Противодействие лиц, деятельность которых расследуется

Журналист, решивший заниматься расследованиями, должен быть готовым с первого шага к неизбежному противодействию лиц, противоправные действия которых его заинтересовали. Оно может быть сильным или слабым, явным или неявным, кратким или продолжительным – заранее точно сказать трудно. Все зависит от ситуации, от того, с какими именно силами сталкивается журналист, чьи интересы конкретно могут пострадать от этого расследования. Но то, что противодействие обязательно будет оказано, можно считать несомненным. Доказательства тому журналисты-расследователи получают на каждом шагу.

Противодействия журналистским расследованиям в настоящее время совершаются главным образом в одном из двух основных вариантов. Первый – противодействие конкретному расследованию. Цель состоит в том, чтобы помешать автору готовящегося выступления в прессе собрать разоблачительный материал по конкретному (преступному или не подлежащему, по мнению заинтересованных лиц, оглашению) случаю и опубликовать подготовленный текст. Первый вариант противодействия чаще всего применяется по отношению к журналистам, которые только что появились на расследовательском поприще и не зарекомендовали себя в качестве профессионалов, от которых может исходить серьезная угроза благополучию тех, чьи аферы они расследуют.

Второй вариант – противодействие проведению журналистских расследований вообще или в конкретной сфере деятельности (регионе или области, направлении и т.п.). Это применяется по отношению к более или менее известным расследователям, поскольку пример того, как «проучили» журналиста, чье имя на слуху, всегда воспринимается более серьезно, чем неудача или притеснения, которые испытал в связи с проводимым расследованием начинающий, малоизвестный журналист.

В зависимости от цели (а значит и варианта) противодействия, лицами, его осуществляющими, и применяются те или иные меры. Первый вариант противодействия, как правило, реализуется на стадии сбора журналистом необходимых сведений. Какие методы могут быть применены в этом случае? Как показывает практика, набор их достаточно велик. Это и «зажим» информации, то есть лишение возможности получить ее, и компрометация журналиста (например, путем провокации, оговора, клеветы), и нанесение ему телесных повреждений, имущественного урона или даже убийство. Если лица, организующие противодействие журналисту, выбирают данный вариант, то, после того как текст расследования опубликован, автору неприятности, как правило, больше не грозят.

Второй вариант осуществляется как на стадии сбора журналистом информации, так и после опубликования текста расследования. В этом случае по отношению к автору будущей публикации могут быть применены уже названные меры, реализуемые при первом варианте противодействия журналисту. Однако противодействие может продолжаться и после публикации текста расследования. В этом случае оно обретает уже характер мести не только конкретному «строптивому» журналисту, но и всем его «собратьям» по трудному ремеслу как попытка запугать их, предотвратить последующие расследования (возможно, в той же сфере или связанные с лицами, которые оказывались или могут еще оказаться в поле журналистского интереса).

Надо заметить, что в первые годы постсоветской России противодействие журналистам-расследователям оказывалось в самых кровавых формах. Наиболее известный пример – расправа с журналистом-расследователем из «Московского комсомольца» Дмитрием Холодовым, о чем уместно напомнить.

17 октября 1994 года около 13 часов в кабинете заместителя главного редактора по политической информации «Московского комсомольца» он открывал переданный ему кем-то дипломат и в это время произошел взрыв. В дипломате якобы были документы, содержавшие компромат на высших армейских чинов. Как установили эксперты, «смерть наступила из-за двух причин: сильнейшего травматического шока и моментального обескровливания организма. Каждая из этих травм сама по себе была не совместима с жизнью». «Скорая» приехала только через 40 минут, еще через 20 Дима умер. «Так не должно было быть», – были его последние слова.

Мощность взрыва специалисты оценили в 200 граммов тротила. Как позже разъяснили в ФСБ, взрыватель в дипломате, который Дима взял из ячейки в камере хранения на Киевском вокзале, был настроен «на вскрытие». По мельчайшим остаткам взрывного устройства удалось установить, что в кабинете Холодова взорвался так называемый диверсионный чемоданчик, состоящий на вооружении спецчастей Воздушно-десантных войск России. В результате следствию удалось собрать улики, достаточные для ареста подозреваемых. Расследование по делу об убийстве Холодова взял под личный контроль бывший тогда президентом России Борис Ельцин. Следствие длилось около четырех лет. Отрабатывалось несколько версий, однако Генпрокуратура остановилась на связанной с профессиональной деятельностью журналиста. За время следствия были допрошены сотни свидетелей, по делу собрано 110 томов документов, 50 аудио- и видеокассет. Для ознакомления с этими материалами суду потребовалось 8 месяцев, 40 человек успели «признаться» в убийстве Холодова. Между тем за все время следствия никак не удавалось выйти ни на заказчиков, ни на Исполнителей этого громкого заказного убийства. Первые подозреваемые были задержаны лишь в феврале 1998 года.

