Примечания. Наблюдение за младенцами было введено в программу Института психоанализа в Лондоне в 1960 году как часть курса для студентов первого года обучения

Э. Бик

Наблюдение за младенцами было введено в программу Института психоанализа в Лондоне в 1960 году как часть курса для студентов первого года обучения. Результаты наблюдений, на которые я ссылаюсь в данной работе, в основном получены этими студентами. На самом деле, наблюдение за младенцами было частью курса обучения детских психотерапевтов в Тэвистокской с 1948 года, когда и началось преподавание этого курса. Затем мы решили ввести в программу первого, неклинического, года обучения практические наблюдения за младенцами.

Я считала это необходимым по ряду причин, но особенно потому, что это помогло бы студентам более живо понять инфантильные переживания их пациентов-детей, чтобы, начиная, например, лечение ребенка двух с половиной лет, они тонко понимали те ощущения, которые испытал этот ребенок и от которых он еще не слишком далеко ушел. Этот курс также был призван улучшить понимание студентами невербального поведения и игры ребенка, а также поведение ребенка, который не разговаривает и не играет. Кроме того, он должен был помочь студентам проводить интервью с матерью и позволить им лучше понять ее изложение истории ребенка. Он предоставил бы каждому студенту уникальную возможность наблюдать за развитием ребенка практически с самого рождения, в его домашнем окружении и в отношениях с ближайшими родственниками и таким образом выяснить для себя самого, как эти отношения зарождаются и развиваются. И наконец, каждый студент мог бы сравнить и сопоставить свои наблюдения с наблюдениями своих товарищей в ходе еженедельных семинаров.

Теперь я хотела бы обратиться к тому методу наблюдений, который был выработан за эти годы и постоянно обсуждался на семинарах. Студенты, занимающиеся детской психотерапией, посещают семью раз в неделю ближе к концу второго года жизни ребенка, наблюдение каждый раз продолжается около часа. Наблюдения прекращаются приблизительно в конце первого года. Вопреки нашим ожиданиям, трудностей с подбором матерей, готовых принять наблюдателя, либо через знакомых, либо по другим каналам, не возникло. Матери неоднократно отмечали, как прямо, так и косвенно, что их радует тот факт, что в дом регулярно приходит человек, с которым они могут поговорить о малыше, его развитии и их переживаниях, связанных с этим процессом. Мы выяснили, что лучше всего давать родителям очень простое объяснение проведению наблюдения за их ребенком, а именно, что наблюдателю необходимо получить опыт непосредственного общения с младенцами, являющийся важной частью его профессионального обучения. Ведение записей вскоре было признано неуместным и отвлекающим, поскольку оно препятствовало свободно парящему вниманию и мешало студентам быстро откликаться на эмоциональные потребности матери.

Немалое внимание было уделено центральной проблеме, связанной с ролью наблюдателя в ситуации в целом. Эта проблема имела, казалось, две стороны: концептуализацию роли наблюдателя, а также сознательные и неосознанные установки наблюдателя. Прежде всего, вопрос о роли; поскольку наблюдение младенцев планировалось как приложение к преподаванию психоанализа и детской терапии, а не как инструмент исследования, представлялось важным, чтобы наблюдатель ощущал себя в достаточной мере внутри семьи, чтобы разделять возникающие эмоциональные переживания, но при этом не брал на себя никакой роли, как, например, советчика или выразителя одобрения или неодобрения. Это не исключало бы его помощи в различных возникающих ситуациях, когда нужно, например, подержать ребенка или принести ему подарок. Иными словами, он был бы привилегированным и потому благодарным участником и наблюдателем.

Вторая проблема, проблема установок, однако, сложнее. В доме родителей новорожденного ребенка, наблюдатель, каким бы опытным в обращении с малышами или в психоанализе или в научных методах наблюдения он ни был, сталкивается с ситуацией интенсивного эмоционального воздействия. Чтобы быть способным делать наблюдения, он должен достигнуть определенной степени отстранения от происходящего. При этом он должен, как предполагает метод психоанализа, занять такое положение, которое будет вносить как можно меньше искажения касательно происходящего в семье. Он должен позволить каким-то событиям произойти и противостоять другим. Он должен не столько заявить свою личность как новое дополнение к семейной организации, сколько позволить родителям, особенно матери, ввести его по-своему в существующий домашний уклад. Но он должен противостоять привлечению себя на роли, предполагающие интенсивный инфантильный перенос и соответственно контрперенос.

