Верхнего Приобья

В июле лен цвел красивыми сине-голубыми цветами и созре­вал раньше хлебных злаков. Его убирали перед уборочной стра­дой, примерно в середине-конце августа по старому стилю, после Спажинок¹.Поскольку злаки дергали руками, прихватывая ко­рень, то для облегчения этой работы выбирали дождливый, не­настный день. Труднее было в сухое лето: приходилось прилагать значительные усилия, чтобы выдрать стебельки из земли, неред­ко вместе с жесткими сорняками. Обязательным условием была однодневность сбора льна. Из-за нежелательности переноса ра­бот на другой день, рвать его шли вместе с женщинами пожилые люди и дети. Сорванные растения связывали несколькими сте­бельками льна же, скручивая их в виде веревки. Снопы ставили наклонно под углом друг к другу в "суслоны" и сушили таким об­разом на поле в течение 2 - 3 недель. После этого их расстилали тонкими "рядочками" до снегов для "вылеживания" ("Все роса­ми лежал").

Кое-где в сибирских семьях (напр, у кержаков Бурлинской волости) с их обширными дворами лен предпочитали "вылежи­вать" дома, в тени, чтобы не иссушало солнце. Выявить вылежал­ся ли лен, т.е. стал ли мягким, было большим искусством. Обыч­но это выясняли опытные люди, старики: "Подойдут, помнут и, если волокно хорошее, дают команду собирать лен". Лен синел, хо­рошо "вылеживался" в прохладную погоду, когда обильно шли до­жди. Редко, но случалось, что без дождей и при раннем снежном покрове лен не успевал приобрести нужные свойства, тогда шел под снег до самой весны. Это считалось большим несчастьем для семьи.

После того, как лен в течение 2 - 3 недель вылежится, его свя­зывали в большие снопы, или, по-чалдонски, "вязанки", и, бла-гословясь, на досках оббивали вальком семенные головки. Дела­ли это женщины и неженатая молодежь, дети. У сибиряков ра­ботали дома, а российские переселенцы конца XIX - начала XX вв. делали это прямо на поле. Расстилали "палатки", чтобы семена не рассыпались по земле. Сшитые из четырех-пяти полос грубого холста, "палатки" бывали очень больших размеров (примерно 10x20 м). Часть собранных семян убирали на хранение, часть уво­зили на льнозаводы, где из них выжимали льняное масло. Неко­торые выходцы из России, а также старообрядцы Бурлинской волости, выполняли еще одну, дополнительную, операцию, зама­чивая лен в реке или озере, на т.н. "мочище". После двух недель вымачивания его вытаскивали и слегка просушивали на солнце. Хранили лен в сухом месте, обычно в сарае, чтобы ни дождь, ни снег не испортили будущее волокно. С наступлением холодов, но до "снегов", до Покрова, управившись с хлебом, картошкой, начинали топить баню и сушить ("сажать вязанки"). Снопы раз­вязывали и стебельки льна ставили на "полки" (сиб.) или "жер­ди" (рос.). Печь топили "до 3-х раз". Далее, как говорят пожилые женщины, начиналась главная канитель.

Мятье, т.е. изламывание древесной оболочки. Мятье в Юж­ном Приобье приходилось на вторую половину октября и плани­ровалось до наступления сильных морозов. Ф.В. Бузолин, опи­сывавший праздники Тюменского уезда, в середине XIX в. отме­чал, что мять лен повсюду начинали с 28 октября, т.е. со дня Параскевы Пятницы. Чтобы хорошо ломалась твердая оболочка-кострика, мяли еще горячие снопы ("вязанки"), для этого мялки ставили рядом с баней. Мяли "горстями", т.е. пучками, захваты­ваемыми в одну руку (рис. 1).

Тут без помощников было уже не обойтись. Действительно, почти каждая хозяйка договаривалась, приглашая родственниц или соседок на "помочь". Информаторы рассказывают, что так собирались и российские женщины, и сибирячки. Только кол­лективу было под силу выполнить такую тяжелую, монотонную работу в течение светового дня. Компанией ходили от одной хо­зяйки к другой. Матери активно привлекали 10 - 11-летних де­тей - девочек и мальчиков.

Мялки делали с опорами-"стояками", пучки льна давились между "зубьями" и "языком". Крестьянки нажимали на "язык" и кострика ("парга") падала на землю. Эту шелуху не выбрасыва­ли. Чалдонки внимательно следили, чтобы к парге не была про­явлена небрежность: считалось необходимым сжигать ее в печи или бросать в реку. Собственно, такими соображениями в отно­шении отбросов руководствовались и при последующих операци­ях по обработке льна. Российские переселенцы не придавали по­добного значения кострике, но тоже не выбрасывали, а сжигали или использовали в хозяйстве:

"Кострику вывозили на навоз. Этой соломой дворы для скота кры­ли - "пригоны"².

Рис. 1 Мятье льна Барнаульский у., 1911-1913 гг Фото М.А. Круковского

Рис. 2. Трепало из д. Лебедеве Тогучинского района Новосибирской области.

Изготовлено в 1910-ые гг.

Трепание, т.е. отколачивание мелких грубых частиц волок­на. Лен трепали деревянными ножевидными трепалами, кото­рые могли быть покрыты трехгранновыемчатой резьбой (рис. 2). Изображенные с одной стороны трепала солярные знаки причис­ляются исследователями к северно-русской традиции³.

Процесс трепания был чрезвычайно тяжел: в воздухе висела взвесь мелких отходов и волокон. Не случайно поэтому при мятье, как и при трепании льна, собирались вместе по нескольку жен­щин. Нормой выделки являлись "десятки", т.е. десять горстей. Жесткое волокно, которое отходило после трепания, было при­нято называть "отребья". "Отребья" использовали для верчения веревок, тканья мешков, половиков - "дерюжек".