Вот что писал по поводу убийства Холодова полковник Роберт Быков, который сотрудничал с Дмитрием с 1993 года:

«Все сорок дней я с глубокой скорбью вспоминал моего молодого друга и коллегу по нелегкому и опасному труду. Когда мы с ним встретились в первый раз в начале зимы 1993 года, он еще не был сколько-нибудь значительным корреспондентом по военной тематике.

Встреча произошла в кабинете начальника Центра по общественным связям Главкомата ОВС СНГ... До этого я работал в основном с Родионом Морозовым из “АиФ” и вместе мы напечатали две нашумевших статьи о “первом” и “втором кругах обороны” П. Грачева. “Третий круг” “Общая газета” брать отказалась после разговора главного редактора с 1-м замминистра обороны. В мягкой форме ему порекомендовали не брать информацию у Роберта Быкова... И я стал искать другую газету. А здесь Дима Холодов с “Московским комсомольцем” подвернулся. И мы напечатали большую статью о пресс-службе министра обороны РФ – “третьем кольце обороны” Грачева. Дима упросил меня напечатать и “четвертое кольцо” – об охране Генштаба. И на практике доказать, что оно проницаемо, несмотря на строжайшие указания на всех постах, во всех зданиях Минобороны: “Р.И. Быкова не пускать, документы отобрать, сообщить начальнику караула!” Дима не верил, что так может быть. Я решил ему доказать, что это так. 21 июля 1994 года я был приглашен на пресс-конференцию после заседания Совета министров обороны СНГ, официально. Но на входе распоряжение: “Не пущать Р. Быкова!” Семь солдат прибежало на пост! Дима хотел проявить солидарность со мной. (Там еще был корреспондент радио “Свобода”.) Но я сказал: “Идите! Я буду в зале!” И действительно прошел, и только у дверей зала был остановлен многочисленной охраной, комендантом и его заместителем. Дима описал этот случай в своей статье “Все звезды в гости к нам” (МК. 1994. 22 июля). После этого мы вместе с ним писали о нарушении законов генералами из окружения министра П. Грачева, о махинациях с землей в управлении Г. Иванова – однокашника “главного реформатора” П. Грачева, о попытке “сокращения” войск ПВО, о бесправности наших летчиков, служивших на Украине в СНС России, о бездумном и бесплановом сокращении армии, об отсутствии концепции национальной безопасности и бездарности П. Грачева как министра, о никчемности сегодня ядерного чемоданчика. Только одно я отказался напечатать – “пятый круг обороны” П. Грачева – о его финансово-коммерческой деятельности, начиная с “Военно-биржевой секции” и “Воентека”. Он просил, я предупреждал: “Дима! Это будет наш финиш! Никто не заметит, как нас не станет!” То же самое я говорил и другому молодому корреспонденту Р. Морозову. Они так походили друг на друга своей чистотой и горячностью, стремлением идти до конца. Я остановился, Морозов приотстал, Дима пошел вперед»^[125][17].

17 октября 1995 года, в день, когда отмечалась траурная годовщина гибели Д. Холодова, было опубликовано «Заявление Фонда защиты гласности», в котором говорилось следующее:

«В 1994 году в России никто не предполагал, что публикации в газете могут стать причиной смерти. Дмитрий Холодов открыл скорбный список журналистов, погибших при исполнении служебного долга. Тогда это циничное убийство всколыхнуло все общество. Димина смерть была прологом к охоте на ведьм, которую пытались устроить в дни чеченской бойни. Правда о Чечне обошлась журналистскому сообществу в 9 убитых и 4 пропавших без вести, и уже почти без надежды, что они подадут весть о себе.

Но в Чечне шла, пусть необъявленная, но война. А журналистов между тем убивали и в невоюющей Москве, и в мирной Туле, Калуге, Находке. За год после Диминой гибели – только по России – погибло 24 журналиста».

