III. Аполлоническое и дионисийское начало

Проблема, прочувствованная и отчасти разработанная Шиллером, былавпоследствии поставлена в новой и своеобразной форме Ницше в его,относящемся к 1871 году, сочинении "Рождение трагедии". Это юношескоепроизведение относится, правда, не столько к Шиллеру, сколько в гораздобольшей степени к Шопенгауэру и Гете. С Шиллером его, однако, связывает, покрайней мере по видимости, близость в области эстетики и веры в греческуюкультуру; с Шопенгауэром - пессимизм и мотив искупления, и, наконец,бесконечно многое связывает его с гетевским Фаустом. Для наших целейнаибольшее значение имеет, конечно, его отношение к Шиллеру. Однако мы неможем пройти мимо Шопенгауэра и не заметить, в какой степени он претворил вдействительность те предчувствия восточных постижений, которые у Шиллеравозникают лишь как бледные схемы. Если оставить в стороне пессимизм,возникающий из контраста с радостностью христианской веры и уверенностью вискуплении, то окажется, что учение Шопенгауэра об искуплении есть учение посуществу буддийское. Шопенгауэр перешел на сторону Востока. Этот шагявляется несомненно реакцией по контрасту, направленной против нашейзападной атмосферы. Эта реакция продолжается, как известно, в значительнойстепени и в наши дни, проявляясь в различных течениях, более или менеецелостно ориентирующихся в сторону Индии. В своем стремлении на ВостокНицше, однако, не идет дальше Греции. Он ощущает Грецию как нечто среднеемежду Западом и Востоком. Постольку он соприкасается с Шиллером - но какотличается его понимание эллинской культуры! Он видит темный фон, на которомнаписан златозарный радостный мир Олимпа. "Чтобы иметь возможность жить,греки должны были, по глубочайшей необходимости, создать этих богов". "Грекзнал и ощущал страх и ужасы существования: чтобы быть вообще в силах жить,он принужден был заслонить себя от них блестящим порождением грез -олимпийцами. Необычайное недоверие к титаническим силам природы, безжалостноцарящая над всем познанным Мойра, коршун великого друга людей - Прометея,ужасающая судьба мудрого Эдипа, проклятие, тяготевшее над родом Атридов ипринудившее Ореста к матереубийству", "непрестанно все снова и сновапреодолевалось греками при посредстве этого художественного междумирияолимпийцев или, во всяком случае, прикрывалось им и скрывалось от взоров".Греческая "радостность", ликующее небо Эллады как блистательная иллюзия,прикрывающая собою мрачный фон, - такое понимание нуждалось в людях новоговремени - какой веский аргумент против морального эстетизма! Тем самым Ницше становится на точку зрения весьма отличную от Шиллера.То, что мы могли предчувствовать у Шиллера, а именно что его письма обэстетическом воспитании были попыткой разрешить также и свою личнуюпроблему, становится вполне достоверным применительно к труду Ницше - "этоглубоко личная книга". Но если Шиллер начинает лишь робко, бледными краскаминабрасывать свет и тень и пытается понять ощущаемую в собственной душепротивоположность как противоположность между "наивным" и "сентиментальным",исключая, однако, все запредельные планы и бездны человеческой природы, - топонимание Ницше проникает глубже и устанавливает напряженнуюпротивоположность, которая одной своей стороной ни в чем не уступаетлучезарной красоте шиллеровских видений, но, с другой стороны, находитбесконечно более темные тона, которые хотя и повышают силу света, но вместес тем дают предчувствие, что за ними скрывается еще более глубокая ночь. Свою основную пару противоположностей Ницше называетаполлонически-дионисийской. Постараемся прежде наглядно представить себеприроду этой пары противоположностей. Для этого я приведу ряд дословныхцитат, которые дадут возможность читателю, не читавшему произведения Ницше,составить собственное суждение и в то же время проверить на этом и моепонимание. 1. "Было бы большим выигрышем для эстетической науки, если бы не толькопутем логического уразумения, но и путем непосредственной интуиции пришли ксознанию, что поступательное движение искусства тесно связано сдвойственностью аполлонического и дионисииского начал, - подобным же образомкак рождение стоит в зависимости от двойственности полов при непрестаннойборьбе и лишь периодически наступающем примирении". 