Например, более старший ребенок в семье может попытаться монополизировать его в качестве союзника в противовес паре мать-младенец. Мать может попытаться установить отношения сильной зависимости. Он может обнаружить, что под влиянием младенца может превратиться в суррогатную мать. Иными словами, если он вовлекается в семейную организацию наряду с другими членами семьи, такими, как дедушки, бабушки, отец, родственники, друзья, которые, в конечным итоге, тоже являются наблюдателями, его наблюдения окажутся столь же мало объективными, как наблюдения студента-отца или студентки-матери, которые пытаются провести наблюдения своих собственных детей. Кроме того, напряженность ситуации захватит и его, а неадекватная забота по отношению к младенцу может крайне огорчать его. Он не должен допустить, чтобы его поведение определялось этими чувствами, которые, при ближайшем рассмотрении, будут часто оказываться усиленными проекциями членов семьи. Хотя большая часть этих воздействий должна быть рассмотрена самим студентом в его анализе, семинар может помочь, по крайней мере, вскрыть некоторые проекции, действующие внутри него и усиливающие его внутренние конфликты.

Чтобы проиллюстрировать эту задачу семинара, я выбрала для обсуждения проблему, которая оказалась наиболее распространенной и сложной, а именно, действие материнских депрессивных тенденций после родов. Хотя мы уже давно знаем, что в течение некоторого времени эти тенденции почти универсальны, я оказалась неподготовленной к той интенсивности, с которой они воздействовали на наблюдателя. Во время семинаров особенно поражали озабоченность студентов обращением матери с младенцем. Их позиция была в высшей степени критической и эмоциональной. Поначалу я пыталась снять остроту проблемы, побуждая их больше внимания уделять младенцу, а не матери, но это не помогло. Тогда я поняла, что необходимо уделить больше внимания этому фактору – фактору депрессии матери и ее воздействия как на наблюдателя, так и на малыша и других членов семьи. Безусловно, в задачи данной работы не входит систематический анализ депрессии у матери новорожденного, но прежде чем давать отчет о проведенных наблюдениях, я хочу пояснить, как я использовала здесь слово "депрессивный". В первую очередь, я использую его здесь не описательно, а метапсихологически, для описания таких аспектов материнского отношения к младенцу, в которых очевидна четкая регрессия к отношениям с частичными объектами. Ясно видно, что мать испытывает эмоциональное отстранение от младенца, не в силах понять и удовлетворить его потребности, полагается на способность младенца использовать ее грудь, руки, голос как частичные объекты.

Естественно, что депрессивные тенденции в значительной мере нарушают отстраненность наблюдателя, как в силу того, что материнские потребности притягивают его, так и в силу того, что тревога в контрпереносе отталкивает его. Он обуреваем стремлением увеличить жизнеспособность матери и избегает идентификации с нарушенными и возмущенными аспектами младенца. Чтобы проиллюстрировать эту проблему, связанную с тем, как послеродовые депрессивные тенденции матери втягивают наблюдателя в выполнение тех ролей, которые не соответствуют его функции и вынуждают его оказаться под воздействием сильного эмоционального стресса, я хочу привлечь материал двух разных типов: во-первых, обобщение двухмесячной работы по наблюдению и, во-вторых, более подробные заметки, сделанные в процессе наблюдения. Я полагаю, оба случая позволяют почувствовать какое напряжение испытывает наблюдатель, чтобы вынести сложившуюся ситуацию. В первом примере будет видно, как раздробление маниакальных тенденций у матери затягивает наблюдателя на роль зависимой фигуры.

К., новорожденный мальчик, был первым ребенком в семье молодых родителей (около 25 лет), которые работали вместе в службе охраны одного учреждения. Ребенок был незапланированным и появился после двух лет брака. Несколько месяцев спустя, когда мать чувствовала себя гораздо более уверенно в роли матери, она призналась наблюдателю, что когда девочки в школе говорили о замужестве и рождении детей, она думала про себя: "Замуж – может быть, но у меня никогда не будет ребенка. Я уверена, что он у меня умрет". Эту мать специально выбрал консультант (health visitor), поскольку считал ее уравновешенной, толковой женщиной, которая вряд ли будет выведена их равновесия процессом наблюдения. В период беременности эта мать продолжала работать до истечения оговоренного срока, несмотря на диарею и боль в спине, из чувства зависимости и признательности своему преданному мужу. Она описывала свои довольно поспешные роды, которые вызвали некоторые разрывы, следующим образом: как только головка показалась, он вылетел пулей. Так она формулировала свою установку, подчеркивая силу и независимость младенца, качества, которые она укрепляла и в дальнейшем.

