2015-05-25
211
Эллсворт Тухи выиграл дело в комиссии по трудовым спорам. Винанду было вменено в обязанность восстановить его на прежней работе.
В тот день секретарь Винанда позвонила Тухи и сообщила, что мистер Винанд ожидает его появления в редакции сегодня вечером до девяти часов. Кладя трубку, Тухи удовлетворенно улыбался.
С той же улыбкой он вошел вечером в здание редакции и остановился в отделе городской жизни. Он пожимал руки, сыпал приветствиями, острил по поводу последних фильмов и посматривал вокруг с видом добродушного изумления, будто отсутствовал не более суток и не понимал, почему его встречают как победителя.
Затем он неторопливо направился в свой кабинет. Но у дверей замялся и, дернувшись, замер. Уже остановившись, он осознал, что не следовало дергаться и замирать на месте, не следовало обнаруживать волнение, но было поздно. В дверях его кабинета стоял Винанд.
– Добрый вечер, мистер Тухи, – негромко произнес Винанд. – Проходите.
– Добрый вечер, мистер Винанд, – ответил Тухи любезным тоном, с удовольствием отмечая, что ноги несут его дальше, а лицо изображает подобающую улыбку.
Он вошел и остановился в нерешительности. В его кабинете ничего не изменилось, пишущая машинка стояла на месте, рядом стопка чистой бумаги. Но дверь оставалась открытой, и на пороге, прислонившись к косяку, молча стоял Винанд.
– Садитесь за стол, мистер Тухи. Приступайте к работе. Закон надо соблюдать.
Тухи слегка пожал плечами в знак согласия и, подойдя к столу, уселся. Он положил ладони на крышку стола, широко растопырив пальцы, потом переместил их на колени, а еще через минуту схватил карандаш, посмотрел, хорошо ли он оточен, и положил обратно.
Винанд неторопливо поднял левую руку на уровень груди и согнул ее в локте, – вытянув кисть руки из манжета, он смотрел на часы.
– Сейчас без десяти минут девять. Вы восстановлены на работе, мистер Тухи.
– Я рад этому, как младенец. Честно, мистер Винанд. Может, не стоит сознаваться, но я чертовски скучал по этому месту.
Винанд не собирался уходить. Он стоял с невозмутимым видом, подпирая лопатками дверной косяк, скрестив руки на груди и обхватив локти. На столе горела лампа под зеленым стеклянным колпаком, но за окном еще не угас летний день, и по лимонно-желтому небу протянулись бурые полосы усталой зари. От этого вечернего освещения, преждевременного и слабого, возникало щемящее чувство. Лампа очертила световой круг на столе, но за окном еще можно было различить темнеющие полуразмытые очертания улицы. Но света было недостаточно, чтобы обезопаситься от Винанда.
Колпак лампы слегка дрожал, Тухи почувствовал легкую вибрацию под ногами: работали станки. Он осознал, что уже ощущает это некоторое время. Звук успокаивал, он нес живое чувство надежности. Биение пульса газеты, сообщающей людям биение пульса мира. Непрерывная цепочка размеренных толчков, звучащих как биение человеческого сердца.
Тухи начал было водить карандашом по бумаге, но сообразил, что лист освещен лампой и Винанд может рассмотреть, что он чертит – контуры водяной лилии и чайника, бородатый профиль. Он бросил карандаш и осуждающе чмокнул. Затем открыл ящик и стал рассматривать стопку копировальной бумаги и коробку со скрепками. Он не представлял себе, чего от него ожидают: нельзя же работать в таких условиях. Он спрашивал себя, почему должен был приступить к работе именно в этот поздний час, но предположил, что Винанд хотел проявить свою власть и тем смягчить досаду от поражения. Тухи счел за благо не спорить.
Станки работали, накапливая и транслируя миру удары человеческого сердца. Других звуков не было слышно; Тухи подумал, что глупо сидеть так, если Винанд ушел, но не стоило и поглядывать в его сторону, если он еще оставался в дверях.