Чесание. В целях дальнейшей очистки от ненужных твер­дых частей лен чесали щетками ("шшэтью", "шэтыо", "чесалкой" - сиб.). У сибиряков вначале чесали большими деревянными "шэтьями", треть длины которых была унизана "гвоздями"-зубь-ями вверх. Работница садилась на гладкую часть - "бакулочку" (вариант "капылу") и чесала пряжу, протаскивая куделю сквозь зубья. Более жесткая пряжа, т.н. "изгреби", оставалась на гвоз­дях, помягче - в руках. "Изгреби" использовались для выработки грубого льна, который шел на мешки, портянки, мужские рабо­чие штаны - "чембары", верхнюю одежду - "шабуры", "палатки" и "полога", вожжи, веревки и т.д.⁴

Для получения мягкого льна высокого качества льняную ку­дель прочесывали волосяной "шшэтью" с более частыми мелки­ми гвоздями. Волосяную "шшэть" делали из свиной щетины, ко­торую связывали в пучок, наподобие большой кисти, и один ко­нец обмазывали растопленной еловой смолой. Вынув из смолы свободный конец "шшэти", щетинки расправляли, наподобие зон­тика, между ними тоже наливали смолу и давали ей застыть. Жен­щины клали пучок чесанного льна на колени и, придерживая его левой рукой за конец, правой чесали. Это называлось "пачесать пачеси". В результате такой обработки получалось мягкое волок­но, которое оставалось на щетке - "почеси", "пачеси". Последние считались хорошим льном и использовались на пряжу для руко-тертов и полотенец. В руках после прочесывания оставались длин­ные, лучшие сорта волокон - "лен". "Лен" шел на мужские и жен­ские рубахи.

"Шэтью чёпгашъ как девка волосы. Начёшишь, он аж блестит.

Это самый хороший лен"⁵.

Как единственное орудие чесания льна, щетка была извест­на в Новгородской и Псковской волостях и в пределах Новгород­ской колонизации на севере⁶.

Рис. 3. Гребень для "мыкания намычек" и бердо, д. Коурак

Тарсьминской волости Кузнецкого у., нач. XX в.

Фото А.М. Фаддеева.

В среде российских переселенцев ("томбашей", рязанских, пензенских, курских) подобной "шэтью" не пользовались, а чеса­ли льняную куделю ("ёмку", "куколку" - рос.) на деревянном греб­не с "донцем" (рис. 3).

Это называлось "мыкать намычки", или "чесать по-российс­ки". "Намычки" - это свернутая рулетиком, смятая и толченая льняная куделя (операции "мыкания" нередко предваряло тол­чение в ступе, как это бывало в некоторых местах Витебской гу­бернии, на Мозырщине).

"Разделяешь ёмку на 2 - 3 пряди, надеваешь на гребень и с кон­ца малой гребенкой зацепляешь. Обратно на гребень сажаешь и опять чёшишь. Всю расчёшшпь, тада поварачиваешь с другой стороны гре­бень и здесь маленько отчесываешь волокно"⁷.

"Когда прядочку измычишъ, она будет гладенькая, ишо и с дру­гой стороны хвостик намычншь. Так вота ее сымаешъ и как клубо­чек заматываешь, это и есть намычка"⁸.

В этом случае "изгреби" оставались после "намычек". Таким образом при чесании льняные хлопья отходили сразу, а когда делали "намыки", то эти хлопья отходили при прядении на греб­не. В семьях кудели делились поровну между всеми женщи­нами, независимо от количества детей. Окончание работ по че­санию и трепанию льна приходилось на "Митриевский день" (8 ноября). К Дмитриеву дню лен рекомендовалось уже "ого­лить".

Прядение, т.е. получение нитей из волокон. Прядением обычно занимались осенью и долгими зимними месяцами. Как уже отмечалось, начинали прясть не ранее ноября, когда закан­чивались сельскохозяйственные работы. Операция прядения являлась самой трудоемкой. Особенно много работ было у пере­селенок, украинок, белорусок, которые в силу традиций, а также недостатка на первых порах средств, носили, в основном, домот­каную одежду. Сибирячки испытывали меньшую потребность в холстах, так как использовали их только на нижнее белье, пов­седневные, рабочие костюмы, предпочитая праздничные шить из покупных тканей⁹. Женщины и девушки торопились уложить­ся в сроки, продиктованные обычаем, а именно, закончить прясть до Масленки.

"Жир горит. По месяцу пряли"¹⁰.

"Никто нас не подгонял, сами себя торопили, ночьми сидели...

По половине ночи лучину жгли"¹¹.

Вечеровали "на полную луну". Ориентировались по звездам "Висожарам", которые кучковались на небе и, двигаясь слева направо, занимали определенную позицию в окне. Это положение означало, что уже полночь¹². Сибирячки "примечали по Ки-чигам", созвездию, которое в полночь выстраивалось в одну ли­нию¹³. Судя по нашим сведениям, начало любой работы, в том числе и прядение, стремились приурочить к первой фазе луны, молодому месяцу. А чтобы вся работа "пошла во благо", с самого утра просили: "Господи, благослови на день грядущий". В этой связи можно упомянуть о весьма популярной в старообрядческой среде притче о пустыннике, заслужившим перед Богом неустан­ными молитвами меньше, чем многодетная вдова, которой мо­литься было некогда, но которая "без благословения ни шагу не ступала"¹⁴.

"Без благословения ни по воду сходить, ни корову доить, ни прясть, ни ткать, ни шить... Три поклона положил: "Мамонька, бла­гослови меня прясть". Нет ее дома - у кого-нибудь старших, у детен-ка своего благословения просишь. Вот сейчас садишься за прясницу: "Господи, благослови меня ради истинного Христа!" Это, когда я одна..."¹⁵.

Следует сказать об особом дне недели - пятнице, когда неко­торые пожилые женщины не пользовались веретеном и не пря­ли. В среде чалдонок особо почиталась ильинская пятница, пят­ница, ближайшая к Ильину дню¹⁶. Д.К. Зеленин связывал эти запреты с древними поверьями народов Восточной Европы в жен­ского демона - Пятницу, боязнью нанести ему вред острыми пред­метами¹⁷. По нашим материалам, относящимся к XIX - началу XX вв., запреты прясть по пятницам не имели под собой никаких других оснований, кроме "греха". Российские женщины не пря­ли и не ткали по постным дням, пятницам и средам, причиной чего было то, что "в среду Христа предали, а в пятницу его распи­нали". Однако греховной считалась работа, связанная лишь с об­работкой льна, которая считалась "пыльной". В том же, чтобы вя­зать шерстяные носки, варежки и пр. не видели ничего предосу­дительного. В среде рязанских "сибирячек" прядение исключалось только в вечернее время постных дней¹⁸. Обычай не прясть в указанные дни недели бытовал и в других районах Сибири и России¹⁹. Даже по субботам некоторые сибирячки за­канчивали прядение после захода солнца, будучи убежденными, что, если солнце "закатилось", то "грех прясть, пылить льном" (шерстью опять же можно).