Постепенно противодействие расследовательской деятельности журналистов стало приобретать более «цивильные» формы – убивать стали меньше, в ход пошли иные методы. Но и они оказываются часто не менее эффективными, особенно если противодействие исходит от лиц, занимающих высокие должности или обладающих крепкими связями с власть предержащими или преступным миром.

В этом отношении показательно, например, противостояние корреспондента «Комсомольской правды» Ирины Черновой и некоторых работников Волгоградского УВД, чей непрофессионализм, халатность, противоправные действия расследовала журналистка. Это противостояние почти три года периодически освещалось (с разных позиций) и на страницах «Комсомолки», и в волгоградских изданиях (в том числе в многотиражке «По оперативным сводкам УВД»), и на сайте Союза журналистов в Интернете. Суть конфликта заключалась в следующем. Начиная с 1995 года И. Чернова многократно выступала в газете с разоблачительными материалами о противоправных действиях волгоградских милиционеров. Те в свою очередь, решив, что журналистка посягает на их честь и достоинство, стали думать, как проучить ее. Одни такую задачу, как известно, решают посредством пощечины; другие ограничиваются заявлениями типа «от дурака слышу»; третьи, используя послушные СМИ, разворачивают шумную кампанию по публикации всевозможных слухов, дискредитирующих журналиста; четвертые затевают многолетнюю судебную тяжбу. Выбор средства отпора зависит как от вида нанесенного «пострадавшему» оскорбления, так и его желания. Конечно, если бы журналистка оклеветала кого-то в самом деле, то привлечь ее к ответственности было бы очень просто. Но в том-то и дело, что она писала горькую, но правду. И это уже было проверено тем, что к началу 1995 года на Ирину подавали в суд около двадцати раз и лишь два иска были удовлетворены частично. Несколько судебных дел из этих двадцати были инициированы и работниками УВД Волгограда – они тоже оказались проигранными.

В конце концов, милиционеры решили собрать компромат на «строптивую» журналистку. С этой целью была получена санкция суда на прослушивание телефонных разговоров Черновой и наружное наблюдение за ней. Для того чтобы получить подобную санкцию, суду нужно объяснить, почему оперативные службы заинтересовались тем или иным гражданином. Объяснили так: некий секретный агент (имя которого оперативник всегда обязан хранить от всех в тайне) заподозрил Чернову в незаконной торговле автомобилями. История неправдоподобная, но это не имело никакого значения, поскольку подозрения могут быть абсолютно беспочвенными и не требуют доказательств. Правдоподобным должно быть предъявленное обвинение.

Расчет милиции был прост: в процессе проверки причастности подозрительной гражданки к незаконной торговле автомобилями всплывет какой-нибудь другой ее грех. Сыщики добросовестно и последовательно фиксировали каждый шаг Ирины, прослушивали ее телефон. Что именно удалось разузнать оперативникам об Ирине, неизвестно. Ясно только, что никакого криминала в ее жизни не обнаружилось. Но работали сыщики не зря: им удалось выяснить, что у «объекта наблюдения» есть некая личная жизнь. В июне 1995 года, то есть через полтора месяца после выхода в свет статьи Ирины, она и ее знакомый подполковник ФСБ были задержаны группой «собровцев» на территории лесопарка. Эскорт из двух машин с восемью вооруженными бойцами доставил их в Управление по борьбе с организованной преступностью. Зачем? Просто для того чтобы «обозначиться», дать Черновой возможность оценить противника и сделать правильные выводы.

На следующий день Ирина сама позвонила начальнику штаба УВД полковнику Н.И. Никищенко, но не для того чтобы пожаловаться на «собровцев», а чтобы уточнить некоторые факты, касающиеся гибели журналиста Коноваленко в отделении милиции, о чем была ее очередная статья для «Комсомольской правды». В ответ полковник спросил, почему некоторые журналисты делают все, чтобы облить грязью волгоградскую милицию, хотя сами далеки от идеала (намекая на лесопарк).

Затем Ирина Чернова передала в областную прокуратуру заявление, в котором обвиняла Никищенко в злоупотреблении служебным положением, в нарушении ее конституционных прав, в воспрепятствовании ее профессиональной деятельности и в шантаже. Получилось так, что в то время Администрация Президента РФ собирала сведения о том, как органы прокуратуры защищают свободу слова и какие уголовные дела возбуждены по фактам нарушения прав журналистов. Очевидно поэтому Волгоградской прокуратурой было спешно возбуждено уголовное дело против Н.И. Никищенко по статье 140 Уголовного кодекса – «Злостное воспрепятствование законной профессиональной деятельности». Предъявить ему обвинение удалось только в мае 1996 года. И в июне дело было передано в Центральный суд города Волгограда, но после долгой проволочки Никищенко был оправдан.