Но через минуту он взглянул. Винанд не ушел. Свет выхватывал из темноты два белых пятна: высокий лоб и длинные пальцы, охватившие локоть. Тухи хотелось видеть именно лоб: нет, над бровями не было сбегавших дугами морщин. На месте глаз виднелись два слабо различимых белых овала. Овалы были направлены на Тухи. Но по лицу было ничего не угадать. Спустя некоторое время Тухи сказал:
– В самом деле, мистер Винанд, не вижу причин, почему мы не можем ужиться.
Винанд не ответил.
Тухи взял лист бумаги и вставил в машинку. Он сидел и смотрел на клавиши, зажав подбородок между двумя пальцами, в своей привычной позе. Клавиши поблескивали в свете лампы, словно готовясь начать свой перестук в затемненной комнате.
Станки остановились.
Тухи вздрогнул – чисто рефлекторно, еще не поняв, что заставило его дернуться: он был газетчиком и знал, что этот звук не мог прекратиться просто так.
Винанд вяглянул на часы:
– Девять часов. Вы снова безработный, мистер Тухи. «Знамя» прекратило свое существование.
Далее случилось то, чего Тухи опасался: его рука невольно опустилась на клавиатуру, он услышал, как с лязгом дернулись и разом смешались рычаги клавиатуры, как сдвинулась каретка.
Он не произнес ни слова, но ощутил, как беззащитен перед ответом Винанда:
– Да, вы проработали здесь тринадцать лет… Я все скупил две недели назад, со всеми рассчитался, включая Митчела Лейтона… – В голосе не было эмоций. – Нет, в отделе городских новостей никто не знал. Знали только в печатном цехе.
Тухи отвернулся. Он подобрал скрепку, подержал ее на ладони, затем повернул ладонь вниз и с некоторым удивлением констатировал непреложность закона, не позволившего скрепке удержаться на перевернутой вниз ладони.
Он поднялся и стоял, глядя на Винанда, отделенного от него полосой серого ковра.
Винанд повел головой, слегка наклонив ее к плечу. Его лицо говорило, что теперь нет нужды в барьерах, все упростилось. В лице схватил карандаш, посмотрел, хорошо ли он оточен, и положил обратно.
Винанд неторопливо поднял левую руку на уровень груди и согнул ее в локте, – вытянув кисть руки из манжета, он смотрел на часы.
– Сейчас без десяти минут девять. Вы восстановлены на работе, мистер Тухи.
– Я рад этому, как младенец. Честно, мистер Винанд. Может, не стоит сознаваться, но я чертовски скучал по этому месту.
Винанд не собирался уходить. Он стоял с невозмутимым видом, подпирая лопатками дверной косяк, скрестив руки на груди и обхватив локти. На столе горела лампа под зеленым стеклянным колпаком, но за окном еще не угас летний день, и по лимонно-желтому небу протянулись бурые полосы усталой зари. От этого вечернего освещения, преждевременного и слабого, возникало щемящее чувство. Лампа очертила световой круг на столе, но за окном еще можно было различить темнеющие полуразмытые очертания улицы. Но света было недостаточно, чтобы обезопаситься от Винанда.
Колпак лампы слегка дрожал, Тухи почувствовал легкую вибрацию под ногами: работали станки. Он осознал, что уже ощущает это некоторое время. Звук успокаивал, он нес живое чувство надежности. Биение пульса газеты, сообщающей людям биение пульса мира. Непрерывная цепочка размеренных толчков, звучащих как биение человеческого сердца.
Тухи начал было водить карандашом по бумаге, но сообразил, что лист освещен лампой и Винанд может рассмотреть, что он чертит – контуры водяной лилии и чайника, бородатый профиль. Он бросил карандаш и осуждающе чмокнул. Затем открыл ящик и стал рассматривать стопку копировальной бумаги и коробку со скрепками. Он не представлял себе, чего от него ожидают: нельзя же работать в таких условиях. Он спрашивал себя, почему должен был приступить к работе именно в этот поздний час, но предположил, что Винанд хотел проявить свою власть и тем смягчить досаду от поражения. Тухи счел за благо не спорить.