Умение прясть тонкую ровную пряжу ценилось очень высо­ко. По количеству и качеству спряденной нити судили о характе­ре и достоинствах будущей невесты. Позором для девушки счи­талось прослыть "непряхой". Вот почему к веретену старались приучить рано, с 5 - 7 лет. Учителями выступали матери, бабушки, которые передавали свои навыки и познания. "Опеку" не ос­тавляли и по мере взросления. В деревнях Алтая в середине XIX в. сохранялась традиция, идущая с более древних времен, когда вышедшие замуж дочери имели общий лен со своими матеря­ми. Первые обычно обрабатывали лен и ткали, последние - пряли²⁰.

Рис. 4. Расписанная узорами лопастка прялки, с. Большой Бащелак Чарышского района Алтайского края. Изготовлено в 1910-е гг.

Вначале детям доверяли только "сучить" (скручивать ладо­нями "отрепья"). В 12 лет уже пряли. Не очень ровная узловатая пряжа шла на рабочую или нижнюю одежду. Девочке потом вну­шали, что рубаха на ней соткана из пряжи ее выработки. Инфор­маторы вспоминают, что их не просто заставляли выполнять уто­мительную монотонную работу, но привлекали и заинтересовы­вали, в т.ч. экономическими стимулами.

"Прясть учились на гвоздик. Интересно научиться самим, ведь все прядут. И нанимались: пять пасменок (единица учета ниток - Е.Ф.) по тридцать чисминок спрядешь, дадут пять копеек. Отрепья пря­ли. Потому все были рукодельные, работящие"²¹.

Далее, по мере приобретения навыков, переходили к изгре-бям, пачесам. Первые, маленькие прялочки ("пресинки", "пряс-ницы", "пресилки" - чалд., вятск.) дочерям делали отцы или деды. В старину прялка являлась лучшим подарком со стороны жени­ха. Лопатообразной формы, они могли быть расписаны цветами и другими узорами "для красоты" (рис. 4).

Южнорусские женщины пряли свои намычки, как уже отме­чалось, с гребня (см. рис. 3). Намычки расправляли по зубьям гребня так, чтобы волокна располагались как можно реже. Дела­лось это для удобства вытягивания нити. Девушки и молодые женщины в начале XX в. работали на механизированных при­способлениях - самопряхах, которые на юге Западной Сибири назывались "прялками".

Прясть приходилось не только девочкам, но и мальчикам, особенно в семьях, где девочек было мало или не было совсем. Мальчики в своем "обучении" обычно доходили до изгребей, пря­ли толстые нити, которые шли на мешки, палатки. Естественно, подрастая, сыновья становились помощниками уже отцу, а не матери. В селах Николаевской волости Барнаульского уезда от­мечены случаи, когда для своей первой мужской одежды - шта­нов - сын должен был сделать пряжу сам. Правила нехитрые: пос­тарался, напрял, мать соткала, сшила штаны, а нет - бегай в од­ной рубахе пока ребята не засмеют. Даже самых малых детей не отпускали гулять, пока "не напрядут пасменку матери", т.е. не выполнят положенного "урока". Вспоминают, что, бывало, и гу­лять-то отправлялись "с куделькой".

Рис. 5. За прялкой Барнаульский у., 1911-1913 гг. Фото М.А. Круковского

"Мальчика сразу видно: он веретёшко на плечо закинет и летит по деревне. Девочка, та на груди, веретено держит"²².

"Училась прясть в шесть лет. В шесть лет, чтобы шлялась ходи­ла, Боже избавь!"²³

Вечерами в тех семьях, где малых детей было много, а помощ­ников мало, и, следовательно, управиться своими силами было невозможно, приглашали девушек на "посиделки".

"Маме некогда было прясть. Нас уже трое было, я еще неболь­шая бегала. И решили они с отцом собрать посиделки. Девки напря­ли сколь маме надо было. Наверное за плату какую-нибудь дела­ли..."²⁴.

Многие пожилые люди и сегодня вспоминают о тех вечерах как о виде веселого развлечения, когда можно было посидеть, попеть с подругами (рис. 5, 6).

Занятые домашними делами девушки обычно не имели вре­мени на это. Формой расчета могла быть сдача хозяевами одной из комнат избы для молодежной "вечерки". Одним вечером ра­бот, таким образом, зарабатывался один вечер развлечений ("игрышш" - по-чалдонски, "вечерок" - по-российски).

Российские девочки-подростки, чтобы веселей спорилась работа, собирались компанией на "посиделки" поочередно в до­мах друг у друга.

"Пряли с каптюшкой на посиделках... Веселее было вместе. Со­бирались в любой день зимой, кроме праздников. Ребят не пущали на посиделки. Пели, шутили, смеялись"²⁵.

"На посиделки, вечорки собирались к тем, у кого побольше дом. Парни приходили, посидят, попоют"²⁶.

При этом пели песни, рассказывали сказки, устраивали со­ревнования с другими пряхами. Если в окнах посиделок-сопер­ниц свет еще горел, говорили: "Калуга еще горит, давай их пере­прядем!" Не хотелось уступать другим в работе. Однако, бывало, кержачек и чалдонок строгие родители не отпускали на такие мероприятия, считая это лишней вольностью: "Чё девкам болтать­ся?"

Необходимость оказывать помощь матери, прясть, играла решающую роль в том, что девочек часто не отдавали учиться в школу.

"За прясницей сушились"²⁷.