Ирина обратилась в областной суд с жалобой на действия УВД, сославшись на Закон «Об обжаловании действий и решений должностных лиц». Она просила признать незаконными: задержание ее СОБРом в июне 1995 года, заведение на нее оперативного дела, прослушивание ее телефонов. Рассмотрение дела состоялось только 21 ноября. Суд признал задержание Черновой незаконным, а во всем остальном истцу отказал, сославшись на действующие законы.

Ирина Чернова обратилась в Конституционный суд с просьбой рассмотреть соответствие конституции некоторых законов, на основании которых за ней следили. После ряда переносов слушание дела Ирины в КС состоялось в июне 1998 года. Чернова утверждала в своей жалобе, что закон недопустимо широко употребляет понятие «сведения», допускает сбор и хранение информации о частной жизни граждан без их согласия. Закон расценивает факт заведения оперативного дела как основание для сбора сведений о гражданине, и Чернова сочла это положение абсурдным: конституционные права человека ограничиваются только на основании донесения некоего агента, при том что сведения, представленные им, проверить невозможно.

Заседание суда длилось два дня, в итоге судьи оказались в крайне сложном положении. Они постановили, что Закон «Об оперативно-разыскной деятельности», несмотря на свою природную противоречивость, в бедах Ирины повинен меньше всего. Вместе с тем они искренне сочувствовали ей и были совершенно согласны с тем, что она стала жертвой возмутительного начальственного произвола.

Тянувшийся долгие годы суд, в конце концов, признал жалобу Ирины обоснованной и пришел к выводу о незаконности дела против нее и проведения оперативно-разыскных мероприятий по нему. Суд признал обоснованным и требование Ирины о предоставлении ей полученных оперативным путем сведений, включенных в ее дело. Он обязал взыскать с Волгоградского УВД судебные расходы, понесенные Черновой, в размере 14.950 рублей.

Победа журналистки «Комсомолки», несомненно, стала для многих ее коллег хорошим примером борьбы с желающими «поприжать» прессу. Но Ирина считает себя победившей в этой борьбе только отчасти. Поскольку после всего происшедшего ей пришлось расстаться с «Комсомольской правдой» и, как говорят, не совсем по своей воле. В новое противостояние она вступать уже не стала^[126][18].

В последнее время в борьбе против журналистов «обиженные» ими начали активно применять, можно сказать, психологический террор. Этот метод, к примеру, был применен по отношению к А. Хинштейну, известному журналисту-расследователю из «Московского комсомольца». Суть его заключалась в том, что неизвестные лица поместили в Интернете «страничку» с записями слежки (якобы содержавшимися в базе данных финансовой группы «Мост») за рядом известных лиц, в том числе и за Хинштейном. Вот что он пишет по этому поводу в уже упоминавшейся публикации «Жизнь за стеклянной витриной»:

«...Не так давно в Интернете, на сайте “Фриланс бюро”, была обнародована база данных службы безопасности группы “Мост” – точнее, приписываемая “Мосту”. Стенограммы телефонных переговоров. Сводки наружного наблюдения. Оперативные справки. В общем, все то, что называется компроматом. Список “объектов” мало чем отличается от справочника “Кто есть кто в России”. Под “колпак” попал 141 человек – политики, чиновники, бизнесмены, артисты, журналисты. Начиная от патриарха Алексия и заканчивая электриком Чубайсом. Ширвиндт и Черномырдин, Лужков и Березовский, Джабраилов и Кириенко. Два премьер-министра, семь вице-премьеров, четырнадцать министров, три губернатора и тринадцать руководителей крупнейших СМИ (не считая трех руководителей президентской администрации и одного генпрокурора – понятно, многострадального Скуратова). Материалов столь много, что все они в Интернет просто не попали...