Станки работали, накапливая и транслируя миру удары человеческого сердца. Других звуков не было слышно; Тухи подумал, что глупо сидеть так, если Винанд ушел, но не стоило и поглядывать в его сторону, если он еще оставался в дверях.
Но через минуту он взглянул. Винанд не ушел. Свет выхватывал из темноты два белых пятна: высокий лоб и длинные пальцы, охватившие локоть. Тухи хотелось видеть именно лоб: нет, над бровями не было сбегавших дугами морщин. На месте глаз виднелись два слабо различимых белых овала. Овалы были направлены на Тухи. Но по лицу было ничего не угадать. Спустя некоторое время Тухи сказал:
– В самом деле, мистер Винанд, не вижу причин, почему мы не можем ужиться.
Винанд не ответил.
Тухи взял лист бумаги и вставил в машинку. Он сидел и смотрел на клавиши, зажав подбородок между двумя пальцами, в своей привычной позе. Клавиши поблескивали в свете лампы, словно готовясь начать свой перестук в затемненной комнате.
Станки остановились.
Тухи вздрогнул – чисто рефлекторно, еще не поняв, что заставило его дернуться: он был газетчиком и знал, что этот звук не мог прекратиться просто так.
Винанд взглянул на часы:
– Девять часов. Вы снова безработный, мистер Тухи. «Знамя» прекратило свое существование.
Далее случилось то, чего Тухи опасался: его рука невольно опустилась на клавиатуру, он услышал, как с лязгом дернулись и разом смешались рычаги клавиатуры, как сдвинулась каретка.
Он не произнес ни слова, но ощутил, как беззащитен перед ответом Винанда:
– Да, вы проработали здесь тринадцать лет… Я все скупил две недели назад, со всеми рассчитался, включая Митчела Лейтона… – В голосе не было эмоций. – Нет, в отделе городских новостей никто не знал. Знали только в печатном цехе.
Тухи отвернулся. Он подобрал скрепку, подержал ее на ладони, затем повернул ладонь вниз и с некоторым удивлением констатировал непреложность закона, не позволившего скрепке удержаться на перевернутой вниз ладони.
Он поднялся и стоял, глядя на Винанда, отделенного от него полосой серого ковра.
Винанд повел головой, слегка наклонив ее к плечу. Его лицо говорило, что теперь нет нужды в барьерах, все упростилось. В лице не было гнева, сомкнутые губы сложились в страдальческое подобие почти смиренной улыбки. Он сказал:
– Это конец «Знамени»… Я думаю, уместно было встретить его именно вместе с вами.
Многие газеты с готовностью распахнули свои двери перед Эллсвортом Монктоном Тухи. Он предпочел «Курьер», газету с устойчивым престижем и умеренно невнятным направлением.
Вечером первого дня работы на новом месте Эллсворт Тухи сидел на краю стола в кабинете заместителя главного редактора и беседовал с ним о мистере Тальботе, владельце «Курьера», которого видел пока только несколько раз.
– Что представляет собой мистер Тальбот как человек? – спрашивал Эллсворт Тухи. – Какому божеству молится? Без чего не может жить?
В радиорубке рядом с вестибюлем кто-то крутил ручку настройки. Из динамика раздался зычный торжественный голос: «Время на марше, вперед!»
Рорк работал у себя в кабинете за кульманом. Город за стеклянной стеной был наполнен чистым сиянием, первый октябрьский холод сделал воздух прозрачным.
Зазвенел телефон. Рорк с досадой провел карандашом дугу в воздухе: когда он работал, ему не было дела до телефона. Он подошел к столу и взял трубку.
– Мистер Рорк! – В голосе секретаря было легкое напряжение, что должно было служить извинением за нарушение установленного порядка. – Мистер Гейл Винанд просит узнать, удобно ли вам прийти к нему завтра в четыре часа дня.
