Ранние решения

I. ЛОКАЛЬНЫЕ ПОРАЖЕНИЯ МОЗГА И ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПЫ ЛОКАЛИЗАЦИИ ФУНКЦИЙ

РАННИЕ РЕШЕНИЯ

Попытки рассматривать психические процессы как функцию ограниченных участков мозга относятся к очень давнему времени. Еще в средние века философы и натуралисты считали возможным "локализовать" сложные "психические способности" в "трех мозговых желудочках", а в самом начале XIX в. известный анатом Ф. Галль, впервые описавший различия между серым и белым веществом головного мозга, высказал мысль, что сложные "способности" человека интимно связаны с отдельным, строго ограниченным участком мозга, который, разрастаясь, приводит к образованию выпуклостей соответственных мест черепа, так что наблюдение над последними позволяет определять индивидуальные различия в способностях человека. Френологические карты Ф. Галля были, однако, лишены каких-либо оснований проецировать в мозг так называемую психологию способностей и очень быстро были забыты.
На смену им пришли попытки выделить функциональные зоны мозговой коры на основе наблюдений над изменениями поведения человека, наступающими после ограниченных (локальных) поражений мозга.
Клинические наблюдения над следствиями таких поражений мозга начались давно. Уже достаточно рано было установлено, что поражение двигательной зоны коры ведет к параличу противоположных конечностей, поражение задне-центральной области коры - к выпадению чувствительности на противоположной стороне тела, поражение затылочной области мозга - к центральной слепоте. Однако рождение учения о нарушении психических процессов с полным основанием можно отнести к 1861 г., когда французский анатом П. Брока получил возможность описать мозг больного с грубым нарушением моторной (экспрессивной) речи и когда он смог установить, что в мозге этого больного разрушена задняя треть нижней лобной извилины. Через несколько лет дополнительные наблюдения позволили П. Брока уточнить эти данные и показать, что моторная речь связана с ограниченной областью головного мозга - задней третью нижней лобной извилины левого полушария.
Так как у всех наблюдавшихся им больных было сохранено как понимание речи, так и движение губ и языка, П. Брока получил достаточные основания для того, чтобы предположить, что задняя треть нижней лобной извилины левого полушария является "центром моторных образов слов" и что поражение этой области приводит к своеобразному выпадению экспрессивной речи, которое он сначала назвал афемией и лишь потом заменил это название на существующий ныне термин "афазия".
Открытие П. Брока имело двойной смысл. С одной стороны, впервые сложная психическая функция была "локализована" в определенном участке мозговой коры, причем эта локализация, в отличие от фантастических попыток Ф. Галля, носила клинически обоснованный характер. С другой стороны, это открытие впервые показало коренное отличие между функциями левого и правого полушария мозга, выделив левое полушарие (у правшей) как ведущее, связанное со сложнейшими речевыми функциями.
Потребовалось лишь одно десятилетие, чтобы плодотворность открытия П. Брока стала очевидной: в 1874 г. немецкий психиатр К. Вернике описал случаи, когда поражение другого участка (задней трети верхней височной извилины левого полушария) вызывало столь же четкую, но обратную картину: выпадение возможности понимать слышимую речь при относительной сохранности экспрессивной (моторной) речи. Продолжая путь, начатый П. Брока, К. Вернике высказал мысль, что задняя треть верхней височной извилины левого полушария является "центром сенсорных образов слова", или "центром понятия слова" (Wortbegriff).
Открытие того факта, что сложнейшие формы психической деятельности могут рассматриваться как функции ограниченных участков мозга, т.е. могут быть локализованы в ограниченных областях мозговой коры, так же как и элементарные функции (движения, чувствительность), вызвало небывалое оживление в неврологической науке, и невропатологи стали с огромной активностью собирать факты, которые показывали бы, что и другие сложные психические процессы также являются продуктом отдельных ограниченных участков мозговой коры.
В результате такого бурного интереса к прямой "локализации" функций в ограниченных зонах мозговой коры в течение очень короткого срока в коре головного мозга были "найдены" "центр понятий" (в нижнетеменной области левого полушария), "центр письма" (в задних отделах средней лобной извилины этого же полушария), а в дальнейшем - "центры счета", "центры чтения", "центры ориентировки в пространстве", равно как и аппараты связей между ними. В итоге к 80-м годам XIX в. были составлены "функциональные карты" мозговой коры, которые, как тогда казалось, разрешали вопрос о функциональном строении мозга как органа психической деятельности. Эта тенденция локализовать сложнейшие психические процессы в ограниченных участках мозга продолжалась и в дальнейшем - в течение более чем полувека в наблюдениях над очаговыми (локальными) поражениями ограниченных участков мозга, возникающими вследствие мозговых ранений или местных кровоизлияний. Были созданы новые гипотетические карты "локализации" функций в коре головного мозга, наиболее отчетливыми из которых были предложенные немецким психиатром К. Клейстом на основании обработки им огромного материала наблюдений над огнестрельными ранениями мозга в период первой мировой войны. В ограниченных участках мозговой коры были размещены такие "функции", как "схема тела", "понимание фраз", "конструктивные действия", "настроения" и даже "личное и общественное я". Все это принципиально лишь немногим отличалось от френологических карт Ф. Галля.
Попытки непосредственной локализации сложных психических функций в ограниченных участках мозга были настолько стойкими, что еще в 1946 г. известный американский невролог Р. Нильсен считал возможным описывать ограниченные участки, которые, по его мнению, были "центрами восприятия живых объектов" и отличались от других участков, где якобы локализовалось восприятие "неживых объектов".