Каким образом в руках журналистов оказалась эта база данных – остается загадкой. По одной версии, она была куплена за большие деньги. По другой – украдена. Еще по одной – “слита” неведомыми интриганами. (Утверждается, по крайней мере, что не менее полугода материалы эти ходили по Москве, каждый любопытствующий субъект мог их приобрести...) В эту “могучую кучку” затесался и автор этих строк. Отчасти я испытываю даже нечто вроде гордости. Активнее, чем за мной, следили только за бывшим вице-премьером, “книжником” Кохом. Оказывается, я был обложен со всех сторон. Оказывается, мои телефоны прослушивались, а все передвижения фиксировались “наружкой”. Оказывается, мне был даже присвоен псевдоним, в материалах досье я прохожу как объект “Хитрый”.

Из сводки наружного наблюдения за объектом “Хитрый”:

“5 мая 1997 г. с 14.30 до 18.45 Хинштейн А.Е. посещал дом 2 по Лубянской пл. (здание центрального аппарата ФСБ). В 20.30 Хинштейн в сопровождении 2 женщин и 2 мужчин на его а/м посетили дом №... по 1-й Брестской ул., где расположен “Музыкальный бар”, и там находились до 23.10. 6 мая 1997 г. с портфелем тип “дипломат” с 09.15 до 10.50 посетил здание ФСБ, после чего находился в здании редакции “МК”. В 21.30 после работы Хинштейн из редакции довез до платформы Тестовская мужчину и женщину. 7 мая 1997 г. около 22 час. с коллегой по редакции, закупив несколько бутылок спиртного и закуски, приехали по адресу: Москва, Ленинский пр-т, дом. №.... кв. №..., где в компании двух женщин провели ночь. 8 мая 1997 г. в 22.15 с двумя женщинами и мужчиной через аэропорт “Шереметьево-2” вылетел рейсом 905 в гор. Прагу. 12 мая 1997 г. около 18 час. Хинштейн посетил адрес: Москва, ул. Фадеева, дом №.... в котором расположены кв. 101–112, где был 10 минут. Со слов студентов МГУ, он посетил около 19 час. кабинет 219 (учебная часть дневного и вечернего факультетов), где был около часа. В 20 час. с двумя женщинами был в кафе “Абакас” (Газетный пер., 3), где был до 21.30. После этого подъезжал к Госдуме, где около 10 мин. ждал кого-то и, не дождавшись, уехал...»

О том, какое впечатление произвело на него знакомство с данными оперативных наблюдений, А. Хинштейн сообщает своей аудитории:

«...Просидев битых пять часов за чтением собственных телефонных распечаток, я начал ощущать странную вещь – некое раздвоение личности. С одной стороны, я почувствовал себя живым манекеном... С другой – владельцем магазина, в витринах которого он мог находиться. Я, может быть, впервые поставил себя на место тех, чьи разговоры столь часто публиковал. Представил, какие чувства испытывали они, открывая газету. Что ощущали их близкие (а читать разговоры своих родных, поверьте, намного неприятнее, чем свои). Уже ради этого я благодарен тем, кто за мной шпионил. Кому? Впрочем, так ли это важно? Конкретные персоналии интересуют меня разве что из любопытства. (Да, может, для того чтобы ориентироваться в будущем.) Само мое отношение к происходящему фамилии этих людей ничуть не изменят. Какая разница: Гусинский ли, Березовский ли, Потанин ли? Олигархи не могут быть лучше или хуже, честнее и непорядочнее. Обсуждать, кто из них нанес стране меньше вреда, – верх цинизма. Если один маньяк убил десять старушек, а другой – всего семь, это не значит, что первого надо предпочитать второму...».

Далее А. Хинштейн говорит о том, что психологическое воздействие, которое способна оказывать информация, предупреждающая «объект», что за ним ведется слежка, в ряде случаев может порождать у такого «объекта» манию преследования, навязывать чувство «жертвы», находящейся «под колпаком»:

«...Каждому газетчику рано или поздно приходится сталкиваться с этими людьми. Это – жертвы преследований. Одних “облучает КГБ”. Других зомбируют с экрана телевизора (особенно популярен рассказ о 25-м кадре, невидимом глазу, но влияющем на кору головного мозга). За третьими следит мафия (вариант: инопланетяне). Как правило, говорят они шепотом, воровато озираясь. Присылают длинные послания, написанные печатными буквами. Часами ждут у редакционного подъезда. Наверное, в силу периодического общения с этими людьми (а скрыться от них, словно от богини возмездия Немезиды, невозможно – такова уж специфика журналистской работы) любые мысли о том, что за тобой тоже могут следить, кажутся таким же бредом. Нечто вроде мании преследования. Меня много раз предупреждали, что я нахожусь “под колпаком” (преимущественно кивая на группу “Мост”).