При первом наблюдении, когда младенцу было два дня, мать и младенец были окружены цветами, подарками и новыми предметами обстановки; сияющая мать говорила возбужденно и не умолкая о том, как она гордится ребенком, как счастлива, что это мальчик и такой сильный, как рада подаркам и как благодарна мужу, который много помогал ей в последние недели. Одновременно она планировала, как организует свою повседневную жизнь, чтобы продолжать работать и помогать мужу. Она неоднократно повторяла, что намерена кормить малыша грудью, чтобы ребенок не был вялым, но она явно была не уверена в своей способности это делать.

Через пять дней все изменилось. Мать встречала наблюдателя усталая и издерганная, явно воспринимая его визит как бремя, но вместе с тем, говорила без умолку. Она говорила, что никогда и не думала, что кормление ребенка и уход за ним занимают столько времени и что нужно так много, чтобы удовлетворить его потребности. У нее появился волдырь на соске и боль в подмышках, и она говорила о том, что попытается кормить малыша шесть недель.

Когда ребенок, который до этого спал в коляске, заплакал, мать, казалось, растерялась и не пыталась его успокоить, она взахлеб рассказывала наблюдателю о силе малыша, красоте коляски и о своем переутомлении. Наконец, она перевернула малыша, приговаривая: "Я не должна баловать вас, молодой человек", и сообщила наблюдателю, что хотя они не хотели ребенка, и она, и муж совершенно счастливы, но поскольку ей никогда особенно не нравились чужие дети, она не очень-то знает, что с ним делать, и закончила такими словами: "Ну, и попала же я…"

Дальнейшие наблюдения первых недель были аналогичными: мать боролась, чтобы удовлетворить этого "дикого, голодного младенца", как она его называла, который так сильно рвался, чтобы добраться и оторваться от груди, который хотел, но, казалось, не мог захватить всю "темную часть соска в рот", который извивался и вырывался, когда его пеленали, совсем не так, как кукла, с которой она упражнялась в дородовой клинике. Она продолжала пытаться успокоить его в коляске, одевать и раздевать его на столе. Когда ребенок кричал от голода и нетерпения после купания, она продолжала говорить с внешне беззаботным видом. В другие моменты, когда ребенок был беспокоен, она заставляла наблюдателя держать его, пока она занималась другими делами и даже пока она болтала. Грудное вскармливание закончилось в шесть месяцев.

Отец, казалось, оказывал матери значительную поддержку; иногда он изображал ребенка, чтобы выразить матери в мягкой форме критику в ее адрес или чтобы обозначить чувство младенца к ней. Он не пытался соперничать с ее ролью матери, несмотря на ее неуверенность, он рассматривал ее как безусловного эксперта в обращении с ребенком и был готов прийти на помощь в случае необходимости. Такое поддерживающее поведение отца, по-видимому, было важным фактором постепенного укрепления близости матери и повышения ее терпимости в отношении ребенка. В этом материале видно, как маниакальные защитные установки незрелой и зависимой материи исчезли, выявив ее тревогу по поводу способности ухаживать за ребенком и неуверенность в своей способности это делать.

Тревога наблюдателя по поводу неадекватности материнского отношения к ребенку просматривается в том, что ей трудно было переносить такие аспекты, как безостановочная болтовня матери в те моменты, когда ребенок был расстроен, и отсутствие у матери тепла и заботы в отношении ребенка, а также в ее чувстве облегчения, вызванном поддержкой отца и воздействием этой поддержки на всю семью. Участники семинара также отметили, что по мере того, как развивались отношения между матерью и наблюдателем, появились признаки улучшения, свидетельством которого, например, было то, что мать смогла рассказать наблюдателю о своих подростковых тревогах по поводу ее способности когда-нибудь стать матерью.