"Девочки в школу просились, а их не пускали, считали, что бо­лее важное для них занятие - прясть. Бывало сестра обнимет пряс-ницу, да ревет, в школу охота!"²⁸

В старообрядческих семьях на вечерки собирались замуж­ние и пожилые женщины, как правило, родственницы. Устраивались т.н. "попрядушки": днем собирались замужние жен­щины, приходили знакомые и родные. Работали при дневном свете, а угощались вечером, с наступлением темноты. Гостеп­риимные хозяева готовили стол заранее. По признанию инфор­маторов, посещавших "попрядушки", прясть в такой атмосфе­ре было не так скучно. "Попрядушки являлись, следователь­но, организационной формой сочетания труда и досуга, скрашивая тяжелую работу прях. На следующий день тем же составом шли по другому адресу, пока не завершали обход до­мов всех участниц.

Рис. 6. Прядет жительница с Загора Маслянинского района Новосибирской области 1989 г. Фото автора.

Особых "законов" не оставлять пряжу на ночь не было. В це­лом не боялись, что домовой или еще "какая нечисть испортит ее", как это имело место, например, в украинских семьях. Росси­яне православного вероисповедания верили, что подобные кол­лизии возможны лишь с колдунами, у которых "все путалось". Но это будто бы не касалось верующих, "богомольных" людей, дела­ющих все "в чистоте", благословясь. Одна сибирячка из рязанс­ких вспоминала, что мама ее никогда не говорила как, случалось, другие после ночи: "Ой, у меня чё-то сделалось с пряжей!" Одна­ко и христиане не видели ничего предосудительного в том, что­бы посредством определенных магических действий с пряжей придать ей "целительные" свойства. Нить, спряденная не напра­во, как полагается, а налево, "наотмашь", могла исцелять от бо­лезней (ломота в суставах, растяжение связок, удаление борода­вок, ячменей и пр.). Готовили такую нить по мере необходимос­ти, заготавливали также, как считалось, с наиболее сильными свойствами, и в Чистый четверг. При прядении "целебной" нити читалась Иисусова молитва.

Подготовка ниток к тканью. Мотание. Спряденная пря­жа получалась слегка влажной из-за обычая прях слюнить паль­цы. По этой причине ее требовалось подсушивать. Вначале ни­тки перематывались с веретен в мотки, причем конец нитки од­ного веретена припрядывали к другому. Учет ниток велся "пасмёнками" (чалдоны) или "пасмами" (у кержаков, курганов, российских), которые представляли собой достаточно длинную нить, намотанную на специальное приспособление - "поламоток" (у бухтарминских, маслянинских старообрядцев - "мотовило")²⁹. Десять "пасмёнок" составляли один "поламоток". "Пасменки, в свою очередь, делились на десять "чисминок", в каждой из кото­рых бывало по три нити. "Поламотком" назывался деревянный стержень, на одном конце которого был деревянный сук - "вил­ка", а на другом - палочка, прикрепленная перпендикулярно своей серединой. При сматывании ниток с веретена на "поламоток" отсчитывали и перевязывали "чисминки" цветной ниткой; узелков при этом не завязывали, а "петляли восьмерками". Каж­дая "пасма" также перевязывалась отдельно. "Поламотки" веша­ли или ставили около печи, чтобы пряжа быстрей высыхала.

"Пасменки были нужны, чтобы знать "во сколько стен" сно­вать основу для ткани. "Стена" являлась условной величиной для измерения холста. У каждой ткачихи длина "стены" различалась в зависимости от размера стены избы, на которой набивали ко­лышки для снования или размеров вертящейся "сновалки". "Пас­менки" фиксировались также для того, чтобы нитки не путались при отбеливании и крашении. Пряжу белили в закрытом чугун­ке с "зольной водой" и, помешивая, парили в печи в течение трех дней. После этого нитки полоскали в ледяной проруби и рассти­лали на снегу на неделю, другую. Снег и солнце делали свое дело - "съедали грязь"; пряжа отбеливалась до кремневой чистоты. После такой обработки считалось возможным ее красить, чтобы затем ткать узорнотканую ткань - "пестрядь". Крестьянки хоро­шо знали местную красящую флору: тальник, которым "дубили" (это название сохранилось с тех пор, когда в России красили ду­бовой корой); лопухом, серпухом, медунками, осокой (зеленый цвет); мареною (кирпично-красный); луковым пером (коричне­вый), стародубкой (желтый); марьиным корнем (коричневый); наростами с берез (синий) и пр.³⁰

Для разматывания высохших и отбеленных ниток ("пасм") применяли особые приспособления - "вороба". Они представля­ли собой деревянную крестовину на вертикальной стойке. На кон­цах неподвижной крестовины вставляли палочки, на которые одевали мотки пряжи. По своим размерам "вороба" должны были соответствовать длине "поламотка". Во время процесса разматы­вания крестовина получала вращательное движение и моток раз­матывался. Перематывали нитки на деревянные цилиндрообраз-ные "тюрики", с которых уже сновали основу и сматывали нить на "цевки" для утка. Если мастерица планировала ткать пестря­динное полотно, нитки требуемых цветов навивались параллель­но, одна за другой. При необходимости упрочить нитки, их "су­чили", т.е. соединяли вместе на "скально". "Скальном" было де­ревянное, надетое на ось, колесо, прикрепленное двумя стояками к плоской опоре. "Скально" же использовали при перематывании нитки с "тюрика" на уток. Для этого надевали на ось деревянную длинную трубочку - "цевку".

Снование ниток имело целью подготовить для навивки на ткацкий стан "основу", т.е. длинные нити, расположенные парал­лельно друг другу и разделенные на две группы, которые при заправке на ткацкий стан были верхними и нижними нитями зева. Сновать, а затем ткать в сибирских селах начинали, как уже отмечалось, сразу после Масленки. Лишь кое-где такие работы зафиксированы до Великого поста. Сновали по колышкам ("клепьям" - чалдоны, "зубкам" - тамбовские, вятские переселен­цы) на стене или на вертящейся рамке - "сновалке". Первый, на­иболее архаичный способ снования, чаще встречался у российс­ких переселенцев, второй - более упоминался сибиряками. Если сновали в избе, то выбирали стену, разделяющую избу и горни­цу, на улице использовали стену горницы. Владельцы небольших изб (чаще это переселенцы), у которых размеры стен или теснота не позволяли сновать дома, ходили к соседям или родственни­кам. В богатых чалдонских семьях сновали в амбарах или сара­ях, где специально для этого делали одно окно для света.