КРИЗИС

Было бы, однако, неверно думать, что попытки непосредственной локализации сложных психических процессов в ограниченных участках мозга ("узкий локализационизм") надо считать генеральной линией развития неврологической мысли и что она не встречала естественного противодействия среди неврологов.
Уже П. Брока и следовавшие за ним ученые встретили серьезного оппонента в лице известного английского невролога X. Джексона, который высказал предположение, что к мозговой организации сложных форм психических процессов следует подходить скорее с позиций уровня их построения, чем с позиций их локализации в ограниченных участках мозга.
Эти положения не были, однако, в ту пору подхвачены и развиты, и лишь спустя полвека они снова всплыли в трудах некоторых неврологов первой половины XX в.: К. Монакова... К. Гольдштейна... Не отрицая очевидного факта, что элементарные физиологические функции (чувствительность кожная, зрение, слух, движение) обеспечиваются четко очерченными участками коры головного мозга, эти исследователи выразили справедливое сомнение в том, что принцип узкой локализации может быть приложим к мозговым механизмам сложных форм психической деятельности.
С полным основанием указывая на сложный характер психической деятельности человека и пытаясь найти его специфические черты в осмысленном характере поведения (К. Монаков) или "абстрактной установке" и "категориальном поведении" (К. Гольдштейн), эти авторы высказывали мысль, что сложные факты "семантики" или "категориального поведения" являются скорее результатом деятельности всего мозга, чем продуктом работы ограниченных участков мозговой коры. Однако сомнения в возможности узкой локализации сложных психических процессов приводили этих авторов либо к отрыву психических процессов от мозгового субстрата и к признанию их якобы особой "духовной природы"... либо к попытке показать, что "категориальное поведение" является наиболее высоким уровнем мозговой деятельности, зависящим в большей степени от массы вовлеченного в работу мозга, чем от участия определенных зон мозговой коры... Таким образом, справедливые сомнения в правомерности механистического подхода узких локализационистов приводили либо к оживлению дуалистических традиций признания духовной природы психических процессов, либо к оживлению тех идей о мозге как о недифференцированном целом и о решающей роли его массы в осуществлении психической деятельности, которые неоднократно всплывали на протяжении всей истории изучения мозга как органа психики …
Все это создавало необходимость искать новые пути, которые позволили бы выявить подлинные мозговые механизмы сложнейших форм психической деятельности человека, сохраняя при этом принципы исследования, оправдавшие себя при изучении элементарных форм физиологических процессов, но адекватные изучению сознательной деятельности человека, социально-исторической по происхождению и сложно опосредствованной по строению.
Такая задача требовала коренной перестройки основного понимания "функций", с одной стороны, и основных принципов их "локализации" - с другой.