Против предвзятости и клеветы

Предвзятость, клевета приводят к человеческим страданиям, а порой – и трагедиям. Передовые российские писатели, публицисты всегда боролись против этого зла, где бы его ни замечали. Яркий пример проявления такой борьбы – журналистское расследование В.Г. Короленко в связи с так называемым «мултанским жертвоприношением». Почти десять месяцев – с сентября 1895 года по июнь 1896 года – заняло у него это дело. «Люди погибают невинно, совершается вопиющее дело, – писал он В.М. Соболевскому, редактору “Русских ведомостей”, – я не могу сейчас ни о чем больше думать» ^[24][23].

Мултанское дело – это судебный процесс над группой удмуртских крестьян по обвинению их в убийстве человека с целью принесения жертвы языческим богам. В этом деле, как в капле воды, отразилось типичное отношение царского самодержавия к национальным меньшинствам России – отношение явного, неприкрытого произвола. Суть же была в следующем. 5 мая 1892 года неподалеку от небольшого удмуртского села Старый Мултан Вятской губернии был обнаружен обезглавленный труп. Полиция арестовала группу удмуртов из этого села, полагая, что они совершили ритуальное убийство.

С самого начала следствие приняло характер однобокого поиска доказательств виновности мултанцев. Принимались всевозможные слухи, домыслы в пользу выдвинутой версии. Кроме того, полиция подвергала пыткам свидетелей и подозреваемых. Когда после 29 месяцев следствия дело поступило в местный суд присяжных, он обвинил мултанцев в ритуальном убийстве и вынес им суровые наказания. Решение суда было обжаловано, а затем – отменено. Повторное слушание дела состоялось в другом месте. Но и на этот раз оно рассматривалось тенденциозно, в заседаниях суда принимал участие прежний председатель, свидетелей не вызывали. И опять был вынесен обвинительный приговор.

Перед повторным судом (29 сентября – 1 октября 1895 г.) местные журналисты О.М. Жирнов и А.Н. Баранов, видя предвзятость судей, попросили помощи у В.Г. Короленко, который откликнулся на этот призыв. После первого ознакомления с материалом следствия Короленко решил побывать на втором судебном процессе. Вместе со своими помощниками он застенографировал почти все разбирательство. «Мы, – сообщал он жене 1 октября 1895 года, в день окончания суда, – писали целых два дня беспрестанно, решив втроем составить полный отчет. После окончания мы считаем вместе свои записи и каждый дополнит свои пропуски» ^[25][24].

По материалам суда был составлен отчет, который предполагалось опубликовать. Но этим расследование не ограничилось. Короленко сразу же после суда приступает к накоплению материала. Он едет в Мултан, исследует место происшествия, встречается с людьми и т.д. Причем изучение фактов ведет самым тщательным образом. Достаточно полное представление об этом дают, например, строки одной из глав его публикации о «мултанском жертвоприношении»:

«В настоящей статье я, разумеется, не рассчитываю исчерпать данный вопрос. Читателям “Русского богатства” отчасти уже известна и обстановка, и обстоятельства дела, о котором дважды уже говорилось в нашем журнале. Они знают также, что первый приговор кассирован сенатом, который признал, что:

во-первых, не доказано самое существование среди вотяков обычая человеческих жертвоприношений, что, во-вторых, предварительным следствием сделано много упущений, не исправленных также и следствием судебным, и что, наконец, в деле была существенно нарушена равноправность сторон. В настоящее время защитником мултанских вотяков опять подана кассационная жалоба, и юридическая сторона дела будет еще раз предметом компетентного обсуждения. Я останавливаюсь только на общем вопросе: можно ли и теперь признать доказанным самое существование человеческого жертвоприношения среди вотского населения и, главным образом, какому богу могла быть принесена эта ужасная жертва.

Вот фактическая сторона этого дела. В понедельник, после Фоминой недели, то есть 20 апреля 1892 года, нищий Конон Дмитриев Матюнин отправился из родного села в малмыжскую сторону за сбором подания. Это был человек нестарый, очень крепкий, здоровый на вид, смирный и непьющий, но страдающий падучей болезнию и проявлявший, по некоторым указаниям, признаки ненормальности. От завода Ныртов до Старого Мултана, если не ошибаюсь, более ста верст. Нищий шел, побираясь Христовым именем, заходя по сторонам и ночуя, где доведется.