Во втором примере я опишу первый эпизод наблюдения, как для того, чтобы показать наблюдателя за работой и отметить воздействие на него материнской депрессии, так и для того, чтобы продемонстрировать богатство материала, предоставляемого наблюдением – к этому аспекту я вернусь позже.

Чарльз, которому в момент первого наблюдения было 10 дней, был вторым ребенком пары, занимавшейся профессиональной деятельностью. Далее я буду цитировать отчет наблюдателя.

"Я позвонила матери и объяснила ей, кто я, и мы договорились встретиться на следующий день, чтобы познакомиться и посмотреть, насколько мы друг другу понравимся, и договориться об условиях проведения наблюдения, Договариваясь о времени встречи, мать спросила, хочу ли я увидеть ребенка бодрствующим или спящим или это не имеет значения. Когда я сказал, что хочу увидеть ребенка бодрствующим, она предложила время кормления, что я принял с готовностью. Она проявила стремление пойти мне навстречу, предложив передвинуть время кормления на полчаса. Я сказала, что смогу прийти в обычное время кормления.

"Матери около 25 лет, она носит очки, у нее короткие густые светло-каштановые волосы, слегка квадратные голова и лицо мужского типа, она довольно тихая и серьезная, судя по виду и голосу, но она часть улыбается, у нее теплая улыбка. На ней была полосатая блузки и большая черная юбка, общее впечатление было довольно неопрятное, но почему-то привлекательное. Она держала себя с достоинством, хотя явно испытывала тревогу по поводу того, как вести себя со мной.

"Сначала меня провели в сад за домом, где мать матери сидела, держа в руках Чарльза, завернутого в одеяло. Мать пробормотала что-то по поводу того, что наступило время кормления и не хочу ли я посмотреть кормление. Я вернулась следом за ней и Чарльзом в гостиную. Мать сначала села на диван и предложила мне пододвинуть кресло напротив нее, а затем поменялась местами, потому что на диване чувствовался сквозняк от двери, которая вела в сад (и к бабушке). После перемены места дверь можно было оставить открытой. Это также означало, что мать была видна ее матери в саду, тогда как диван, где сидел я, был не виден.

"Когда я впервые увидел Чарльза, он был завернут в огромное одеяло и лежал на коленях у бабушки. Когда одеяло отбросили, он лежал, накрыв левой рукой ухо, а правой рукой лицо, и тер ею щеки, лицо и нос. Большой палец правой руки был засунут в рот. У него было несколько царапин на щеках и скулах, а правый глаз казался слегка бесцветным, как будто на него слишком сильно давили. Когда мать и Чарльз приготовились к кормлению, мне стало его очень плохо видно. Я спросила, как его зовут и сколько ему дней. Мать спросила меня о моей работе. Я объяснила, что хотел бы работать с детьми. Мы обсудили возможное время моих посещений, и мать, казалось, хотела, чтобы я приходила к купанию, а не к кормлению. Однако, я поняла ее неправильно. Мы подобрали подходящее время и договорились, что оно может меняться в зависимости от изменений распорядка дня малыша. Мать извинилась за беспорядок в доме, указав на распакованные ножки обеденного стола. Я сказала, что еда от этого, наверное, не станет менее вкусной, на что она ответила: "Теперь все будет в порядке, раз мама приехала". В разговоре возникла длинная пауза, и она сказала, что ей нужно взять мой номер телефона.

"Мать сверяла время кормления по своим часам, снятым с руки. Когда она вынула сосок изо рта Чарльза и положила малыша на левое плечо, часы упали у нее с колен, и я подняла их. Она пошлепала его по спине решительно, но не сильно, и он отрыгнул почти сразу. Он тут же начал кричать и реветь с все возрастающей силой и не затих, когда мать заговорила с ним, а когда она дала ему правую грудь, он сделал несколько попыток взять ее, издавая при этом звук, похожий на поцелуй. Наконец, мать вложила ему в рот сосок, и он начал сосать. На этот раз я видел его лучше, и, казалось, он сосет очень медленно и осторожно. Такое же впечатление малой подвижности производило и все его тело во время сосания.

"Когда он начал сосать, он шлепнул грудь повыше соска. Казалось, его рука мешает рту, падая на сосок, и мать дважды убирала его руку. Наконец, он сложил руку в форме рупора вокруг рта. Его ноги не двигались, хотя один раз я заметила, как он сделал гладящее движение по стулу одной ногой. Мать сказала: "Давай, работай" очень ласково и каким-то отрешенным тоном.

