. Она сама недавно рассталась с мужем, и ей казалось, что она-то хорошо понимает его состояние. Ей даже нравилось чувствовать себя мудрой женщиной. Тем более что на Никиту имели виды многие. Еще бы! Свободный мужчина с престижной работой, квартирой в центре Москвы, да еще похожий на мужчину, а не на метросексуала, провоцировал на отчаянные шаги окружающих женщин.

Менеджер по связям с общественностью, Алина с ним, в отличие от общественности, долго и успешно поддерживала деловой нейтралитет: общие компании, совместная игра в теннис, посиделки в баре (тоже общие). Не более того.

Алина все еще была в мыслях о своем бывшем муже, с которым по инерции продолжала общаться. Никита тоже по инерции каждый день отзванивался бывшей – все-таки там его взрослая дочь. Но постепенно он, обычно не особо компанейский, заметил, что Алина стала для него гораздо большим, чем его звонки «туда», в прошлую жизнь. Его магнитом притягивала ее энергичность, всегда ровное настроение и беззаботная уверенность в том, что у нее складывается в жизни все как надо, как ей хочется.

Он удивлялся этой ее способности: он, честное слово, не понимал, как можно долго держаться на такой волне приподнятого настроения. Взять его: он на высокой позиции координатора проекта, с таким опытом и авторитетом не может, а она, гляди, как-то умудряется обмануть и себя и других в том, что это возможно – быть счастливой и уравновешенной одновременно.

Где-то в глубине души он ощущал себя эдакой подводной лодкой, не способной всплыть без серьезного повода. «Или, может, этой лодке просто не надо уже никуда двигаться, во многом потому, что не видно цели, а, старик?» От таких незамысловатых диалогов с собой он не злился, просто грустно вздыхал: мол, знание – это никакая не сила, а большое зло. Дуракам, вот кому везет в их неведении.

И в какой-то момент он четко решил для себя, как решал бизнес-задачки на быстроту и сообразительность: Алина может быть ему полезной. Да, да, полезной: поможет ему, если она такая жизнестойкая, доплыть до того горизонта, который от него обидно скрывали всякие досадные глупости, перекрывающие радость жизни. Отчаянным самообманом с его стороны и не пахло. Алина производила впечатление хозяйки положения, которая не разменивается по мелочам, видит что-то там, вдали, буек или маяк, какая разница. Но точно куда-то уверенно плывет без оглядки на берег, как другие.

И он ей доверился ради того, чтобы она, как игрок-новичок, не спугнув его удачу, поставила в итоге на беспроигрышную фишку. Ту самую, что он безнадежно пытался найти, чтобы взять свой джекпот. Более скромные выигрыши приравнивались им к проигрышам. Разумеется, вслух он не озвучивал своих глобальных ожиданий. Его имидж спокойного и внешне равнодушного человека позволял ему при внешней немногословности быть убедительным без многосложных фраз.

Он не раз замечал, что лишние телодвижения только мешают людям понимать друг друга. И это, кстати, тоже его разочаровывало: зачем говорить в таком случае, что движение – это жизнь, если срабатывают одни стереотипы. Однажды он просто предложил ей переехать к нему. Просто сказал, что время – самая дорогая на свете вещь и ей надо его экономить: во-первых, от него ближе до работы, а во-вторых, он уже освободил несколько шкафов для ее вещей. Все. Никакой трескотни, которую женщины называют с придыханием романтикой. Но Аля без лишних переговоров и условий как-то быстро согласилась. Образ благонадежного и грустного мачо сработал на все сто.

Сердце этого девяностокилограммового Кая Алина решила растопить очень простыми вещами. По тому житейскому принципу, что все гениальное – просто. Она быстро уловила, что он привык проводить вечера после безумной круговерти офиса и переговоров без лишних фантазий: почти всегда дома, у большого плазменного телевизора во всю стену, который, в отличие от партнеров по бизнесу, не задавал вопросов, а услужливо снабжал его порциями криминальных сводок, триллеров и прочей реальной жизни без «ну, и что скажешь?» в конце.

Она же, напротив, не привыкла сидеть на месте. Она не устраивала ему монологов по поводу обломовщины и прочей диванной лени. Однако как-то быстро ей удалось поднять его с насиженного места. Она же не знала, что он сделал на нее ставку, как на удачного дельфина-поводыря.