Умом я и сам понимал это, но поверить, осознать, прочувствовать по-настоящему не мог. Даже после того как два года назад в Интернете появились перехваты моего пейджера; когда я вчитывался в них и в памяти оживали события и люди, ощущение реальности так и не появилось. Собственно, его нет и сейчас. Будто это все происходит не со мной, а с кем-то из моих героев, чьи телефонные разговоры я регулярно публиковал. Своего рода вариант медитации. Мне трудно объяснить эти ощущения. С одной стороны, тебя словно раздевают догола. Ты с напряжением ждешь, что вот-вот увидишь нечто крамольное, зазорное. Тебе уже заранее стыдно. Чувства сродни тем, что, наверное, испытывают препарируемые лягушки. (Если у лягушек, конечно, есть чувства.) И в то же время инстинкт газетчика, чисто инстинктивно, подсознательно, заставляет анализировать прочитанное: из этого разговора можно что-то “слепить”, из этого – нельзя. Это “ложится”, это – нет. (Мне кажется, примерно так врачи, сами оказавшиеся на больничной койке, трезво оценивают свои шансы на будущее. Анализ заменяет чувства.)

Я часто задумывался: почему сотрудники спецслужб воспринимают собственные аресты или обыски гораздо тяжелее, чем простые смертные? Только теперь я, кажется, начинаю понимать – происходит это отнюдь не из-за страха публичного позора. Причина в другом – с тобой проделывают то же, что еще вчера с другими ты делал сам. Охотник занимает место жертвы, причем охотятся за ним его же вчерашние друзья и соратники. Чувство утерянного в одночасье могущества, ощущение бессилия и невозможности обрести эту власть снова – вот что самое страшное...»

Не избегают «обиженные» расследователями и мелких уколов в адрес последних, в том числе и через СМИ. Иногда выпады против журналиста превращаются в постоянный процесс, сопровождающий его расследовательскую деятельность. Нечто подобное, например, происходило в творческой судьбе известного журналиста «Московского комсомольца», а потом «Новой газеты» Александра Минкина. В марте – декабре 1995 года лидер ЛДПР В. Жириновский подает в суд на А. Минкина после публикации в газете «Московский комсомолец» статьи «Жириновский прикидывается идиотом. А может, не прикидывается». В ней Минкин назвал «типичным случаем параноидального бреда» цитаты из обращения лидера ЛДПР к Президенту России. Суд обязал газету выплатить Жириновскому десять миллионов, Минкина – один миллион рублей. В июне 1996 года Московский городской суд, рассмотрев кассационную жалобу ответчиков, снизил компенсацию морального ущерба до 1,5 млн. рублей.

В 1996 году после публикации статьи «Блокуйня-III» судебный иск журналисту предъявил бывший кандидат в депутаты Госдумы Ф. Железнов: в списке кандидатов, приводившемся Минкиным, не было упомянуто имя Железнова, что якобы явилось причиной проигрыша выборов этим кандидатом. Суд удовлетворил встречный иск Минкина и потребовал заплатить ответчикам 500 тыс. рублей за время, потраченное на тяжбу.

В июле 1996 года много шуму наделала опубликованная Минкиным статья «Фавориты». За этой публикацией последовал судебный иск к журналисту «алюминиевого короля» М. Черного. Черной оценил нанесенный ему моральный ущерб в 200 млн. рублей. Заседание суда по иску было отложено: фамилия «Черной» упоминалась в тексте статьи 8 раз. Но там, где он назван по имени, не было высказываний, оскорбляющих честь и достоинство истца.

В апреле 1997 года Пресненский районный суд Москвы отклонил иск к А. Минкину о защите чести и достоинства бывшего председателя московского управления Государственного антимонопольного комитета (ГКАП) О. Новикова на 30 млн. рублей. Одновременно суд удовлетворил требование А. Минкина о взыскании с Новикова 500 тыс. рублей за время, потраченное журналистом на заседаниях по «вздорному и необоснованному» иску.

Поводом для иска Новикова послужила публикация «Московского комсомольца» «Учись убивать. Уничтожь начальника, пока он тебя не уволил» от 31 марта 1995 года, в которой рассказывалось, как Новиков пытался вызвать отставку председателя ГКАП Л. Бочина.