Деревянные колышки - "клепья" вбивали в стену, немного отступив от углов с двух сторон, на расстоянии около 20 см друг от друга. Первый же ряд колышков отстоял от второго на 3 - 4 аршина (2 - 2,5 м), в зависимости от размеров стены. Это расстоя­ние служило единицей меры для длины основы и для будущей тканины и называлось "стеной". Между двумя нижними колыш­ками вставлялся дополнительный, чтобы разъединять будущий зев. Рассказывают, что здесь старались установить не колышек, а воткнуть нож или ножницы. Объяснить сегодня этот факт ни­кто не берется - "Так делали старухи". Для снования холста "в одну стену" надо было воткнуть три колышка, в две стены - четыре, "в три стены" - пять и т.д. Сновали на две (в этом случае, возможно тканье на двух "подножках"), четыре (возможно тканье на четы­рех "подножках") и более нитей одновременно. С "тюриков", над­етых на вертящуюся стойку "вьюху", нитки перекидывались че­рез два деревянных крюка, воткнутых в потолок. Затем каждая нить перекидывалась через "юрок", который представлял собой полый цилиндр из дерева или кости с двумя, тремя отверстиями сбоку. "Юрок" обеспечивал соединение нитей, но таким образом, чтобы они не перекрещивались.

Вертящаяся сновалка состояла из двух больших четыреху­гольных рам, перпендикулярно вставленных одна в другую и вра­щающихся на проходящей через них вертикальной оси высотой 2 - 3 м. Одним концом упиралась в брусок, положенный на пол, другим - в потолочную балку. Для образования зева в конце од­ной рамы делалась деревянная вилка. Таким образом, при сно­вании нити описывали восьмерку, разделяясь при этом на верх­ние и нижние нити зева. Нити ложились рядами, из которых каж­дый, как отмечалось, назывался "стеной".

В крестьянском сознании была твердо укоренена мысль о недопустимости снования более одного дня, невозможности ос­тавлять на ночь недооснованную пряжу. Эта особенность выделяла операцию снования на фоне прядения, тканья и пр. Почему бытовал такой обычай, мнения приводятся самые разные. Это и боязнь того, что нитки спутаются за ночь, и боязнь "греха":

"Если не успеешь насновать - ниче не получится, все спутается. На сновалке ниче нельзя оставлять. Сразу убирали"³¹.

"Главное было - не оставить на сновалке в ночь, так как всякое могло случиться"³².

"Сновали за день - не уложишься - перепутается все. Зачал, дак до конца должно сделатися. Спутается и перекос будет, ткать неудоб­но"³³.

"Нельзя оставлять недооснованное на ночь. По четыре - пять стен сновали. Два часа бегаешь, сновалка быстро крутится. Как же оста­вить столько труда"³⁴.

"Старались сновать за один день, чтобы к завтрему убрать все на место. Может быть сегодня я растянула, а назавтра я заболела"³⁶.

Чтобы пресечь какие-либо случайности и уложиться в один день, работать начинали с утра ("как только управлялись со ско­тиной"). Пожилым женщинам по своей многолетней привычке приходилось считаться с "легкими" днями для снования, како­выми являлись вторник и среда. Разрешалось также работать по субботам. Некоторые пожилые чалдонки избегали сновать в по­недельник, считая, что в этот день может перепутаться пряжа. Интересно, что воскресный отдых, наряду с обычными христи­анскими объяснениями о праздновании "малой Пасхи" в этот день, трактовался и по-иному: "В воскресение не мотали, чтобы не замотаться". Как это следовало из более пространного объяс­нения, работой в воскресный день боялись навредить своим хо­зяйственным занятиям на всю следующую неделю. Подбирал­ся день и по погоде. В ненастье, во всяком случае пожилые, старались не сновать. Крестьянки Ординской волости Барна­ульского уезда верили в то, что нитки не послушны в сильный ветер - "нитка связывается больше", т.е. плохо отделяется одна от другой³⁶.

Процесс снования был настолько ответственным, что рабо­тать предпочитали в одиночку. Разговоры мешали сосредоточить­ся, а случайный вошедший мог "сглазить", "испортить" все дело. Тогда получался "перемот" или "крестовина", что позднее обна­руживалось при тканье (в этом случае на исходящую нитку наве­шивали "цевку").

"Лучше, чтобы при сновании никто не заходил. Начнешь разго­варивать - обязательно наложишь крестовину. Дело гиблое! От сгла­за воткнешь две - три иголочки в щелку. Как оснуешь - уберешь. Начинаешь сновать, говоришь: "Господи, благослови, помоги"³⁷.

"Чтобы не сглазили что-нибудь, свекр научил меня почаще го­ворить: "Соли на глаз,... на нос! Так уж наверняка!"³⁸

Народная этика предписывала избегать хвалить чье-либо мастерство: "Пришел в дом, чё хвалить чью-либо работу?" Рассуж­дали примерно так: "Каждый делал сам для себя. Хорошо сделал - сам, плохо - сам". Существовало опасение, что после неуместной похвалы человек заболеет, "будет его ломать".

"Кто-то порадуется: "Ну, Софья, и не видать, а ты уж сделала!" И... переговорит. Мать тогда сплюнет: "Тьфу, чтоб тебя!" Но все рав­но дальше черта не скажет"⁸⁹.

Практически повсеместно беременным женщинам, запре­щалось переступать основу. В среде селянок бытовало поверье, что после столь неосторожного поступка роды будут тяжелы­ми.

Основанное полагалось снимать двоим - привлекали кого-либо из домашних, к одиноким хозяйкам приходили соседи. Если основу снимал один человек, то в нитях создавалось неравномер­ное напряжение, что сказывалось потом при тканье. Снимать начинали с верхних "клепьев", а чтобы нити не перепутались, их сразу переплетали как "косу", "в плетень", т.е. из петли в петлю подобно тамбурному стежку. Чалдоны Ординской волости назы­вали такие плетени "куколками".