Некоторое время в трубке слышалось лишь легкое потрескивание, и секретарь начала считать секунды.
– Он еще у телефона? – спросил Рорк. В его голосе слышались особые нотки, и она знала, что причина не в аппарате.
– Нет, мистер Рорк. Звонит секретарь мистера Винанда.
– Хорошо. Передайте, я буду.
Он вернулся к кульману и стал рассматривать эскиз. Его заставили оторваться от работы, и он чувствовал, что сегодня ему не удастся сосредоточиться. Слишком велик был груз надежды и облегчения.
Подойдя к тому, что было редакцией, издательством и типографией «Знамени», Рорк увидел, что вывеска снята. Над входом остался только след от нее. Он знал, что в здании теперь размещались службы «Клариона» и целые этажи пустовали. «Кларион», третьестепенная ежедневная газета меньшего, чем «Знамя», тиража формата, – вот все, что осталось от концерна Винанда в Нью-Йорке.
Он направился к лифту и обрадовался, что оказался единственным пассажиром, – эта тесная стальная кабинка словно принадлежала ему и никому другому, он снова обрел ее, ему ее возвратили. Глубина испытанного им облегчения лишь подчеркивала силу той боли, которая наконец отступила, – боли особой, ни с чем не сравнимой.
Но войдя в кабинет Винанда, он понял, что ему придется смириться с болью: надежды не оставалось. Когда он вошел, Винанд встал из-за стола, глядя прямо на него. Лицо Винанда не было лицом незнакомого человека; лицо незнакомца – неизвестная земля, ее можно открыть и исследовать, будь на то воля и желание. Тут же было знакомое лицо, которое замкнулось и никогда не откроется. В нем не было боли самоотречения, это было лицо человека, отказавшего себе даже в боли. Лицо отрешенное и спокойное, полное собственного достоинства, но не живого, а того, которое запечатлели изображения на средневековых гробницах, – достоинства, говорящего о былом величии и не позволяющего касаться останков.
– Мистер Рорк, эта встреча необходима, но очень тяжела для меня. Прошу вас принять это во внимание.
Рорк понял, что должен сделать последний жест милосердия, который он мог сделать: не показывать, что между ним и Винандом сохранилась какая-то близость. Он понял: назвав Винанда по имени, он погубит последнее, что еще было живо в стоявшем перед ним человеке.
Рорк ответил:
– Хорошо, мистер Винанд.
Винанд взял в руки четыре листа машинописного текста и через стол передал их Рорку:
– Прошу вас прочитать и подписать, если вы согласны и одобряете.
– Что это такое?
– Контракт на здание Винанда.
Рорк положил листы на стол. Он не мог их держать, не мог смотреть на них.
– Прошу вас внимательно выслушать меня, мистер Рорк. Я поясню, и вы должны понять. Я желаю немедля приступить к строительству здания Винанда. Я хочу, чтобы это было самое высокое здание в городе. Прошу не спорить со мной, своевременно ли это и приемлемо ли экономически. Я хочу возвести его. У него будет свое назначение, и это все, что касается вас. В нем разместятся «Кларион» и все службы моего концерна, разбросанные сейчас по всему городу. Остальные помещения будут сданы в аренду. У меня еще достаточно влияния, чтобы гарантировать это. Не опасайтесь, что возведете бесполезное сооружение. Вы получите подробный проспект со всеми деталями, условиями и требованиями. Остальное будет предоставлено на ваше усмотрение. Ваши решения будут окончательными. Они не будут нуждаться в моем одобрении. У вас будут все полномочия и полная свобода действий. Это оговорено в контракте. Но я хочу специально оговорить, что мы не будем встречаться. По всем техническим и финансовым вопросам меня будет представлять мой агент, вы будете иметь дело с ним. С ним вы будете проводить все последующие переговоры. Дайте ему знать, каких вы предпочитаете подрядчиков. Если усмотрите необходимость связаться со мной, делайте это через моего агента. Не пытайтесь встретиться со мной. Если вы все же попробуете, вам будет отказано. Я не желаю разговаривать с вами, я не желаю когда-либо видеть вас снова. Если вы согласны на эти условия, пожалуйста, прочтите и подпишите контракт.