"Через некоторое время мать отняла ребенка, очень сонного, от груди и сначала подержала его в сидячем положении лицом к себе, заметив, что Спок советует дать ребенку отрыгнуть таким способом, прежде чем применить положение на плече, но что у нее никогда так не получалось и она никогда не слышала, чтобы у кого-нибудь получалось. Я согласилась и упомянула своего сына и собственный опыт. Она спросила, какого возраста мой сын, и сказала, что Джеку, старшему брату Чарльза, 19 месяцев.

"Затем мать положила Чарльза, очень сонного и на вид объевшегося, себе на плечо. Я не помню, чтобы он отрыгнул.

"Затем она снова приложила его к правой груди, и он некоторое время сосал, на этот раз еще медленнее. Затем она понесла Чарльза, прижав к плечу, наверх перепеленать. Я пошел следом, и в этот момент лицо Чарльза было вполне спокойным, но довольно оплывшим и невыразительным. Казалось, он был не столько сонным, сколько оцепеневшим, и не издавал ни звука.

"Мы прошли в маленькую комнатку, где мать спала с Чарльзом. Кровать была неубрана и на полу валялась пустая шоколадная обертка. Мать поправила одеяло на кровати и положила Чарльза на спину, при этом он проснулся и начал кричать. Она вышла, чтобы принести чистые пеленки. Он продолжал кричать, постоянно держа руки возле лица и производя пихающие и отскребывающие движения, его ноги делали то же самое, левая пихала правую.

"Крик прекратился, когда мать подала голос из соседней комнаты, и сменились на некоторое время счастливым воркованьем. Затем снова крик, пока мать не вернулась и не заговорила с ним сочувственным тоном, пока перепеленывала его. Во время пеленания он жалобно плакал, но не заглушал голоса матери. Его руки постоянно находились возле лица, левая рука двигалась перед ним поглаживающим движением, которое напомнило мне движения слепого человека.

"Мать щедро напудрила низ его живота и половые органы, обратив мое внимание на раздражение кожи, и заметила, что у многих малышей в округе такое же раздражение. Когда он был переодет, она положила его на левый бок в кроватку, оставив руки не накрытыми одеялом, в которое он был завернут. Затем она пошла поднимать Джека, поскольку они собирались на прогулку.

"Чарльз лежал, засунув большой палец левой руки в рот, свободные пальцы левой руки находились близко от лица, особенно близко к правому глазу (левый глаз оказался прикрыт простыней); правая рука была согнута у виска. Он дышал часто и шумно и временами неровно. Затем его левая рука приняла форму рупора, как ее принимала правая рука во время кормления. Лицо почти не двигалось. Внезапно он резко, тяжело и глубоко вздохнул и, казалось, полностью расслабился. Его дыхание стало неслышным, руки слегка отодвинулись от лица. В течение нескольких следующих минут он несколько раз дернулся вперед, руки вытянулись, как будто он падал и за кого-то цеплялся. Иногда казалось, что это происходит в ответ на внешние раздражители. (Голос матери, разговаривающей с Джеком в соседней комнате, хлопающую дверь, а иногда безо всякой заметной связи с внешними раздражителями).

"Наконец, он затих во сне. Два или три раза он наполовину просыпался при громких звуках, доносившихся из комнаты Джека, начинал морщиться и плакать, затем снова засыпал. Он заплакал, когда мать пришла и надела на него кофту и шапку, проявляя свою симпатию и разговаривая с ним при этом. Он снова заснул, и его отнесли вниз на матрасике с кроватки, который помещался в коляске. Он лежал на матрасе, пока мать и бабушка собирали вещи, необходимые для прогулки, и я была поражена выражением его лица, которое заметно изменилось за это время и застыло в гримасе сильной боли, и ни один мускул не шевельнулся на нем за те два или три минуты, что я прощался с ними на улице."

Я привела этот материал достаточно подробно, чтобы показать наблюдателя за работой, а также продемонстрировать воздействие, которое этот опыт оказывает на наблюдателя. Кроме того, я хотела представить этого младенца, поскольку я буду обсуждать другие примеры, взятые из наблюдений за ним.