2. "С их двумя божествами искусств, Аполлоном и Дионисом, связано нашезнание о той огромной противоположности в происхождении и целях, которую мывстречаем в греческом мире между искусством пластических образов -Аполлоновым - и не пластическим искусством музыки - искусством Диониса, -эти два столь различных стремления действуют рядом одно с другим, чаще всегов открытом раздоре между собою и взаимно побуждая друг друга ко все новым иболее мощным порождениям, дабы в них увековечить борьбу вышеназванныхпротивоположностей, только по видимости соединенных общим словом"искусство", - пока наконец чудодейственным метафизическим актом эллинской"воли" они не явятся связанными в некоторую постоянную пару и в этойдвойственности не создадут столь же дионисииского, сколь и аполлоническогопроизведения искусства - аттической трагедии". Для того чтобы полнее характеризовать оба эти влечения, Ницшесравнивает вызванные ими своеобразные психологические состояния ссостояниями сновидения и опьянения, дурмана (intoxication). Аполлоническоевлечение производит состояние, сравниваемое с состоянием сновидения,дионисийское же - с состоянием опьянения. Под "сновидением" Ницше, пособственному его пояснению, разумеет, по существу, "внутреннее видение","прекрасную видимость мира сновидений". Аполлон "царит над иллюзорнымблеском красоты во внутреннем мире фантазий", он - "бог всех сил, творящихобразами". Он есть мера, число, ограничение и господство надо всем диким инеукрощенным. Аполлона хотелось бы обозначить как великолепный образбожества, несущий с собой принцип индивидуации, "principiumindividuationis". Дионисизм, напротив, означает освобождение беспредельного влечения,взрыв необузданной динамики животной и божественной природы; поэтому вдионисийском хоре человек появляется в виде сатира, сверху - бог, снизу -козел. Это - ужас от попрания принципа индивидуации и вместе с тем"блаженный восторг" от того, что он попран. Поэтому дионисизм можноуподобить опьянению, разлагающему индивидуальное на коллективные влечения исодержания, это - расторжение замкнутого эго миром. Поэтому в дионисизмечеловек соединяется с человеком и "сама отчужденная, враждебная ипорабощенная природа снова празднует праздник примирения со своим блуднымсыном - человеком". Каждый чувствует себя в единстве со своим ближним ("нетолько соединенным, примиренным, слитым"). Поэтому индивидуальность человекаподлежит полному преодолению. "Человек уже больше не художник: он сам сталхудожественным произведением". "Художественная мощь целой природыоткрывается здесь в трепете опьянения". Иными словами, творческая сила,либидо в форме влечения, завладевает индивидом как объектом и пользуется имкак орудием или выражением. Если мы имеем право понимать естественноесущество как "произведение искусства", то человек в дионисийском состояниидействительно становится естественно возникшим произведением искусства; нотак как естественное существо не есть произведение искусства в том смысле, вкотором мы привыкли понимать "произведение искусства", то оно есть не чтоиное, как только необузданная природа; оно есть во всех отношениях горныйпоток, и даже не животное, ограниченное собою и своим существом. Во имяясности и ввиду дальнейших дискуссий я должен выдвинуть этот пункт, ибоНицше по некоторым причинам этого не сделал, чем окутал данную проблемуобманчивой эстетической дымкой, которую ему, однако, в некоторых местахневольно приходится рассеивать. Так, например, где он говорит о дионисийскихоргиях: "Почти везде центр этих празднеств лежал в неограниченной половойразнузданности, волны которой захлестывали всякую семейственность с еечтимыми узаконениями; тут спускалось с цепи самое дикое зверство природы,вплоть до того отвратительного смешения сладострастия и жестокости". Ницше рассматривает примирение дельфийского Аполлона с Дионисом каксимвол примирения этих противоположностей в душе цивилизованного грека. Нопри этом он забывает свою собственную компенсационную формулу, по которойолимпийские боги обязаны своим светом мраку