Тканье осуществлялось на ткацком стане, называемом пов­семестно восточнославянским термином "кросна". В изучаемое время во всех семьях стояли горизонтальные станы с бердом и "подножками" (дощечками-педалями), соединенные веревками с "нитченками" (петли для подъема нитей основы). В зависимос­ти от принадлежности к той или иной этнографической группе, конструкции станов различались некоторыми деталями, напри­мер, наличием или отсутствием протяжного деревянного вала -"навоя". Так, чалдонских ткачих, которые навивали основу на прутик - "бадажок", вставлявшийся в желоб "навоя", удивлял обы­чай "рязан просто пропускать основу без навивки". Такими же были различия в способах навивки вятских "шушканов" и морд­вы. Заметим, что упомянутые здесь станы без протяжного навоя зафиксированы в Рязанской, Воронежской и Белгородской об­ластях, у народов Поволжья⁴⁰.

В сибирских селах бытовали различные техники тканья, но в данной работе автор не ставит задачи их детального рассмотрения. Наиболее популярным являлся способ, при кото­ром нити утка располагались перпендикулярно нитям основы (т.н. полотняное переплетение). Опытная ткачиха в день тка­ла без отрыва до 8 аршин (4 - 5 м) полотна шириной 3/4 аршина (около 50 см)⁴¹. Клетчатые ткани ткали из разноцветных ни­ток, например, красных и синих, в основе и таких же - в утке (рис. 7).

Рис. 7. Образец пестряди и деталь ткацкого стана. Фото А.М. Фаддеева.

Пестряди шли на "рукотерты", кофты, юбки, сарафаны (осо­бенно вятских, воронежских, курских переселенок и т.д.). Ши­роко применялись эти ткани для изготовления повседневной и праздничной одежды для мужчин различных этнографических групп. Из них, соединенных по нескольку полос в широкие про­стыни, делали покрывала на кровати.

Выбор техники и узора тканья зависел от назначения тка­ни и определялся традициями. Рассчитывать узоры помогало бердо, на котором для удобства размечались каждые десять до­щечек ("зубков"). В зависимости от количества отметок, разли­чали берда - "шестухи", "восьмухи", "десятни"⁴². К определен­ному берду приспосабливали и заранее подсчитанную "пасмёнку".

Мастерицы умели ткать на нескольких "нитченках" ("под­ножках"). На четырех "подножках" получалась узорная ткань "в елочку" (саржевое переплетение), которая шла на "кежь" для мужских штанов. Такое переплетение можно наблюдать в "понит-чине", где основа - лен, уток - шерсть. Полушерстяная ткань упот­реблялась для изготовления верхней одежды - "понитков", "ша-буров". Все остальные тканевые переплетения являлись произ­водными от полотняного и саржевого. На восемь "нитченок" ткали полотенца. Скатерти вытыкались сложными узорами в двенад­цать, шестнадцать, двадцать четыре "нитченки"⁴³. Набор основы в "нитченках" для такого "узорного тканья был доступен лишь очень умелым ткачихам.

Браным тканьем с двумя утками украшали концы полотенец - "наконечников". Этим же способом изготавливали вожжи, поя­са, которыми подпоясывались мужчины поверх рубах, верхней одежды (рис. 8).

Рис. 8. Пояса Поломошновой Т.А., 1914 г.р., с. Большой Бащелак

Чарышского района Алтайского края.

Слева тканый пояс с узором "пятиягодка".

В ряде этнографических групп (у бухтарминских, болот-нинских и других старообрядцев) эта техника была настолько распространена, что термин "ткать" заменялся словом "брать". Южнорусские переселенки, украинки, белоруски привезли в Сибирь сложное тканье на четырех "подножках" при двух ос­новах с "бральницами" (дополнительными дощечками позади "нитченок"). Получалась двойная ткань: "портяная", т.е. льняная подкладка и "суконный" верх. Понев, как в России, здесь не носили, такими узорами украшали концы полотенец (рис. 9, 10).

Рис. 9. Концы полотенца Маслянинский краеведческий музей.

Рис. 10. Концы полотенца из с Таскаево Искитимского района Новосибирской области Изготовлены в начале XX в.

В изучаемое время, практически во всех старообрядческих группах, был известен закладной способ тканья, при котором каж­дая цветная нитка шла только на определенную часть узора. На закладные пояса подбирали пряжу ярких, чистых цветов: мали­нового, розового, фиолетового, светло-зеленого, салатного и пр. Ими подпоясывали женские и мужские праздничные костюмы. В Европейской России закладная техника широко бытовала у южнорусских, в западных областях Украины⁴⁴.

К работе на "кроснах" сибирских девочек приучали с 12 -13 лет. Как известно, до этого момента подростки уже осваивали секреты трудолюбия, терпения, необходимые при работе со льном. Мастерству тканья обучались под приглядом матери или других родственниц.

"Мать ткать учила. Сама поткет и мне: "Иди, садись!" Спутаешь, она покажет"⁴⁶.

О том, что каждая девушка дорожила славой хорошей ткачи­хи, свидетельствуют много фактов. Одна старообрядка из д. Коу-рак Тарсьминской волости Кузнецкого уезда, будучи еще девуш­кой, на "игрышшах" увидела, что у одного знакомого парня пол­отна, из которых сшита рубаха, вытканы шире, чем на ее сарафане. И даже "закричала" (здесь заплакала) от обиды за свою работу. Расстроенная, ушла домой⁴⁸. Каждая девушка заранее беспокоилась о будущем замужестве, заготавливала приданое впрок. Мастерили "стеновые" полотенца, которыми украшали стены в день свадьбы, вытыкали скатерти для застилания ими свадебных столов. Специальное полотенце "поджаничник" гото­вили для старшего дружки (шафера). Несмотря на то, что старо­жилы не спали на кроватях (для этого имелись свойлоченные из овечьей шерсти "потники"), пышно убранные "на городской ма­нер" они стояли в каждой старожильческой семье. Будущей хо­зяйке, следовательно, надо было присовокупить к приданому и постельные принадлежности. При вступлении в новую семью молодуха должна была украсить дом, т.е. развесить полотенца, закрыть столы своими скатертями - "настольниками"⁴⁷. Даже квашни первое время закрывали "наквашенниками" молоду-шечьей работы. Все это висело и лежало год, а, если приходила другая молодуха в дом, то она снимала старое и убирала дом уже своим рукоделием. Заботой любой женщины, молодой или пожи­лой, было наткать достаточное количество простого полотна, хра­нившегося в свернутом состоянии, в "трубах". За зиму опытная ткачиха могла изготовить до 70 - 100 м холста. Молодые женщины, таким образом, располагали запасами материала, так необ­ходимые в первые годы замужества при появлении детей. Вот по­чему хорошая, умелая ткачиха ценилась всеми, и ее всегда с же­ланием принимали в новой семье. Не случайно женихи дарили "кросна" своим невестам. Ткацкий станок, наряду с прялкой, счи­тался весьма ценным свадебным подарком.