Если рассматривать этот материал главным образом с точки зрения того, какое воздействие он оказал на наблюдателя, то мы, конечно должны учесть то, что это было первое знакомство с семьей. Наблюдатель отметил тревогу матери по поводу того, как вести себя с ним. Между строк просматривается напряженность наблюдателя. Она отметила, что мать поменялась с ней местами, так что бабушке в саду был виден процесс кормления, а ему нет. Его чувствительность сказывается в том, что приглашение матери он описывает словом "пробормотала" и, возможно, в том, что он неправильно понимает ее замечание по поводу времени, воспринимая его как нежелание, чтобы он видел кормление. Когда на извинения матери по поводу состояния дома, особенно обеденного стола, он замечает, что еда от этого не менее вкусная, мать говорит, что теперь все будет в порядке, раз приехала ее собственная мать. Здесь мы видим первые признаки депрессии матери, ее зависимости от собственной матери и попытку наблюдателя утешить ее. "В разговоре наступили длинная пауза, и мать спросила, не могла бы она взять мой номер телефона". Очевидно, что два направления отношений – ребенок-грудь и мать-наблюдатель – проходят в относительной изоляции. Сочувствие наблюдателя по поводу материнской депрессии просматривается снова, когда, после продолжительных попыток приложить ребенка ко второй груди, мать говорит Чарльзу: "Давай, работай", и наблюдатель отмечает, что она сказала это "ласково и каким-то отрешенным тоном".

Отождествление с несчастьем ребенка (исцарапанное лицо) и последующим чувством заброшенности в пользу старшего брата, которого мать идет будить, просматривается в каждой последующей строке. Загадка царапин на лице начинает разрешаться по мере того, как обе руки постоянно двигаются вокруг его лица пихающими и отскребывающими движениями и то же самое проделывают ноги, пока матери нет в комнате.

После того, как ребенок переодет, он засыпает, и это событие описывается наблюдателем с большими подробностями, но при прощании он был поражен выражением лица ребенка, которое совершенно изменилось и отражало сильную боль, хотя ребенок спал. Поразительно, что наблюдатель смог заметить и так подробно записать все эти признаки напряжения при первом наблюдении ребенка.

Задача такой работы, как эта, состоит в том, чтобы показать пользу, которую семинар извлекает из подобных наблюдений, и это я могу сделать лишь в ограниченной степени. Чтобы показать ее в полной мере, необходимо изложить обсуждение, происходящее в течение семинара, столь же подробно, как и сам материал наблюдений. И даже это может создать ложное представление, поскольку сделанные умозаключения неизбежно определяются ранее проведенными наблюдениями и последовавшими обсуждениями, в результате которых постепенно складывается цепочка наблюдений и проявляются модели поведения, Мысль, которую я хочу подчеркнуть, состоит в важности последовательных наблюдений отдельной пары. Результат проведения семинара показывает, что очевидные закономерности просматриваются при одном наблюдении, но их можно принять как значимые, только если они повторяются в той же или подобной ситуации при многих последующих наблюдениях. Фиксирование наблюдаемых деталей на протяжении долгого времени дает возможность студенту увидеть не только определенные модели поведения, но и их изменение. Он может заметить изменения во взаимной адаптации пары и впечатляющие возможности роста и развития их отношений, то есть гибкость и способность использовать друг друга и развиваться, что и происходит при удовлетворительных отношениях матери-ребенка. Увлекательность семинара была связана как с оглядкой назад, так и с заглядыванием вперед.

Я приведу два примера таких моделей поведения из опыта наблюдения того же ребенка, Чарльза.

При первом наблюдении наблюдатель описывал трудности кормления при прикладывании ребенка ко второй груди, насколько оно было медленным, растянутым, как мать жаловалась, что ребенок недостаточно старается, но продолжала кормить. При последующих наблюдениях мы начали замечать, что это было частью модели: ребенок по-разному относился к двум грудям. Первую грудь он сосал энергично, порой захлебываясь, а вторую грудь сосал очень бережно, его рот едва двигался. Однажды мать заметила, что он обычно наедается у первой груди, а у второй "бездельничает", как она это назвала. Однако, она настаивала, отнимая его и прикладывая снова, говоря при этом, что он не будет спать достаточно долго, если не наестся. У второй груди Чарльз к тому же делал много движений руками, похлопывал ее, складывал руки рупором, хватался за материнскую кофту, поглаживал.