4 мая в середине дня он встретил мултанского псаломщика Богоспасаева в дер. Капках, по пути к Кузнерке и Аныку, или, может быть, к Мултану. Они обменялись жалобами на скупость народа. Псаломщик набрал очень мало овса на семена, а нищему не верили, что он болен. Между тем, несмотря на здоровый вид, – у него падучая, от которой он напрасно лечился в Ныртах. Доктор советовал ехать в Казань, “там ему сколют череп и выпустят воду...” Но нищий побоялся. Так, поговорив, они расстались, и псаломщик более его не видал.

Накануне, в ночь с 3 на 4 мая, нищий из Ныртов, страдающий падучей болезнию, в азяме с синей заплатой, ночевал в деревне Кузнерке, у старика (русского) Тимофея Санникова. На следующий вечер 4 мая к сыну этого Санникова, Николаю, опять приводят на ночлег нищего. Он тоже из Ныртов, тоже страдает падучей болезнию, тоже здоров на вид и вдобавок говорит, что ночевал у Тимофея Санникова прошлую ночь. Все эти признаки точно соответствуют приметам Матюнина, но впоследствии Николай Санников вспоминает, что на азяме этого нищего как будто не было заплаты, из чего обвинение решительно заключает, что это был другой нищий, хотя тоже из Ныртов, тоже страдающий падучей и... тоже ночевавший накануне у Тимофея Санникова?

В то же время, то есть 4 мая, псаломщик Богоспасаев, вернувшийся со своим скудным сбором овса, видит в Мултане еще другого нищего с корзиной и пьяного. Этого же нищего видят и другие свидетели, в том числе урядник. Он отличается от Матюнина, во-первых, корзиной, во-вторых, у него нет посоха, в-третьих, он пьян (Матюнин, по уверению его вдовы, в рот не брал водки). Вотяки говорят, что этот нищий был родом с Ижевского завода и действительно ночевал в Мултане...

С приближением вечера рокового четвертого мая – признаки этих двух личностей как-то перемешиваются взаимно. Три свидетеля видят какого-то нищего идущим по улице в Мултане и сидящим на бревнах. Он красен и пьян, что-то бормочет, а по одному показанию – закуривает папиросу (Матюнин не курил). Все это черты ижевского нищего с корзиной. Но на нем надет будто бы азям с заплатой и рубаха с прорехой, принадлежащие нищему из Ныртов и найденные впоследствии на убитом. Его перед вечером (около 4 мая) ведут по переулку, к дому суточного, у которого должны ночевать все нищие, застигнутые приближением ночи в Мултане...

Как видите, в сумерках рокового вечера – личность нищего двоится: при одном из двойников, ночующем в Кузнерке, остается 4 мая происхождение (из Ныртов), падучая болезнь и рыжая борода Матюнина; при другом, которого видели на бревнах в Мултане, – азям с заплатой и одежда того же Матюнина, с прибавлением, впрочем, пьянства...

Затем нищий с корзиной, родом из Ижевского завода и любящий выпить, продолжает шататься по Мултану более недели, а нищего из Ныртов те, кто его видел, видели в последний раз.

Пятого мая, часов в десять утра, крестьянская девочка Марфа Головизнина шла пешеходной тропой, пролегающей по лесу, между деревнями Чульей и Аныком. Я был на этой тропе после описанного выше приговора над вотяками. Трудно представить место более угрюмое и мрачное. Кругом ржавая болотина, чахлый и унылый лесок. Узкая тропа, шириной менее человеческого роста, вьется по заросли и болоту. С половины ее настлан короткий бревенник вроде гати, между бревнами нога сразу уходит в топь по колено; кой-где между ними проступают лужи, черные, как деготь, местами ржавые, как кровь. Несколько досок, остатки валежника и козлы из жердей обозначают место, где нашли труп Матюнина и где его караулили соседние крестьяне...

Он лежал поперек, то есть занял всю тропу, по которой шла Головизнина. Я был на этой тропе, и мне очень трудно представить, чтобы кто бы то ни было, идущий по ней и видящий на своей дороге это ужасное препятствие, мог не заметить среди белого дня, что у лежащего в таком необычном месте человека нет головы. Но девочка этого “не заметила”, как она говорит, потому что человек был прикрыт азямом. У нее развязался вдобавок лапоть. Она “подобулась, обошла труп по-за-ногам” и пошла дальше. Пройдя мимо толчеи, постукивающей шагах в двухстах на такой же унылой полянке, она пришла в починок и сказала там о лежащем на тропе человеке.