При тканье соблюдалась та же система оберегов, что уже ука­зывалась при прочих женских рукоделиях. Когда кто-либо пос­торонний заходил в избу и видел, что хозяйка ткет, то произно­сил известную фразу: "Бог в помощь, зев в кросна"⁴⁸. После тако­го пожелания ткачиха была уверена, что ей не "испортят" работу. Сама же она начинала ткать, как уже указывалось, благословив­шись, а заканчивала произнесением слов благодарности: "Слава тебе, Господи!" У старообрядцев-двоеданов увидевший работу ткачихи обычно говорил: "Господь тебя распростал, как ты упра­вилась". На что старообрядка отвечала: "Слава тебе, Господи, что помог мне!" Вообще же, по утверждению сторонников древнео-теческого обряда, у них не было в обычае бояться дурного глаза, "порчи".

"Человек заходит, чё, он портит чё ли? Я етова дела не знаю, глупости"⁴⁹.

К апрелю, когда светило яркое, весеннее солнце, в приобс­ких селах начинали отбеливать холсты. Предварительно их "зо­лили" в большом котле или глиняной "корчаге" с золой, залитой горячей водой, и раскаленными камнями. Далее их полоскали в воде, расстилали по снегу. До десяти раз только смачивали в реке, колотя деревянными лопатками - "вальками". Ближе к лету рас­стилали тканину на траве. И тут самые маленькие из ребят ока­зывали неоценимую помощь - караулили новины, защищая их от гусей и других непрошеных пришельцев.

Часть холстов окрашивали красителями, указанными выше; такие ткани называли "крашенинами". Делали в селах и узор­ные набивные материи - "набойки". По сведениям С.И. Гуляева, "набойки представляют собой холсты с рисунками самого простого вида. Узоры набиваются масляными красками голубого и корич­невого цветов посредством деревянных досок с рельефно выре­занным рисунком. Этим делом занимаются особые мастерицы, разъезжающие по селениям"⁶⁰. Из "крашенины" и "набойки" крестьянки шили рабочую, повседневную одежду, школьную форму для детей.

В большинстве своем женщины занимались льноделием для своих нужд, обеспечивая надобности своей семьи. Лишь в неко­торых районах, например, в Николаевской волости Барнаульского уезда и тех селах и деревнях, которые были ближе к городам, смятый лен или готовую ткань вывозили на рынки продавать. Промысловые занятия женщин не стимулировались низкими расценками. Так, в селах Кривощеково и Бугры Кривощековс-кой волости серый холст скупался по 5 копеек за аршин, в с. Тогу-чин Кайлинской волости Томского уезда за операцию крашения работнице платили 1 - 2 копейки с аршина, в зависимости от гус­тоты окраски⁵¹.

* * *

Если рассматривать женские рукодельные занятия со льном комплексно, то вырисовывается довольно сложная система обе­регов-запретов, соблюдавшихся: 1) в течение года - исключались по тем или иным причинам праздники, в т.ч. воскресения; 2) в течение недели - не пряли по средам и пятницам, не сновали по "чижолым" дням - понедельникам; 3) в течение дня - кое-кто избегал прясть в вечернее время постных дней, после захода со­лнца по субботам; 4) начало любой работы приурочивали к пер­вой фазе луны; 5) заканчивали работы (прядение) при опреде­ленном положении созвездий (Висожары, Кичиги). "Чистота во­локна (пряжи, тканины) обеспечивалась, следовательно, изоляцией от низших, "нечистых" духов, осуществлением работ "без греха", т.е. в неурочное время христианских и других праз­дников, в условиях рождения новой луны и приоритетности днев­ного света. Значение последнего требования отразилось в со­храняемых у крестьянок Приобья предметах по обработке льна - гребне, трепале, деталей кросен, на которых изображены со­лярные знаки - символы очищающего и рождающего Божест­ва (см. рис. 2, 3).

В широко бытующем до настоящего времени специфичном поведении беременных женщин при операциях прядения, сно­вания (воздержание от перешагивания нитей) мы, вероятно, на­шли любопытные отголоски древнеевропейских поверий о при­вязке младенца к жизни, выпряденной божественной ниткой⁶². Крестьянки, как кажется, верили в то, что беременная женщи­на, переступая пряжу, тем самым как бы перечила самому сущес­твованию еще неродившегося младенца, потому он и "рождался опутанный пуповиной". Будущая мать, следовательно, через зем­ную нить наносила вред нити небесной (судьбе). В связи с этим хотелось бы напомнить, что в родильно-крестильных обрядах ста­рожилов важнейшее место занимали не только крест, но и пояс, которым повязывался младенец и который человек должен был носить всю жизнь. Умершего повивали спряденной нитью - "жичкой", которая символизировала собой как бы отпущенный чело­веку земной путь. Нить, однажды привязанная к живым, - нить-судьба отдавалась хозяину и погребалась вместе с ним⁶³. Сущес­твенно и то, как поясняют старожилы исцеление спряденной в обратную сторону пряжей: скручивая ее назад, можно вернуться к исходному, т.е. здоровому состоянию, иными словами, возвра­титься по судьбе назад.

Наши материалы иллюстрируют представленную около двух­сот лет назад историком и фольклористом А.Н. Афанасьевым мифологическую интерпретацию процесса образования нити и кудели, т.е. прядения: "прядение нити - синонима жизни, судь­бы, мысли, времени - является, безусловно, сакральным актом, по существу, аналогичным творению жизни как в славянской, так и в ведийской традиции"⁶⁴. Представление о божестве Судьбы у славян существовало с глубокой древности. Наиболее полно оно сохранилось у южных славян (Среча, Серешта). Сербская Среча - красивая девушка, прядущая золотую нить; она была удачей, доброй судьбой человека. Ей противостояла Несреча - злая судьба⁶⁶.