Таким образом, после нескольких недель наблюдений мы заметили определенную закономерность в отношении Чарльза к двум грудям, но лишь позже, при получении дополнительного материала, касающегося движения рук, наметились определенные связи, но об этом я скажу позже.

Другая закономерность выявилась при втором наблюдении, когда происходило купание. Чарльз начал кричать, как только его распеленали, но крик значительно усилился, когда с него сняли рубашку. Крик стих, когда мать взяла его в руки, когда купала, намыливала его и мягко с ним разговаривала. Когда его положили на простыню, крик усилился. Как только была надета рубашка, крик немедленно прекратился, он расслабился и начал осматриваться. Эта модель интенсивного плача при обнажении тела во время купания и при выкладывании на простыню повторялась при каждом купании до конца второго месяца. Его успокаивал голос матери и ее прикосновение, и он совершенно замолкал, когда оказывался завернутым, то есть в рубашке или в кроватке под одеялом.

Хотя упомянутые модели, по-видимому, указывают на работу внутрипсихических защитных механизмов, также выявляются модели общения между матерью и ребенком, в которых можно наблюдать материнскую основополагающую роль "держания" (holding), по Винникотту, или контейнирования проекций, по Биону.

Становится очевидным, что во взаимоотношениях между конкретной матерью и конкретным ребенком центральное место занимают определенные предпочтительные модели общения, Трудно сказать, определяется ли этот выбор предпочтениями матери или ребенка. Хочу привести два примера.

Одна из матерей, я буду называть ее миссис А, испытывала беспокойство в ситуации кормления. Она держала ребенка очень неловко, казалась напряженной и очень тревожилась из-за того, что ребенок находился так близко к ее телу. Этим она напоминала мать, о которой я рассказывала в начале этой работы, которая также не переносила тесного физического контакта с младенцем. Миссис А продемонстрировала, что она особенно счастлива, когда кормление закончено; она либо укладывала ребенка поудобней на полу, либо держала его на вытянутых руках подальше от себя. Она смотрела на него, делала движения губами (открывала и закрывала рот), на что ребенок отвечал тем же, или же разговаривала с ребенком, и ребенок в ответ издавал различные звуки. Однажды, когда ребенку шел пятый месяц, матери понадобилось выйти в магазин и оставить ребенка с наблюдателем, которому она дала разнообразные инструкции. Наблюдатель сидел с ребенком на руках, и, пока он держал его на коленях спиной к себе, малыш был спокоен. Как только он заговаривал с малышом или поворачивал его лицом к себе, тот начинал плакать. Это повторялось несколько раз. Во время обсуждения на семинаре возникло ощущение, что у этого ребенка ассоциации с радостной связью с матерью были преимущественно зрительными и голосовыми. Голос и облик наблюдателя отличались от голоса и облика матери, и осознание этого заставляло ребенка плакать. Наблюдатель заметил, что, когда ребенок спокойно сидел у него на коленях, он не сводил глаз с того места, на котором находилась мать, прежде чем она ушла, как будто бы он получал утешение, глядя на ту зону, которая была связана с матерью, а голос и облик наблюдателя служили доказательством того, что матери там не было, и ребенок начинал плакать.

