XXVIII. Путь на родину

Аженор понимал всю сложность своего положения.

Свобода, полученная благодаря великодушному заступничеству принца Уэльского, была тем преимуществом, которое могло вызывать зависть у многих людей. Аженор изо всех сил погонял коня, побуждаемый настойчивыми призывами Мюзарона, который, не жалея красноречия, расписывал опасности погони и прелести возвращения на родину, смешно шевеля ушами, радуясь, что ему их пока не отрезали.

Но честный Мюзарон напрасно терял время; Аженор не слушал его. У рыцаря, разлученного с Аиссой, было живым лишь тело. Встревоженная, страдающая, потерянная душа Аженора оставалась в Испании!

Однако в ту эпоху чувство долга было столь сильным, что Молеон, сердце которого возмущалось при мысли, что ему пришлось расстаться с возлюбленной, и трепетало от радости при мысли, что он снова тайно встретится с ней, смело мчался вперед, рискуя из-за миссии, порученной ему коннетаблем, навеки потерять прекрасную мавританку.

Бедного коня совсем не щадили; благородное животное, которое вынесло тяготы войны и терпело прихоти своего влюбленного хозяина, выбилось из сил в Бордо, где его оставил Мюзарон с тем, чтобы забрать на обратном пути.

После Бордо наш путешественник стал менять лошадей и тем самым придумал задолго до изобретательного Людовика XI систему езды на перекладных; и очень скоро наш путешественник, обессиленный, измученный, как с небес упал к ногам доброго короля Карла, который подвязывал персиковые деревья в чудесном саду дворца Сен-Поль.

— О, Боже мой, господин де Молеон, что все это значит и что за новости вы привезли мне? — спросил король Карл, которого природа наделила даром навсегда запоминать человека, даже если он встречал его лишь единожды.

— Сир, — ответил Аженор, опустившись на одно колено, — я привез вам печальное известие: ваша армия в Испании разбита.

— Свершилась воля Божья! — побледнев, воскликнул король. — Значит, армия вернется.

— Армии больше не существует, государь!

— Боже милостивый, — еле слышно прошептал король. — Как поживает коннетабль?

— Коннетабль в плену у англичан, сир.

Король тяжко вздохнул, но ни слова не сказал, хотя чело его сразу посветлело.

— Расскажи мне о битве, — попросил он, недолго помолчав. — Прежде всего, где она развернулась?

— При Наваррете, сир.

— Слушаю тебя.

Аженор рассказал о катастрофе, гибели армии и захвате в плен коннетабля, о том, как он сам спасся почти чудом благодаря Черному принцу.

— Мне необходимо выкупить Бертрана, — сказал Карл V, — если они пожелают назначить за него выкуп.

— Сир, выкуп уже назначен.

— Каков же он?

— Семьдесят тысяч золотых флоринов.

— И кто же назначил этот выкуп? — спросил король, испугавшись размера суммы.

— Сам коннетабль.

— Коннетабль?! По-моему, он слишком щедр.

— Вы полагаете, сир, что он переоценил себя?

— Если бы он оценил себя по достоинству, за все сокровища христианского мира мы не смогли бы вернуть его.

Но, отдав должное Бертрану, король погрузился в мрачные раздумья, смысл которых Аженор отлично понимал.

— Сир, — сразу же сказал он, — ваше величество может не затруднять себя выкупом коннетабля. Господин Бертран послал меня к своей жене, мадам Тифании Рагенэль, у которой хранится сто тысяч экю коннетабля и которая внесет их за своего мужа.

— Как я рад, мой дорогой шевалье, — просияв, заметил Карл, — что он не только славный воин, но и мудрый казначей. Я бы в это не поверил. Сто тысяч экю!.. Ну и ну, да он богаче меня. Так пусть он ссудит мне эти семьдесят тысяч флоринов. Я ему быстро их верну… Но ты-то веришь, что у него есть эти деньга? А если у него их не осталось?

— Почему же, сир?

— Потому, что госпожа Тифания Рагенэль очень ревниво относится к славе своего мужа и ведет себя в родных краях как щедрая и богатая дама.

— Но сир, на тот случай, если у нее больше не осталось денег, добрый коннетабль дал мне другое поручение.