Назад она пошла опять одна той же тропой, на следующий день, 6 мая. Человек лежал там же, но азям, как говорится в обвинительном акте, – был кем-то снят. Кто это подходил к трупу в эти сутки и кто снял азям, – осталось неизвестным, но теперь девочка рассказала в деревне Чулье, что у лежащего на тропе человека нет головы. Пришли крестьяне двух деревень и совершенно затоптали следы, так что оказалось невозможным определить, откуда подтащен труп. 7 мая прибыл урядник, который нашел, что на убитом надета котомка, за лямки которой заделан сложенный азям. Итак, безвестная рука, то прикрывавшая, то снимавшая азям, – продолжала над мертвым свою работу даже по прибытии полиции...

Девятого прибыл пристав, который записывает новую перемену: уже после урядника кто-то вынул азям из-за котомки, надел его на труп в рукава и опять надел котомку за плечи. При этом и лапти оказались завязаны плохо, как будто их надевали уже на мертвого. Вотяков в это время еще не было. Азям, который девочка видела на трупе, а урядник – заделанным за лямки, опять надет в рукава, очевидно, уже на мертвого и притом не вотяками. К сожалению, цель этого многократного переодевания найденного на тропе безголового человека совершенно не интересует ни пристава, ни следственные власти, которые обращают исключительное внимание на лапти. На основании одних этих данных, да еще темных слухов о вотяках вообще, – составляется предположение, что убитый принесен в жертву вотским богам. Впоследствии, ровно через месяц оказалось при вскрытии, что из грудной полости вынуты сердце и легкие, для чего у шеи и спины разрублены основания ребер. Но в то время пристав не заметил и не описал этих повреждений, хотя, впрочем, сам раздевал труп... В его протоколе есть даже следующее странное место: “есть ли сердце и легкие, заметить невозможно из-за большого количества запекшейся крови”.

При трупе оказались: азям с заплатой и синепестрядинная рубаха с прорехой под мышкой, виденные некоторыми свидетелями будто бы на нищем в Мултане; затем рыжая борода и свидетельство о том, что убитый родом из Ныртов, а также, что он страдает падучей болезнию, – черты нищего, ночевавшего в Кузнерке. Таким образом, двойственная личность убитого остается такою же и после смерти. Если это тот, что ночевал в Кузнерке, значит, выйдя утром после восхода солнца 5 мая, он пошел куда-нибудь к Аныку, свернул на лесную тропу и где-то здесь встретил свою горькую участь. Свидетельства о личности и болезни дают основание для этого предположения.

Но... признаки одежды (азям и прореха на рубахе) направляют розыски к Мултану, и с этих пор дело принимает свой окончательный характер: вотяки обвиняются в человеческом жертвоприношении.

Обвинение рисует дело в следующем виде.

В Мултане сохранились еще следы родового быта и языческого культа. Родовое деление сказалось расслоением Мултана на два рода: учурский и будлуцкий. К первому принадлежат четырнадцать семей, ко второму остальные (56). У каждого рода есть свой шалаш, род амбара, с полками вдоль стен без окон, в котором родовичи совершают “моление”, хотя и перед иконой, но по старому языческому обряду. Они здесь “молят”, то есть приносят в жертву гусей и уток. Раз был принесен даже бычок. Для этого у каждого рода при шалаше есть выборные, вроде жрецов: тыр-восяси, покчи-восяси и бодзимь-восяси, которые совершают обряды.

Порой оба рода соединяются на поляне для общедеревенской молитвы. Однажды молодой священник Ергин, назначенный в Мултан, проезжая по дороге, заметил дымок в стороне и, догадавшись, в чем дело, направился туда. Это было уже после начала дела, когда вотяки уже были привлечены к следствию. Тем не менее, вотяки, по-видимому, свободно продолжали свой обряд: они закололи бычка перед двумя огнищами, на которых в котлах варили мясо. Тут были также хлебцы с яичницей, сосуды с кумышкой или пивом. Один из стоявших впереди трех вотяков произносил какие-то слова и наклонял голову, а за ним наклоняли голову и остальные. В числе присутствующих была мать обвиняемого Кузнецова, которая молилась, стоя на коленях. На вопрос, кому они молятся, вотяки ответили, что они молятся “тому же богу, а если в лесу, то потому, что так делали их отцы и деды...”.