греческой души: согласно этомупримирение Аполлона с Дионисом было бы не чем иным, как прекрасной иллюзией,чем-то недостающим и желаемым, вызванным нуждой, которую цивилизованнаяполовина грека ощущала в его борьбе с варварской стороной, а она-то именно ипрорывалась так необузданно в дионисийском состоянии. Между религией народа, с одной стороны, и действительным укладом егожизни - с другой, всегда существует отношение компенсации; иначе религия неимела бы никакого практического смысла. Это правило подтверждается всюду,начиная с высокоморальной религии персов и уже в древности известнойморальной сомнительности персидских обычаев и вплоть до нашей "христианской"эпохи, когда религия любви потворствует величайшему в мировой историикровопролитию. Поэтому именно от символа дельфийского примирения мы имеемправо заключить к особенно жестокому разладу в эллинском существе. Этим жеобъяснялась бы и та страстная тоска по искуплению, которая придавала ихмистериям чрезвычайное значение для греческой народной жизни и осталасьсовершенно не замеченной прежними страстными почитателями Греции. Онидовольствовались тем, что наивно приписывали грекам все, чего недоставало имсамим. Итак, грек в дионисийском состоянии отнюдь не становился произведениемискусства, - напротив, его прежде всего захватывало его собственноеварварское существо, он лишался своей индивидуальности, распадался на всесвои коллективные составные части и впадал в единство с коллективнымбессознательным (отрешаясь при этом от своих индивидуальных целей), вединство "с гением рода и даже природы". Для человека, уже достинувшегоаполлонического самообуздания, такое состояние опьянения, заставлявшеечеловека совершенно забывать самого себя и свою человечность и превращавшееего в существо подвластное одним влечениям, такое состояние должно было бытьчем-то презренным, вследствие чего с самого начала неизбежно должна быларазражаться жестокая борьба между обоими влечениями. Попробуйте освободитьвлечения цивилизованного человека! Фанатичный почитатель культурывоображает, что из этого возникнет одна красота. Такое заблуждение основанона чрезвычайном недостатке психологических познаний. Сила влечений,скопившихся в цивилизованном человеке, страшно разрушительна и гораздоопаснее влечений первобытного человека, который постоянно понемногу изживаетсвои негативные влечения. Соответственно этому, ни одна война историческогопрошлого не может сравниться по грандиозной гнусности с войнойцивилизованных наций. Вероятно, так же обстояло дело и у греков. Именно отживого чувства ужаса им и удалось постепенное примирение дионисийства саполлонизмом - "чудодейственным метафизическим актом", как говорит Ницше ссамого начала. Это выражение Ницше необходимо запомнить, равно как и другоеего замечание, что противоположность, о которой идет речь, "только повидимости примирена общим словом "искусство"". Необходимо запомнить этиутверждения, потому что у Ницше, как и у Шиллера, ярко выражена тенденцияприписывать искусству посредническую и искупительную роль. И благодаря этомупроблема застревает в эстетическом - безобразное тоже "прекрасно"; вобманчивом мерцании эстетически прекрасного все отвратительное - даже злое -начинает блистать и кажется достойным желания. Художественная натура вШиллере, так же как и в Ницше, присваивает искупительное значение себе исвоей специфической способности творить и выражать. И за этим Ницше совершенно забывает, что для эллинов борьба Аполлонапротив Диониса и их конечное примирение было совсем не эстетическойпроблемой, а религиозным вопросом. Дионисийские празднества сатиров были повсей аналогии чем-то вроде тотемистических празднеств, сопровождающихсяретроспективным отождествлением с мифическими предками или даже прямо стотемистическим животным. Дионисийский культ во многих местах имелмистически-спекулятивный оттенок и во всяком случае производил очень сильноерелигиозно возбуждающее влияние. То обстоятельство, что из первоначальнорелигиозной церемонии возникла трагедия, имеет то же самое значение, каксвязь нашего современного театра со средневековыми мистериями и их чисторелигиозной основой; это не дает оснований для того, чтобы рассматриватьпроблему под чисто эстетическим аспектом. Эстетизм - это новомодные очки,через которые психологические тайны дионисийского культа представляются втаком свете, в каком античный мир, наверное, никогда не видел и не переживалих. Шиллер так же, как и Ницше, совершенно упускает из виду религиознуюточку зрения и заменяет ее эстетическим рассмотрением. Конечно, эти явленияимеют безусловно и свою эстетическую сторону, которой нельзя пренебрегать.