Рорк достал ручку и подписался, не глядя на бумаги.
– Вы не прочитали, – сказал Винанд.
Рорк бросил бумаги через стол.
– Пожалуйста, подпишите оба экземпляра.
Рорк подчинился.
– Благодарю вас, – сказал Винанд, подписал контракт и протянул один экземпляр Рорку: – Это ваш экземпляр.
Рорк сунул бумагу в карман.
– Я не сказал о финансовой стороне. Ни для кого не секрет, что так называемой империи Винанда пришел конец. Однако она в добром здравии и функционирует так же хорошо, как и раньше, по всей стране, за исключением Нью-Йорка. На мою жизнь ее хватит. Но она умрет со мной. Я намерен ликвидировать большую ее часть. Поэтому можете не ограничивать себя соображениями экономии, разрабатывая проект. Вы вольны определять стоимость строительства. Здание будет стоять еще долгое нремя после того, как исчезнут газеты.
– Конечно, мистер Винанд.
– Я полагаю, что вы захотите решать вопросы эксплуатации здания с надлежащей экономической эффективностью. Но нас не должны беспокоить окупаемость и прибыль на начальные капиталовложения. Им не к кому будет возвращаться.
– Да, мистер Винанд.
– Если принять во внимание, как ведет себя мир в нынешние времена, ту катастрофу, к которой он устремился, этот проект может показаться безумием. Век небоскребов прошел. Наступило время массового жилищного строительства. А это прелюдия к пещерному веку. Но вас не пугает эскапада против целого света. Это будет последний небоскреб Нью-Йорка. И это окажется весьма кстати – последнее достижение человека, прежде чем человечество уничтожит себя.
– Человечество никогда не уничтожит себя, мистер Винанд. Во всяком случае, пока оно способно на такие действия.
– Какие действия?
– Возведение здания Винанда.
– Это уже ваша задача. Мертвецы, такие, как «Знамя», годятся лишь на финансовое удобрение для великих проектов. В этом их назначение.
Винанд взял свой экземпляр контракта, сложил его и аккуратным, точным движением отправил во внутренний карман пиджака. Не меняя тона, он добавил:
– Однажды я сказал вам, что это здание должно быть памятником всей моей жизни. Теперь увековечивать нечего. Здание Винанда будет замечательно только тем, что вы вложите в него.
Он поднялся, давая понять, что встреча подошла к концу. Рорк встал и, прощаясь, склонил голову. Он держал ее так на мгновение дольше, чем требовал простой поклон.
В дверях он остановился и обернулся. Винанд стоял за столом не двигаясь. Они посмотрели друг на друга.
Винанд произнес:
– Воздвигни его как памятник той духовной силе, которая есть у тебя… и которая могла быть у меня.
XX
Весенним днем, полтора года спустя, Доминик направлялась на строительство здания Винанда.
Она смотрела на небоскребы, разрывавшие низкую линию городских крыш. Они внезапно вырывались вверх, словно выросли из земли за минуту до того, как она подняла глаза, застигнув их в момент последнего порыва. Казалось, секундой раньше она увидела бы их движение.
Она свернула за угол у Адской Кухни и вышла к обширному расчищенному пустырю.
По развороченной земле ползали грейдеры и бульдозеры, выравнивая поверхность будущего парка. В центре возвышался остов здания Винанда, уже возведенный под самое небо. Верхняя часть остова еще висела нагой, не одетой в бетон стальной клеткой. Но уже подбирались вверх стекло и дерево, наращивая плоть на неудержимо рвавшуюся в небо арматуру.