Поначалу они совершали ежевечерние прогулки вдоль Москвы-реки. Потом каждые выходные открывали заново наивные и неторопливые города Золотого кольца. Каждый раз она сама прокладывала для них обоих новые маршруты, не похожие на предыдущие.

Он объездил полмира по командировкам, бывал на экскурсиях куда более экзотичных, чем эти, но никто и никогда не открывал ему так азартно, просто, без доли пафоса и самолюбования мир – обычный, повседневный мир рядом с ним с какой-то другой, обаятельной стороны. Причем не где-то вдали, а на территории его жизни. Любопытство и нестандартность происходящего с ним боролись с внутренним голосом, который как будто уменьшал, как убавляют громкость, этот нарастающий уровень удивления. Голос спрашивал его обреченно: «Ну, и что дальше? К чему все это?»

А дальше любопытство… проиграло разочарованию: он скатился в привычную безрадостность, происходившую от подлой мысли, что «ничего кардинально нового в моей жизни не произошло, несмотря на кучу безусловно милых, почти детских фейерверков впечатлений».

Новизна ощущений от покорения городков и живописных местечек прошла. Равно как и поблекла иллюзия, что Алина не делает ошибок и не разменивается по мелочам. Никита, сам того не сознавая, по-своему мстил ей за то, что она оказалась плохим поводырем: он стал обидно колоть ее замечаниями – то относительно того, что она могла бы рациональнее использовать свое время, то относительно ее не слишком быстрого продвижения по карьерной лестнице.

Зная, что она не лишена честолюбия, он говорил ей: «Хочешь получить повышение? Так не надо все выходные проводить в этих пустых разъездах». Чуть позднее он находил любой предлог, чтобы не идти с ней, как раньше, на прогулки вдоль набережной: он решил, что и так заигрался в мечту «почувствовать новый вкус жизни».

«Все лозунги от рекламщиков на самом деле – пустой миф. Все идет по кругу, я закружился и могу честно признаться, что одни обманываются сами, другие обманывают других».

От путешествий по городам и весям он вернулся к телевизору, который не разочаровал, потому что ничего не обещал. «О морях уж не мечтаю, телевизор мне природу заменил», – грустно шутил он фразами из мультика про Простоквашино, который так любила Аля.

Пока он плотно ужинал перед телевизором, она в гордом одиночестве гуляла по набережным, фотографировала уличные пейзажи и думала, думала, думала. Отчего Никита разговаривает с ней вежливо, но отстраненно. Как с предателем или с прислугой. «А может, все дело в его разводе, может, он все еще мысленно там, с ней?» – пугалась она собственных страшилок. «Хотя странно, – рассуждала Аля, – он развелся уже три года назад и ни разу не делал даже попыток вернуться к бывшей».

Но от этого ей было не легче: она шла к надежному уравновешенному мужчине, которому, как ей казалось, было просто грустно от одиночества, а в итоге он ее избегает. «Может, я как женщина больше его не устраиваю, но тогда почему он дома, а не где-то в командировке? Ерунда какая-то, – останавливала себя от горячки новых предположений Аля, – не могу понять одного: чего ему не хватает? Сколько же он будет вздыхать, спрашивать, как дела, и снова вздыхать? Есть же этому какое-то разумное объяснение, в конце концов? Так грустно, как он, смотрят либо тяжело больные, либо глубоко обиженные люди. А он, молодой, здоровый, богатый мужик, сидит на диване, молчит, как главарь мафии, и щелкает пультом, как старик».

Ей никогда не приходилось жить с человеком, вздыхающим просто так, привыкшим к мысли, что жизнь – это большое грустное шоу, где люди – клоуны на чужом празднике. Он раньше даже произносил такие мысли вслух, но вскоре пришел к выводу, что людям эта правда не нравится.

«Пусть живут дураками», – решил Никита. Он им сочувствует, но дураком быть не желает и в пиаре большого человеческого счастья участие принимать отказывается.

Если Алина понимала, что допускала промах, то не останавливалась, просто пожимала плечами: «Бывает, не проконтролировала ситуацию». Но ситуация с Никитой вообще превращала ее жизнь в хаос. Она не могла жить в атмосфере вздохов и вялотекучести, царствовавшей у Никиты в доме, который она больше не могла называть своим.