Итак, существование кровной жертвы в православном Мултане нужно считать вполне доказанным. Оставляя пока вопрос о том, кому приносились эти жертвы, – я дорисую со слов обвинения предполагаемую картину убийства. Дом Василия Кондратьева, куда привели нищего вечером 4 мая, находится невдалеке от шалаша Моисея Дмитриева, в котором совершаются моления учурского племени. Здесь, если обвинение верно, Матюнин пьяный был подвешен, и из него добыты внутренности и кровь для общей жертвы в другом месте, может быть, для общей жертвы всего Вавожского края и, может быть, “для принятия этой крови внутрь”.

Кому же могла быть принесена эта жертва, кому вообще приносились жертвы и в шалашах, и на полянах села Старого Мултана, невдалеке от церкви и церковно-приходской школы?

На это пытаются нам ответить, во-первых, обвинительный акт и, во-вторых, ученая экспертиза. Нужно сказать, однако, что обвинитель остался недоволен экспертизой, хотя профессор Смирнов и ранее, в печати, и на суде допускал возможность жертвоприношения у современных вотяков. “Экспертиза ничего не дала нам, – сказал товарищ прокурора в своей речи. – Наоборот, наука много почерпнет из настоящего дела”.

Проф. Смирнов держится иного мнения, а другой представитель науки, господин Богаевский, написавший обстоятельный анализ в “Русских ведомостях”, повторяет в этом отношении то же мнение. Считаю необходимым заметить, пишет он, что “несмотря на вторичное осуждение обвиняемых, на страницы работ по этнографии России не может быть занесено утверждение факта существования в настоящее время у вотяков человеческих жертвоприношений”. Проф. Смирнов также говорил мне после суда, что он не почерпнул из данного дела ни одной черты, которая утверждала его в заранее уже сложившемся общем мнении, противоположном мнению господина Богаевского.

Оба ученые утверждают единогласно, что в данном деле они натыкаются только на ряд противоречий. Если вотяки еще приносят человеческие жертвы – то это значит, конечно, что у них сильны древние языческие верования и понятия, которые они не решатся нарушить. Между тем настоящее дело представляет именно ряд таких нарушений. Прежде всего обвиняемые принадлежат к разным родам. Между тем, по согласному показанию всех экспертов и проф. Богаевского, “в родовом шалаше может быть принесена жертва лишь божеству, в нем обитающему”, и “чужеродцы не пользуются милостями божества, обитающего в родовом шалаше”; “даже самое присутствие в шалаше чужеродца оскорбляет божество, обитающее в святилище данного рода”. Между тем оскорбление божества, обитающего в родовом шалаше, является самым страшным преступлением для вотяка, уничтожает все благие последствия жертвы и “даже лишает человека счастия”.

Далее, один из подсудимых, Кузьма Самсонов, мясник, обвиняется в том, что он – не жрец и не помощник жреца, – совершил самое убийство, будучи для этого нанят за деньги. Между тем “приносить жертвы могут лишь специально на этот предмет избранные жрецы”. Наконец, добывание крови в одном месте для жертвы, приносимой в другом, – все ученые единогласно признают невозможным.

Все эти черты приобретают особенную важность ввиду того соображения, что приверженность к букве, к обряду – характеризует главным образом малокультурного человека. “Вспомним, – говорит проф. Богаевский, – что опущение лишь одного слова в молитве, например, в древнем Египте, уничтожало значение всего священнодействия; как часто присутствие чужеродца оскорбляло божество, которому молились древние римляне”. Между тем здесь “отступления от ритуала так велики, что противоречат всем основным требованиям религиозных представлений вотяков и осознанию их обязанности перед богами”.

Итак, наука останавливается в полном недоумении перед обстоятельствами, которыми обвинение обставляет жертву в данном случае.

Теперь посмотрим, что дает нам следствие и экспертиза по вопросу о том, каким же богам или какому богу приносилась мултанцами жертва?

Обвинение отвечает категорично. У всех вотяков существует “злой бог Курбон”, который требует себе в жертву жеребенка, а по временам, лет через сорок – и человека. Никто, правда, не слыхал об этом Курбоне в Мултане, но о нем сообщил Михайло Савостьянов Кобылий. Он получил эти сведения от неизвестного ему кучугурского вотяка, который притом, по его словам, – “умом был не совсем”: дурачок и блаженненький. Впрочем, председатель, на том основании, что Кобылий не мог указать точнее источника этих слухов о Курбоне, воспретил ему (несколько, правда, поздно) дальнейшую характеристику этого сердитого бога. Нужно сказать, однако, что вслед за Кобылиным о том же боге рассказал присяжным урядник Соковиков. Он сообщил еще, что, кроме злого Курбона, есть Алтас и Чупкан, боги веселые и добродушные. Эти довольствуются гусем или уткой и большей жертвы не просят.

