Повесть о злобных детках

(Комментарий к изощренной игре).

Вести берутся невесть откуда.

Вести приходят невесть откуда.

Вести являются из Неведомого.

Собрание же вестей есть повесть.

И автор всякой повести – Неведомый. Он может быть даже известен, и весьма известен, но всегда – Неведом.

Неведомый – это все равно, что невидимый. А потому и никем не вед о мый.

Значит, один лишь только текст – автор повествующий, то бишь излагающий (или слагающий?) повесть. И он вовсе не складывается, ибо давно уже сложился – во всяком случае, задолго до того, как приобрел форму написанную или сказанную. Просто до поры до времени он витает невидимый и неведомый, пока не поселяется в чьей-то голове, вернее – вселяется в чью-то голову и не начинает этой самой голове диктовать.

Значит, повесть и есть единственный повествователь.

Он диктует сам себя.

И его диктат не закончится до тех пор, пока принявшая его голова не выпустит его в материализованной форме наружу, до последней точки. Тогда он какое-то время отлеживается, придирчиво поверяя свое существование в новых условиях, после чего начинает воздействовать на другие головы, меняя их судьбы.

А воздействует он именно потому, что уже никак не действует. Одним лишь только присутствием своим воздействует.

Это мною давно замечено – чем меньше действуешь, тем больше воздействуешь. А я уж повидал на своем веку всякого.

В пространстве нас разгуливает великое множество. Естественно, мы все не видимы. Как микробы. Мы вселяемся в те головы, которые готовы нас принять. Почти никто из тех, кто нас принимает, нас не понимает. Но нам и не нужно понимание. Внимание – вот что насущно. Поэтому внимание гораздо важнее, чем понимание.

Впрочем, мы и не особенно торопимся. Мы гуляем сами по себе, получая наслаждение от самих же себя.

Между тем, некоторые нетерпеливые головы втягивают нас внутрь себя каким-то таинственным образом и делают достоянием публики – публикуют. Публика охает или плюется. Но всегда достается голове. А мы неуязвимы. Публика и не подозревает, что авторы – мы, а не головы.

Однажды меня уловил один отрок. Он подумал тогда, что сочинил рассказ. И отослал свой продукт в редакцию школьного журнала «Юный следопыт». Меня напечатали, а отрока похвалили. Но я сам тогда был маленьким и еще не созревшим. Поэтому, не смотря на свою известность, я посчитал ее несколько преждевременной. Быть может, я еще и не был в полной мере готов тогда к проникновению в меня стольких взглядов. Одни щекотно скользили по мне, другие нахраписто ввинчивались, иные тяжело обрушивались… но я выдержал натиск этой тьмы глаз.

Постольку поскольку я не полностью тогда влетел в мальца, и какая-то часть меня осталась в пространстве, то эта часть и стала расти и развиваться.

А, когда я вырос, то невольно задался вопросом – в какую голову вселиться? Тот малец тоже изрядно подрос. И стал известным охотником за нами. Книжки с его именем стали пользоваться спросом. Что ж, можно и напомнить о первой дружбе.

Я полетел к нему. Но его голова была уже занята другим текстом. Я его узнал. Мы как-то вместе гуляли. Он тоже меня узнал и поприветствовал – заходи, мол. Я сказал, что подумаю. А пока повею где-нибудь свободно, в свое удовольствие – развеюсь. Он напомнил – ты не человек, тебе надлежит веять, а не развеиваться. Я сказал – как ты думаешь, он примет меня сейчас? небось, и забыл про меня. Мой собрат ответил – тексты никогда не забываются, если хочешь – залетай, куда он денется? свернешься до поры до времени клубочком где-нибудь у четверохолмия, а потом объявишься – вот и я, дескать. Я сказал, что непременно хочу быть материализованным. Он ответил – разве ты не помнишь положение Великого Текстора – пока твое время не пришло, твоя материализация невозможна. Я вздохнул – да, невозможна.

(…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..).

Я с высоты головы наблюдаю, как некая стремительная рука с узловатыми пальцами летит по шероховатой бумаге, оставляя меня на ее поверхности.

Поначалу, быть может, меня и задело слегка, что моим передатчиком служит какой-то огрызок чернильного карандаша, а не монблановское перо, но, вспомнив одно из положений Великого Текстора – способ материализации не важен – успокоился.

(………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..).

У меня такое ощущение, что тот, кто встретится со мной глазами, изменит свою судьбу.

Кто проникнет в меня, в того проникну и я. И он (она) в какой-то степени станут мной.

Но можно ли изменить судьбу? Можно поменять жизнь. Одна и та же судьба состоит из нескольких ее вариантов.

Поэтому, если высказываться точнее, то следует это сделать так: У меня такое ощущение, что тот, кто меня прочтет, тот переменит свою жизнь. Или – жизнь того, кто меня прочтет, поменяется.

Ведь одна и та же судьба предполагает наличие нескольких жизней. Просто их невозможно прожить в одно и то же время. Необходим выбор. Но, постольку, поскольку жизнь итак меняется каждую секунду, выразимся еще точнее:

КТО МЕНЯ ПРОЧТЕТ, ЖИЗНЬ ТОГО ИЗМЕНИТСЯ ОБРАЗОМ УДИВИТЕЛЬНЫМ.

(……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….) сюрприз: я – о моем первом читателе. Он узнает себя, и он узнает о том, что с ним произойдет. Вернее, уже произошло, только в другом варианте судьбы. Вся проделка заключается в том, чтобы перевести некую стрелку, как поступают с поездом, когда тот направляют на другой путь. Вот и метафора судьбы. У поезда есть возможность следовать различными путями, но дорога у него всегда одна и та же – железная.

Для того, кто меня прочтет, я и окажусь этой самой неприметной, тайной стрелкой.

(……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..), а мне доподлинно известно, что, как только я изольюсь на бумагу полностью, меня затворят в темной душной папке, а потом забудут в читальном зале библиотеки на втором от входа столике у окна. Через двадцать семь минут за этот столик сядет другой посетитель. Он разложит ворох своих бумаг и папок. И прозанимается сосредоточенно три часа пятнадцать минут, еще даже и, не подозревая о том, что неуклонно приближается к (……………………), после чего он удовлетворенно хмыкнет и соберет все свои бумаги, прихватив заодно и меня, и сложит их в свой просторный кейс.

Через (…)лю, разбираясь в своих бумагах, он откроет меня и прочитает. А че(………………………….) с ним все это случится.