Помимо прядения, многие другие процессы по обработке льняного волокна у крестьян Приобья были отмечены повышен­ной сакральностью. В традиции лен должен быть "чистым", как и сделанные из него изделия, поскольку они одевались непос­редственно на тело человека, контактировали с ним (одежда, полотенца). Особое положение льняных рубах в предметной сре­де, их значимость для крестьянского мира проявлялась в актив­ном использовании этого вида одежды в обрядах вызывания до­ждя, обхода пашен, исцеления больных⁶⁶. Как уже отмечалось, очень высокими были требования к погребальной одежде - отре­зу холста, из которого шили рубаху, покрывало - "саван" (у старо­обрядцев), нить - "жичку". Во имя этого ряд операций имел од­нодневный, "световой" характер: сев и уборка, снование, пере­мотка.

Особенно недопустимым считалось пренебрежение к запре­там при сновании - процессе, который требовал большой осторож­ности и присутствия различных оберегов в виде острых предме­тов - игл, ножей, ножниц. Последствием нарушений одноднев-ности работы могла быть болезнь или порча сделанного. Сибирячки выбирали для снования легкие (вторник, среда), без­ветренные дни. Основанную пряжу хранили заплетенной в "пле­тень", который, как известно, являлся сильным оберегом от "не­чистой " силы (не случайно сплетенными "наговоренными" поя­сами повязывались по талии от сглаза). Трудоемкое тканье по времени приурочивали к Великому посту, самым большим праздником во время которого, являлось Благовещение. При тканье работала система оберегов-заклинаний, применявшаяся и теми, кто ткал, и случайными свидетелями, нежелавшими "навредить" ткачихе.

Анализируя ритуальную практику сибирских крестьянок, связанную с возделыванием и обработкой льна, нельзя не видеть феноменальное сохранение элементов некогда присущего миро­воззрению славян целостного подхода к миру, символизирующе­го единство созидательного начала. Сев, сбор урожая, прядение, снование и прочие женские работы на земле -имели небесные прототипы. Земные пряхи должны были выступать хранительни­цами чистоты нитей и сотканной ткани подобно девам (или деве) Судьбы, которые создавали небесные нити жизни и работали с тканью мироздания⁶⁷. Этот один из самых древних законов можно увидеть в доживших почти до нашего времени элемен­тах ритуальной практики сибирских крестьян, которым как будто была ведома эта связь. Ведь для мифопоэтического со­знания "...каждый элемент внешнего мира был звеном в длин­ной цепочке, ведущей от реального мира в мир мифа, в мир богов"⁶⁸.

В заключение возникает вопрос: с кем из божеств древних восточных славян можно было бы идентифицировать деву Судь­бы? Очень вероятно, что этой богиней была Мокошь. На Евро­пейском Севере имя Мокоши было широко известно еще в нача­ле XX в., а связанные с ней верования имели отношение к женс­ким работам, к пряже⁵⁹. В Череповецком уезда Новгородской губернии под именем Мокоши был известен "нечистый дух" в об­разе женщины с большой головой и длинными руками, которая любила прясть по ночам оставленную без молитвы куделю⁶⁰. Б.А. Рыбаков рассматривал ее как богиню плодородия, воды, пок­ровительницу женских работ и девичьей судьбы⁶¹. В Западной Сибири людская память не сохранила этого имени, однако о ста­диально раннем существовании такой богини свидетельствуют многие, связанные с льноделием, обычаи и обряды.

Из-за пестроты этнографического, конфессионального насе­ления Приобья, где представители одной этнокультурной груп­пы разбросаны не только по разным селам, но и районам, про­ведение ареальных исследований весьма затруднено. Это не ис­ключает возможности изучения отдельных, разнокультурных групп восточнославянских народов региона. Загадочные "чалдо­ны", выходцы с мифического междуречья Чала и Дона, при всей их православности были хранителями многих дохристианских обычаев и обрядов, за что их нередко называли "чалдуны-колдуны". Именно в этой среде было много "знатких" людей, хотя тай­ные знания, передававшиеся из поколения в поколение, были доступны и прочим односельчанам. По-видимому, под их влия­нием на юге Западной Сибири долго держались поверья о разгу­ле "нечистой силы" в определенное время года (на Святках, Мас­ленку, Купалу); практиковали они с помощью чудодейственных слов (заговоров), что позволяло им управляться с домашними делами. Часть своих знаний они передавали российским пере­селенцам.

У россиян времен столыпинских переселений явственнее проглядывала ортодоксально-церковная основа, хотя для выход­цев с разных земель России это справедливо в различной степе­ни (для архангельских, вологодских - больше, для "хахлов" - мень­ше). Сочетание до- и христианского мировоззрений, при приори­тетности второго, было характерно и для старообрядцев, которые придерживались принципа избирательности (не признавали "дурного глаза", шуликований, могли работать в праздники, за исключением самых значительных).

Относительно технологической обработки льна, его прядения и тканья следует сказать, что эти процессы были в русле славян­ской, общерусской традиции. Это подтверждает и существовав­шая терминология (общеславянские термины - "кросна", "берды", "цевки"; восточнославянские - "навой", "набилки", "нитченки", "подножки"). Севернорусские черты хорошо прослеживаются у чалдонов и кержаков (чесание "шшэтью", прядение на "пресни-цах", "пресилках" и т.д.). Можно здесь увидеть и южнорусские элементы в виде обычаев закладного тканья⁶². Вообще же южно­русский вариант отчетлив у переселенцев из России - выходцев из соответствующих губерний. Это, в первую очередь, мыкание льна на гребне, использование ткацких станов без притяжного навоя, сложное тканье на двух подножках при двух основах и пр. Для изучаемого времени рано говорить о каком-то интенсивном влиянии северно-южнорусских традиций - оно только намеча­лось. Об этом свидетельствует тот факт, что пожилые информа­торы хорошо помнят о прежних различиях в той или иной куль­турной группе, слияние которых, возможно, имело бы место, если бы не интенсивное влияние городской нивелирующей моды и политических событий века.