Но если рассматривать средневековое христианство только с эстетической точкизрения, то его истинный характер настолько же искажается и оказываетсявнешним, как если бы мы понимали его исключительно с исторической точкизрения. Истинное понимание может иметь место только на сходном основании,ибо никто не будет утверждать, что сущность железнодорожного мостадостаточно понята, если ее ощутить эстетически. Вот почему то истолкование,согласно которому борьба между Аполлоном и Дионисом есть вопрос опротивоположных эстетических влечениях, переносит всю проблему, без всякихисторических и содержательных оснований, в эстетическую сферу, вследствиечего она подвергается лишь частичному рассмотрению, которое никогда несможет верно постигнуть ее содержание. Несомненно, что такой сдвиг должен иметь свою психологическую основу ицель. Преимущество такой процедуры нетрудно открыть: эстетическоерассмотрение тотчас же превращает проблему в образ, который зритель спокойнорассматривает, любуясь одинаково его красотой и его безобразием, вбезопасном удалении от всякого со-ошущения и со-переживания, лишь скользяощущением по изображенной страсти. Эстетическая установка защищает отучастия, от личного вовлечения, к которому неизбежно ведет религиозноепонимание проблемы. Такое же преимущество обеспечивает и исторический способрассмотрения, в критику которого Ницше сам сделал целый ряд драгоценнейшихвкладов. Правда, уже очень заманчива возможность подойти к такой мощнойпроблеме - "проблеме с рогами", как ее называет Ницше, - с чистоэстетической стороны, ибо религиозное понимание ее, в данном случаеединственно адекватное, предполагает переживание в настоящем или нечтопережитое в прошлом, чем современный человек, наверное, не часто можетпохвалиться. Но Дионис, по-видимому, отомстил Ницше - стоит прочесть его"Опыт самокритики", написанный в 1886 году и предпосланный как введение"Рождению трагедии": "Да, что же такое есть дионисийское начало? - В этойкниге дается ответ на это - здесь говорит "знающий", посвященный и учениксвоего бога". Но таковым Ницше еще не был, когда писал "Рождение трагедии",- тогда он был эстетически настроен, дионисийски же он стал настроен лишьтогда, когда писал "Заратустру" и те достопамятные слова, которыми онкончает свой "Опыт самокритики": "Возвысьте сердца ваши, братья мои, выше,еще выше! Но не забудьте и про ноги! Воздвигните и ноги ваши, вы, добрыеплясуны, и еще будет лучше, если вы станете также и на голову!" Та особенная глубина, с которой Ницше понял эту проблему, несмотря наэстетическое самострахование, настолько уже приблизила его кдействительности, что его позднейшее дионисийское переживание представляетсяпочти неизбежным последствием его. Его нападение на Сократа в "Рождениитрагедии" направлено против рационалиста, недоступного дионисийскомуоргиазму. Этот эффект соответствует аналогичной ошибке, присущейэстетическому рассмотрению, которое устраняет от себя проблему. Но, несмотряна эстетическое понимание, Ницше уже тогда предугадывал истинное разрешениепроблемы, когда писал, что противоположность примиряется не искусством, а"чудодейственным метафизическим актом эллинской воли". Он ставит "волю" вкавычках, и так как он в то время находился под сильным влияниемШопенгауэра, то мы имеем полное право истолковать это как указание наметафизическое понятие воли. Для нас "метафизическое" имеет психологическоезначение "бессознательного". Поэтому, если мы в формуле Ницше заменим слово"метафизический" словом "бессознательный", то искомое разрешение этойпроблемы гласило бы: "бессознательный чудодейственный акт". "Чудо"иррационально, следовательно, этот акт есть бессознательное иррациональноесвершение, создание из себя самого, без содействия разума и целесообразногонамерения; оно как бы вытекает, оно обнаруживается как явление ростатворящей природы, а не как результат человеческого мудрствования, оно естьпорождение страстного чаяния, веры и надежды. Но оставим пока эту проблему, так как в дальнейшем течении нашихисследований у нас еще будет случай вернуться к этому вопросу и заняться имболее подробно. Приступим вместо этого к более основательному рассмотрениюаполлонически-дионисийских понятий в смысле их психологического содержания.