“От кого вы это слышали?” – спрашивает председатель. Оказывается, что урядник может точно указать, откуда он это слышал. Ему рассказал... тот же Кобылий!

Третий свидетель, знакомый с Курбоном, – земский начальник Кронид Васильевич Львовский. Правда, в отношении этого свидетельства мы встречаемся с некоторой странностью. В его показании следователю этот бог называется не Курбоном, а Киреметом и только, очевидно, по ошибке (?) это имя переносится в обвинительный акт в виде “Курбона”. Впрочем, и Львовскому председатель воспрещает рассказ об этом или другом боге, так как он слышал о них от “одного” неизвестного старого вотяка, и сам называет все это лишь слухами, на которых в свою очередь “не счел бы возможным основываться”.

Таковы все сведения о злом боге, которые до очевидности ясно истекают из одного лишь источника: этнографических познаний Кобылина. После судебного следствия и показаний Кобылина выясняется окончательно и бесповоротно, что бога Курбона совсем не существует, и самое слово означает только “моление” или жертву. Таким образом, грозный бог исчезает из дела, оставляя на своем месте лишь неразрешенный вопрос: кому же тогда могла быть принесена жертва?»^[26][25]

Все это – детальное и непосредственное ознакомление с фактами – не только обогащало писателя материалом, но и укрепляло его веру в невиновность осужденных, раскрывало картину полицейского произвола, зверских методов ведения следствия. «Когда мои товарищи, провинциальные корреспонденты, – писал позже Короленко, – прислали мне первый газетный отчет, где несколько десятков свидетелей обвинения, подбиравшиеся полицией в течение двух с половиной лет, говорили довольно мрачные вещи, то в начале я и сам усомнился в невиновности вотяков. Но затем, изучив тщательно характер обвинительного акта, переполненного непозволительными и доказанными впоследствии “неточностями”, а также познакомившись на месте со всеми обстоятельствами дела и перечитав не особенно богатую литературу вопроса, я пришел к глубокому убеждению в том, что обвиняемые – сами жертвы своего рода “человеческого жертвоприношения” и что религия их “не требует человеческой жертвы”» ^[27][26].

В.Г. Короленко начинает по делу настоящую кампанию, план которой составился у него вскоре после суда. И план этот был осуществлен полностью, даже с превышением. В октябре – ноябре 1895 года в 12 номерах «Русских ведомостей» был напечатан отчет о процессе с предпосланным ему письмом Короленко в редакцию «К отчету о мултанском жертвоприношении». В ноябрьском номере «Русского богатства» за тот же год было опубликовано расследование «Мултанское жертвоприношение», проведенное по материалам судебного процесса. И в том же году, 9 октября, в «Русских ведомостях» напечатан ответ Короленко елабужскому уездному врачу Крылову на его возражения по поводу отчета о судебном процессе. 20 января 1896 года писатель составляет письмо в редакцию газеты «Новое время» в ответ на ее клеветнические измышления. В том же месяце в «Русском богатстве» печатается статья Короленко в связи с решением сената по мултанскому делу, вторично отменившим приговор суда и назначившим третье разбирательство дела. В начале февраля Короленко завершает подготовку отчета к отдельному изданию, снабжает его примечаниями, пишет предисловие и выпускает в свет. В феврале же в Петербурге он выступает на публичном заседании Антропологического общества с докладом «Дело о мултанском жертвоприношении». Печатает рецензию на отдельное издание отчета о мултанском деле и уже после завершения процесса писатель еще выступает в печати с несколькими материалами по этому вопросу. Кроме того, на самом процессе Короленко участвовал в качестве адвоката, выступив с двумя речами.

Все это говорит о том, сколько сил и энергии, сколько времени пришлось потратить писателю на то, чтобы разорвать сеть, наброшенную на семерых мултанцев «шайкой полицейских разбойников» во главе с прокурором и с благословения суда, чтобы снять позорное пятно с целой народности, клеветнически обвинявшейся в сохранении каннибальских обычаев.

в начало главы << >> в начало