В 1997 году в суд на А. Минкина подал М. Бойко. Поводом для подачи им иска послужило выступление Минкина в прямом эфире радии-станции «Эхо Москвы», в котором, в частности, журналист назвал гонорары А. Чубайса, М. Бойко и других соавторов книги об истории приватизации в России «скрытой формой взятки». Истец требовал в качестве возмещения морального ущерба от Минкина 250 тыс. рублей, а от «Эха Москвы» – опровержения высказывания журналиста. Однако затем Бойко отказался от своего иска, не объяснив причин.

В 1999 году в суд на журналиста А. Минкина и «Новую газету» в связи с публикацией материала «Шантаж» подала депутат Госдумы Л. Нарусова. Данную статью Нарусова расценила как посягательство на ее честь и достоинство, оскорбление депутата при исполнении служебных обязанностей. Как сообщила Л. Нарусова, речь в статье шла о ее беседе с Минкиным относительно сына журналиста. Она утверждала, что журналист «намеренно исказил» факты, касающиеся этой беседы. Нарусова заявила также, что в публикации был оклеветан ее муж А. Собчак. Сам Собчак в свою очередь заявил, что статья стала еще одним звеном в кампании «травли» его самого и его жены. «Все обвинения ни на чем не основаны и высосаны из пальца», – подчеркнул он. Однако дело он не выиграл.

Противодействие лиц, ставших «героями» журналистских расследований, как и властных структур, способно меняться и совершенствоваться и вряд ли когда-нибудь может вообще прекратиться. Очевидно, с ним надо считаться, как, скажем, с природным явлением, и в силу этого вырабатывать адекватные меры его нейтрализации. Разумеется, силы журналиста и тех лиц или структур, интересы которых он затронул, могут оказаться неравными и поставить его в исключительно трудное положение.

В такой ситуации, как уже рассказывалось, оказался военный журналист Г. Пасько, который, основываясь на ставших ему известными данных, решил опубликовать материал об экологической угрозе, возникающей, по его мнению, на Дальнем Востоке по вине безответственного поведения военных. В результате его самого обвинили в злоупотреблении служебным положением и он три года провел в следственном изоляторе.

Как надо вести себя журналисту-расследователю в ситуации необоснованного судебного преследования? Пути и методы защиты себя, своей репутации в этом случае могут быть разными, но они, разумеется, не должны выходить за рамки закона. Наоборот, следует, как можно активнее апеллировать к нормам закона, особенно нарушенным в следственных действиях, производимых с журналистом. А для этого их надо знать. Именно поэтому, например, испытавший все это на своем опыте Г. Пасько советует журналисту-расследователю:

«Всякую минуту используй для изучения законов. Кроме рекомендованных УК и УПК посоветую законы “О милиции”, “О прокуратуре”, “О статусе судей”, “Об оперативно-разыскной деятельности”, “О Федеральной службе безопасности”, “О государственной тайне”. Желательно читать их с комментариями к ним. Также желательно перечитывать бюллетени Верховного суда РФ, иную юридическую литературу. Это необходимо для грамотного написания жалоб и ходатайств. Я ничуть не умаляю роли адвокатов. Но запомни: лучший твой адвокат – это ты сам»^[127][19].

Немалую помощь журналисту в ситуации судебного преследования могут оказать правозащитные и другие общественные организации, как отечественные, так и международные в том числе, а также отдельные авторитетные общественные деятели. Например, на призыв Г. Пасько о помощи, как он сообщает, откликнулись следующие организации: Международная амнистия, Русский ПЕН-клуб, Фонд защиты гласности, «Хьюман райтс вотч» и др. Все они без исключения имеют огромный опыт организации помощи попавшим в судебные жернова писателям и журналистам. В этих организациях работают известные многим деятели: Марианна Кацарова (Международная амнистия), Дитерих Лохман и Александр Петров («Хьюман райтс вотч»), Александр Ткаченко и Андрей Битов (Русский ПЕН-клуб), Алексей и Мария Симоновы (Фонд зашиты гласности) и другие люди. Объединившись, они создали общественный комитет по защите журналиста Пасько. В комитет, кроме названных, вошли Александр Мисаилов (журналист), Карен Нерсисян (адвокат), Наум Ним (редактор журнала «Досье на цензуру»)^[128][20].

в начало главы << >> в начало