Рассмотрим вначале дионисизм. Описание Ницше обнаруживает сразу, что он подэтим разумеет некое развертывание, поток, идущий вверх и наружу, состояниедиастолы, как говорил Гете, мирообъемлющее движение, каким Шиллер описываетего в своей "Песни радости": Миллионы, к нам в объятья! Люди, поцелуй сей вам! и далее: Все творения живые Радость средь природы пьют, Все и добрые, и злые По стезе ее идут. Сон, вино, привет участья, Друга нам она дарит: Дышит червь животной страстью, К Богу херувим летит. Это - дионисийская "экспансия". Это - поток мощного всеощущения,неудержимо прорвавшийся наружу и опьяняющий чувство, подобно крепчайшемувину. Это - опьянение в самом высшем смысле слова. В таком состоянии психологический элемент ощущения - чувственногоощущения или ощущения аффективного - принимает самое сильное участие. Речь,стало быть, идет об экстраверсии чувств, неотличимо связанных с элементомощущения, почему мы и называем их чувство-ощущениями. Можно поэтому сказать,что в таком состоянии больше вырываются наружу аффекты, то есть нечтоносящее характер влечения, слепо понуждающее, выражающееся специально ввозбуждении сферы тела. Аполлонизм, напротив, есть восприятие внутренних образов красоты, мерыи чувств, покорившихся законам пропорций. Сравнение со сновидением ясноуказывает на характер аполлонического состояния: это состояние интроспекции,состояние созерцания, обращенного вовнутрь, в сонный мир вечных идей - однимсловом, это состояние интроверсии. До сих пор аналогия с нашими механизмами, по-видимому, несомненна. Ноесли бы мы удовольствовались аналогией, то таким ограничением мынасильственно истолковали бы понятия Ницше, втиснув их в прокрустово ложе. По мере развития наших исследований мы видим, что состояниеинтроверсии, как только оно становится привычным, всегда влечет за собойдифференциацию в отношении к миру идей, тогда как привычная экстраверсиявызывает дифференциацию в отношении к объекту. В понятиях Ницше мы такойдифференциации нигде не встречаем. Дионисийское чувство отличается вполнеархаическим характером аффективного ощущения. Оно, стало быть, не чисто, неотвлеченно и не выдифференцированно из сферы влечений, не превращено в тотподвижный элемент, который у экстравертного типа подчиняется наставлениямразума и отдается ему как послушный инструмент. Понятие интроверсии у Ницшетоже не устанавливает чистого дифференцированного отношения к идеям,высвободившегося из созерцания - как чувственно обусловленного, так итворчески порожденного - и достигшего отвлеченных и чистых форм. Аполлонизместь внутреннее восприятие, интуитивное постижение мира идей. Сравнение сосновидением ясно указывает на то, что Ницше представляет себе это состояние,с одной стороны, чисто созерцательным, а с другой - чисто образным. Эти характеристические черты означают нечто своеобразное, чего мыотнюдь не должны включать в понятие интровертной или экстравертнойустановки. У человека с преимущественно рефлектирующей установкойаполлоническое состояние созерцания внутренних образов ведет к такойпереработке созерцаемого, которая соответствует сущности интеллектуальногомышления. Из этого возникают идеи. У человека с установкой преимущественночувствующей происходит сходный процесс, а именно прочувствование образов исозидание чувство-идеи, которая, по существу, может совпасть с идеей,созданной мышлением. Поэтому идея есть столько же мысль, сколько и чувство,например идея отечества, свободы, Бога, бессмертия и т. д. При той и придругой обработке принцип остается рациональным и логическим. Но существует исовершенно иная