— Какое именно?

— Объехать всю Бретань, возглашая: «Коннетабль — пленник Черного принца, соберите за него выкуп, мужчины Бретани! А вы, женщины Бретани, прядите!»

— Ну что ж, — оживился король, — я дам тебе один из моих стягов и троих рыцарей, чтобы ты провозглашал этот клич по всей Франции! Но, — прибавил Карл V, — делай это лишь в самом крайнем случае. Возможно, что мы и здесь сможем поправить беду под Наваррете. Какое гнусное название. Это слово «Наварра» всегда приносит горе каждому французу.

— Это невозможно, сир, вскоре вы, вероятно, увидите здесь беглеца, короля Энрике де Трастамаре. Англичане станут трубить о победе во все гасконские трубы, а потом, наконец, эти несчастные, израненные, нищие бретонцы вернутся на родину, всем рассказывая о горькой своей участи.

— Да, это верно! Поезжай же, Молеон, и если ты увидишь коннетабля…

— Я увижу его.

— Передай, что ничего не потеряно, если он снова вернется ко мне.

— Сир, он мне велел сказать вам еще кое-что.

— Что же именно?

— Передай королю, шепнул он мне, что наш план осуществляется, что много французских крыс сдохло на испанской жаре, не сумев к ней привыкнуть.

— Храбрец Бертран; значит, он еще шутил в эту жуткую минуту?

— Он по-прежнему тверд, сир, и столь же прекрасен в поражении, сколь велик в победе.

Аженор простился с королем Карлом V, пожаловавшим ему триста ливров, — роскошный дар, который Аженор потратил на покупку двух добрых боевых коней, заплатив за каждого по пятьдесят ливров. Он дал десять ливров Мюзарону, который, придя в полный восторг и спрятав их в кожаный пояс, обновил свой гардероб на Суконной улице. На улице Оружейников Аженор также купил шлем новой конструкции — забрало в нем защелкивалось на пружину — и подарил его оруженосцу, голове которого не раз доставалось от сарацин.

Этот полезный и приятный подарок придал Мюзарону еще более бравый вид и вызвал у оруженосца умиленную гордость тем, что он служит настоящему дворянину.

Они двинулись в дорогу. Как прекрасна была Франция! Было так приятно чувствовать себя молодым, сильным, храбрым, любить, быть любимым, иметь в ленчике седла сто пятьдесят ливров и носить новенький шлем, и поэтому Молеон полной грудью вдыхал свежий воздух, а Мюзарон подпрыгивал в седле, выпячивая грудь, словно жандарм; Молеон как будто хотел сказать: «Посмотрите на меня, я люблю самую красивую девушку Испании», а Мюзарон как бы говорил: «Я видел мавров, битву при Наваррете, и на голове у меня шлем за восемь ливров, купленный у Пуането, на улице Оружейников».

В таком радостном настроении прекрасно одетый Аженор подъехал к границе Бретани, где он попросил у владетельного сеньора Жана де Монфора разрешения нанести в его землях визит госпоже Рагенэль и провести сбор денег, необходимых для выкупа коннетабля.

Задача Мюзарона, всегдашнего посредника Аженора, была весьма деликатна. Граф де Монфор, сын старого графа де Монфора, который вместе с герцогом Ланкастерским вел войну против Франции, затаил злобу на Бертрана, главного виновника снятия осады Динана; но, узнав о несчастье Бертрана, молодой граф де Монфор забыл о своей вражде (мы уже отмечали, что та эпоха была временем доблестных поступков и благородных сердец).

— Разрешу ли я сбор денег? — воскликнул он. — Напротив, я требую этого. Пусть на моих землях собирают ту подать, какая потребуется. Я не только желаю видеть коннетабля свободным, но и хочу, чтобы он, вернувшись в Бретань, стал моим другом. Наша земля горда тем, что именно здесь он появился на свет.

Произнеся эту речь, граф с почестями принял Аженора в своем доме, преподнес ему подарок, полагающийся каждому посланцу короля, и, дав ему почетный эскорт, велел препроводить к госпоже Тифании Рагенэль, которая жила в Ла-Рош-Дерьен, в одном из владений семьи Дюгекленов.