Она думала' говорят, что сердце земли состоит из огня. Оно взято в оковы и безмолвно. Но время от времени огонь прорывается сквозь глину, руду, гранит, стремясь на свободу. И тогда застывает в таких формах, как эта.
Она подошла ближе. Стройплощадка была обнесена деревянным забором. Забор пестрел яркими вывесками, плакатами и надписями, рекламирующими фирмы, которые поставляли материалы и возводили высочайшее в мире здание: «Стальные конструкции "Нэшнл стил"», «Стекло "Лудлов"», «"Уэллс-Клермонт" – электрооборудование», «"Кесслер" – лифты и подъемники», «"Нэш и Даннинг" – строительные подряды».
Она остановилась, увидев то, чего не замечала раньше. Казалось, ее коснулся рукой сказочный волшебник, способный исцелять. Она не была знакома с Генри Камероном и не слышала его высказывания, но то, что она чувствовала сейчас, вылилось в когда-то произнесенные им слова: «…если ты пронесешь свой девиз до конца, то это и будет победа. Победа не только для тебя, Говард, но и для чего-то, что обязано победить, чего-то, благодаря чему движется мир, хотя оно и обречено оставаться непризнанным и неузнанным. И так будут отомщены все те, кто пал до тебя, кто страдал так же, как предстоит страдать тебе».
Она увидела на заборе, которым обнесли самое высокое сооружение в Нью-Йорке, небольшую металлическую пластику со словами: «Говард Рорк. Архитектор».
Она прошла к вагончику прораба. Она часто приходила поди, чтобы вызвать Рорка и посмотреть, как идет строительство. На сей раз там был новый человек, который не знал ее. Она спросила о Рорке.
– Мистер Рорк на самом верху. Кто его спрашивает?
– Миссис Рорк, – ответила она.
Человек разыскал прораба, и тот позволил ей подняться наверх тем же способом, что и прежде, – в люльке, незамысловатом сооружении из нескольких досок и веревочного ограждения, ходившем вверх-вниз вдоль стены.
Она стояла, упираясь высокими каблуками в пол и держась за трос. Доски под ней дрожали, ветер прижимал юбку к ногам, она видела, как земля поплыла вниз.
Ушли вниз широкие проемы витрин, стали глубже каньоны улиц, осталась внизу яркая реклама кинотеатров и магазинов. Мимо уже плыли окна – длинные стеклянные пояса этажей. Скрылись из виду приземистые коробки складов, уйдя на дно вместе со своими богатствами. Встали под косым углом высокие башни отелей, сначала раскрывшись, а затем сложившись веером. Заводские трубы казались дымящимися спичками, а машины – крошечными бегущими коробкбми. Солнце превратило шпили в слепящие маяки, они раскачивались, разбрасывая над городом длинные белые лучи. Город все рос и ширился, двигаясь к рекам правильным каре. Его марш сдерживали два черных тонких водных рукава. Но город перескочил через них и покатился дальше, в марево долин и неба.
Плоские крыши ступенями опускались вниз, вдавливая дома в землю, прочь с дороги. Она миновала стеклянные кубы гостиных, спален и детских. Сады на крышах колыхались под ней, как платки, трепетавшие на ветру. Небоскребы пускались за ней вдогонку и отставали, исчерпав свой задор. Вот и антенны радиостанций остались у нее под ногами.
Люлька раскачивалась над городом, как маятник. Она скользила вдоль стены здания, уже миновав линию, где кончилась кладка. Вверху не было ничего, кроме стальных конструкций и неба. Она чувствовала, как высота давит на барабанные перепонки. Глаза ей залило солнце. Ветер бил в поднятый подбородок.
Она увидела, что он стоит над ней, на верхней площадке здания Винанда. Он махал ей рукой.
Линия океана пересекла небо. Океан вздымался вверх по мере того, как город уходил вниз. Она миновала шпили банков, дворцы правосудия. Она поднялась выше церковных шпилей.
Перед ней остались лишь океан, небо и Говард Рорк.