точка зрения, с которой логически рациональная обработкаоказывается несоответствующей. Эта иная точка зрения есть эстетическая. Онапребывает в интроверсии при восприятии идей, она развивает интуицию,внутреннее созерцание; в экстраверсии она пребывает при ощущении и развиваетчувственные способности, инстинкт, способность воспринимать внешниевоздействия. С этой точки зрения мышление совсем не является принципомвнутреннего восприятия идей - совсем не является им и чувство, - напротив,мышление и чувство оказываются лишь производными величинами от внутреннегосозерцания или чувственного ощущения. Таким образом, понятия Ницше приводят нас к принципам третьего ичетвертого психологического типа: эти типы можно было бы назватьэстетическими, в противоположность рациональным (мыслительному ичувствующему типу). Это интуитивный тип и тип сенситивный, или ощущающий.Хотя момент интроверсии и экстраверсии присущ обоим этим типам наравне срациональными типами, однако с тем отличием, что они, с одной стороны, недифференцируют восприятия и созерцания внутренних образов до состояниямышления, как то делает мыслящий тип, и, с другой стороны, не дифференцируютаффективного переживания влечений и ощущений до состояния чувства, как тоделает чувствующий тип. Вместо этого интуитивный тип возводитбессознательное восприятие до уровня дифференцированной функции, черезкоторую он и приспособляется к внешнему миру. Он приспособляется благодарябессознательным директивам, которые он получает через особенно тонкоеобостренное восприятие и истолкование смутно осознанных побуждений. Какможет выглядеть такая функция, это, конечно, трудно описать вследствие ееиррационального и, так сказать, бессознательного характера. Ее можно былобы, пожалуй, сравнить с даймонием Сократа, конечно с тем отличием, чтонеобыкновенно рационалистическая установка Сократа по возможности вытеснялаинтуитивную функцию, так что ей приходилось пробиваться на путях конкретнойгаллюцинации, потому что у нее не было прямого психологического доступа ксознанию. А это, последнее, именно и имеет место у человека интуитивноготипа. Ощущающий тип представляет собой во всех отношениях противоположностьинтуитивному типу. Он базируется, так сказать, исключительно на элементечувственного ощущения. Его психология ориентируется на влечении и ощущении.Поэтому он всецело зависит от реальных раздражений. То обстоятельство, что Ницше особенно выделяет, с одной стороны,психологическую функцию интуиции, а с другой - психологическую функциюощущения и влечения, могло бы быть показательным для его собственной, личнойпсихологии. Его следовало бы признать интуитивным типом, но со склонностью всторону интроверсии. В пользу первого говорит его преимущественноинтуитивно-художественный способ творить, для которого особенно характерноразбираемое нами "Рождение трагедии", а еще больше главное его произведение"Так говорит Заратустра". Для интровертно-интеллектуальной стороны егохарактера показательными являются его афористические сочинения,отличающиеся, несмотря на сильную окрашенность чувством, ярко выраженнымкритическим интеллектуализмом, в стиле французской интеллигенции XVIII века.О его принадлежности к интуитивному типу вообще говорит то обстоятельство,что ему недостает рационального ограничения и законченности. При такомположении вещей неудивительно, что он в первом своем сочинениибессознательно выдвигает на первый план факты своей личной психологии. Этосоответствует интуитивной установке, воспринимающей все внешнее прежде всегочерез внутреннее, иногда даже в ущерб реальности. Благодаря такой установкеон и приобрел это глубокое понимание дионисийских свойств своегобессознательного. Однако грубая форма их, насколько нам известно, всплыла наповерхность его сознания лишь тогда, когда разразился его недуг, после того,как она уже раньше обнаруживала себя в его сочинениях в многочисленныхэротических намеках. Поэтому чрезвычайно прискорбно с психологической точкизрения, что рукописи, найденные после его заболевания в Турине, - рукописи вэтом отношении особенно показательные - были преданы уничтожению во имяморально-эстетического сострадания.