Через неделю Аля не выдержала и вынырнула из их молчаливого противостояния, такого естественного для Никиты и выматывающего для нее, жизнерадостного человека, который не коллекционировал свои и чужие ошибки и заблуждения. За несколько лет их знакомства она привыкла к его неизменной молчаливости. Но теперь уже не связывала эту особенность со спокойной уверенностью. Для нее в этом отчетливо слышалось напряжение. Будто сжатая пружина в любой момент готова щелкнуть ее по носу. И однажды она щелкнула: обычно приветливая Алина, вернувшись с работы, вместо «Как дела?» выдала с порога: «Опять смотришь по телевизору всякую муть?» Он среагировал мгновенно и холодно: «Ах, так вот что во мне тебя не устраивает. Буду знать».

Алина не ждала такого снежка в ответ. Она почему-то решила, что он заметит по ее тону, что им надо поговорить и все выяснить. Но он сделал вид, что снова ушел в экран с головой. Алине показалось, будто кто-то невидимый отключил звук и Никита ее просто не слышит. Она не могла сдержаться: «Что ты вообще хочешь? Ты вообще хоть что-нибудь хочешь?»

Хлопнула дверью, боясь услышать мрачный ответ в его духе. Зря боялась: он испугался этого вопроса. Он его оглушил. Оставшись наедине с телевизором в своей аскетичной квартире синего цвета надежды, он подумал: а ведь я всегда хотел быть… большим. Даже странно, если подумать, почему хотел-то и хочу до сих пор?

От этих мыслей он весь сгруппировался на диване, как перед прыжком с вертолета. Тут же перед глазами понеслись какие-то полустертые картинки, будто из диафильмов его детства. В общем-то вполне благополучного. Сколько он себя помнил, в нем постоянно пестовали ответственность и волю. «Нельзя расслабляться, – говорил отец, – счастье, если оно настоящее, очень относительно, поэтому не продешеви, надо ставить на правильную лошадь». Отец бодро шел по карьерной лестнице, даже не шел, а скакал галопом. «Видимо, он выбрал правильную лошадь», – думал Никита.

Отец менял города после каждого повышения. Никита учился хорошо, чтобы заслужить успех высшей пробы, ради которого и стоило жить. Так он понял суть отцовской морали. Решил, что если будет хорошо учиться, то быстрее станет большим. А когда станет большим, то точно поймет, что такое главное, а что – второстепенное, нестоящее. И конечно, возьмет это заветное «главное» в свои руки. Ведь так и в сказках: добивались же долго и упорно какой-нибудь королевны, а дальше жили-были.

Но это главное в руки никак не давалось, а вот «жили-были» – хоть отбавляй: бесчисленные подруги, каждая вроде ничего, но на главную не тянули. Женился от усталости, думая, что, может, в таких отношениях и рождается истина. Но родилась только дочь Даша, классная девчушка, он даже надеялся, что вот оно – главное. Наконец-то.

Но прошло три года, и эта надежда удалилась по-английски. Ему была невыносима будничная однообразная жизнь, он не мог с ней сладить, как другие. Ушел в себя, потом от семьи, нырнул в работу (все-таки там всегда какие-то перемены, а значит, есть шанс найти свое место). Он получил второе высшее, сменил один крупный холдинг на другой, одно направление маркетинга на второе и третье и, как паровоз, тянул свою фирму по коммерческим рельсам в светлое будущее, обгоняя конкурентов.

Должности и новые контракты приходили к нему, харизматичному и толковому, как нечто само собой разумеющееся. Он воспринимал их как прелюдию к успеху, но не как успех. С одной стороны, он не мог не заметить, что стал большим. Даже внешне: зеркало же врать не станет. Но он не знал, верить ли ему: ведь смотрел на него все тот же мальчик в ожидании чуда, которое так до обидного долго запаздывало.

Никита сознавал, что его жизнь нельзя назвать неудачной, но считал, что вкладывал себя и свои силы во что-то большее, чем то, что называлось его настоящим. Проценты от вложений, которые он получал, не казались ему достойными называться большими. Что-то постоянно мешало ощущать, что он двигается в правильном направлении. Он сомневался, не запутался ли он, на ту ли лошадку поставил, может, она везет его в тупик и надо просто смириться, что это «главное» для него недостижимо.

Его блуждающий взгляд неожиданно остановился на корешке любимой когда-то книги про индейцев. «Странное дело, – подумал Никита, – а ведь когда-то эта книга была моим двигателем». В ней было четко сказано, что настоящие открытия даются тем, кто чего-то стоит в этом мире. Для всех остальных есть только проходные маршруты, в стороне от тех самых, судьбоносных, которые сразу делают тебя исключительным, а значит, большим.

«Большой. Просто не слово, а заклинание какое-то», – впервые за многие недели иронизировал Никита. Неожиданно он вспомнил недоумение Алины, когда она вдруг узнала, что он надумал покупать самую большую, точнее, заметную модель из линейки Rover. Стоимость ее была под стать габаритам: почти что цена комфортного загородного коттеджа. «Большая, ну и что, зачем она тебе, ведь есть же почти такая, всего два года отъездил?»

«А ничего, просто нравится», – быстро закруглял он ненужные дискуссии. Ну а сейчас, поздним вечером, он знал, что хотел: хотел поговорить. После того как Алина, хлопнув дверью, ушла и бросила его одного. Она, как ни крути, сумела на него повлиять. Несмотря на то что его снова по закону привычки потянуло в тоску и на диван, он почти перестал думать свою любимую думу про то, что жизнь обманывает его по-крупному. Напротив, он стал спокойнее, причем не напоказ, а внутри. Он это знал теперь точно, хотя приписывал эти перемены не Але, а. Действительно, а кому еще? Никого другого рядом с ним не было, кроме него, который не знал, куда плыть.

Но вот «с кем плыть», он вроде бы теперь знал. И был уверен, что она никуда не денется. «А вдруг денется?» – забеспокоился он. Ему впервые стало не тоскливо, а страшно. Он боялся, а значит, дорожил ею, будто талисманом своего пусть относительного, но счастья. Этим открытием, неожиданным, но приятным, он хотел поделиться с ней.

Ведь Аля так радостно откликалась на каждое его желание побеседовать просто так, за жизнь. А что, если она была права, когда высмеивала его философию, что везет единицам и это надо принять как данность.

«Может, я сам устроил себе День сурка, когда каждый месяц похож на другой просто потому, что я не замечают деталей, а она замечает, и потому ей хорошо, а мне нет. Что, если обманутый клоун – я, а не те, которые чему-то умудряются удивляться? Что, если ничего такого, что я мог назвать бы «главным», может и не произойти? Нет, надо точно поговорить с Алиной, она умеет находить ответы. Она, помнится, говорила, что просто поступает и смотрит, что из этого получится, пока я сижу на берегу и жду у моря погоды. Как она не вовремя ушла, – досадовал Никита. – Почему женщины умудряются все делать не вовремя?» Он даже рассердился и хотел послать ей недовольную СМС. Но потом посмотрел на ее забавные стишки, прикрепленные магнитом к холодильнику, и ухмыльнулся: «Какая же она забавная, и как с ней прикольно. Все, завтра идем с ней гулять! Нет, лучше в Питер на машине – она давно хотела… Дорога длинная, обо всем поговорим, так уж и быть».

…В это время Алина, потухшая, сидела в моем кабинете. Она пришла, чтобы понять: «быть или не быть» – надо или нет уходить от того, кто не умеет радоваться. Но было очевидно – уходить ей ужасно не хотелось. Несмотря на то что он оказался не уверенным мужчиной с картинки, а упрямым старичком, мечтающим о празднике с уведомлением и с доставкой на дом.

«Глупо поворачивать на полпути назад, если ты все еще хочешь достичь своей цели, – сказала я ей тогда. – Ты будешь корить себя, что не все сделала для этих отношений. Тем более ты, такая последовательная, у которой получилось убедить такого, как он, что ты знаешь, на что ставить. Дай ему возможность убедиться, что он не ошибся. Покажи, что он может получить от жизни все, если будет к ней более внимателен и научится видеть прекрасное в малом, совершенное в сегодняшнем».

Путешествие в Петербург состоялось. Они действительно проговорили всю дорогу. На обратном пути остановились: Алина захотела сделать снимок облаков. «Да-а-а, – восхищенно прокомментировал пейзаж Никита. – Таких волнующе красивых мест я еще не встречал. Точнее, не замечал…»