А вот контрастный пример, в котором кинестетическая модель служит ключом к природе взаимоотношений. Наблюдение началось, когда малышу Джеймсу было четыре с половиной недели. Мать раздевала его, готовя к купанию. Когда она сначала положила его на спину, он попытался потянуться к груди и издал протестующие звуки. Мать постоянно разговаривала с ним, приговаривая: "Вот ужасно, правда? Бедняжка, ничего, скоро ты будешь в воде. Она сказала наблюдателю, что ему нравилось находиться в воде в отличие от ее других детей, которым это не нравилось, когда они были маленькими. Оказавшись в воде, он лежал тихо, прижав колени к животу и не издавая ни звука, и выглядел при этом вполне довольным. При последующих наблюдениях он плескался, дергал ногами и играл в ванне и часто протестовал, когда его вынимали, как и при этом первом наблюдении, когда ему было четыре с половиной недели. Затем, когда мать подносила его к груди, он тут же припадал к соску и энергично сосал. Он не закрывал глаз и поочередно трогал то грудь, то пуговицу на платье матери. Это прикосновение к материнскому телу отмечалось как регулярная модель поведения каждый раз, как малыш приближался к ней. Когда малышу было 13 недель, мать дала наблюдателю подержать ребенка, пока она пошла подготовить ванну, сказав при этом: "Иди к тете, ей надо понаблюдать за тобой". Джеймс лежал на коленях у наблюдателя, смотрел на нее, но не пытался дотронуться. Когда мать вернулась, он стал смотреть на нее и следить за ней глазами, пока она не взяла его. Оказавшись у нее на коленях, он потянулся ртом и руками к ее груди, а затем ухватился за ее руку. После купания, лежа у ее груди, он хватался за грудь, мать отводила его руку. Тогда он положил свою руку поверх руки матери и ритмично двигал ее, пока сосал. В возрасте 22 недель он гладил грудь широкими движениями. "В возрасте 24 недель (я цитирую записи студентки) Джеймс брал грудь с жадностью. Мать говорила, что ему уже недолго осталось получать это удовольствие, молоко кончалось. Левой рукой Джеймс играл с материнской грудью, а затем с ее рукой. Его движения оставались энергичными на протяжении всего кормления грудью. Когда я наблюдала за ним, я думала, могут ли быть эти движения сознательным ласканием матери, мне казалось, он осознавал, что делает его рука. Мать приложила Джеймса к другой груди, и он с жадностью принял ее, поглаживая грудь и шею матери и дотрагиваясь до ее рта, хотя прежде я замечала, что он делал это только у первой груди. Он был переведен на кормление из бутылочки в возрасте 27 недель. Последовала неделя огорчений, когда он отказывался от еды, засыпал между глотками молока, при этом плохо спал ночью. Мать говорила, что о ведет себя как маленький. На следующей неделе он начал дотрагиваться до бутылки, позже стал тянуться к ней, любовно гладил ее, как недавно гладил грудь, и постепенно приноровился держать одну руку на бутылке, а другой - касаться матери, гладить и ласкать ее."

Конечно, я описала модели в целом, общие тенденции, и опустила многие мелкие подробности взлетов и падений, поскольку время не позволяет остановиться на них. Приведенный материал убедил нас, собравшихся на семинаре, в том, что отношение этого младенца к груди и матери было тесным и интимным, и он выражал как свою любовь, так и свой гнев в отношении матери, преимущественно через прикосновения до ее тела. Мы заметили, что хотя мать была довольно разговорчива, ребенок оставался относительно молчаливым, отдавая предпочтение тактильным и кинестетическим формам отношений и общения.

Прежде, чем закончить, я хотела бы упомянуть некоторые аспекты наблюдения за младенцами как формы подготовки к ведению сбора научных данных и развития научного мышления. На семинарах с самого начала становится совершенно ясно, как трудно "наблюдать", то есть собирать данные избегая их толкования. Как только эти факты приходится описывать языковыми средствами, оказывается, что каждое слово отягощено множеством значений. Как должен сказать студент: сосок выпал изо рта младенца, упал, был вытолкнут, выпущен и т.п.? На самом деле, каждый студент замечает, что он выбирает определенное слово, потому что наблюдение и мышление практически неразрывно связаны. Это важный урок, поскольку он учит осторожности и учету последовательных наблюдений для получения подтверждения теории.

Кроме того, мы замечаем, что студенты учатся наблюдать и чувствовать, прежде чем показать знание теории, и учатся терпимо и с пониманием относиться к тому, как матери заботятся о своих детях и находят свои собственные решения. Таким образом, студенты постепенно приучаются отбрасывать стереотипные понятия о том, что правильно и что неправильно в обращении с ребенком, и становятся более гибкими в отношении принципов уходя за младенцем. Им открывается уникальность каждой пары, то, как каждый малыш развивается своим собственным темпом, и как он устанавливает с матерью свои собственные отношения.

Возможно, наиболее увлекательным аспектом семинаров по мере их развития на протяжении года оказывается возможность вывести из всего материала отдельные ниточки поведения, которые оказываются особенно значимыми для переживания конкретным ребенком его объектных отношений. Какой-то один момент может поразить группу своей значимой конфигурацией. Его предыстория может затем быть прослежена в сделанных заметках и выдвинутых гипотезах, и после этого может быть сделан прогноз, требующий подтверждения в дальнейших наблюдениях. Например, может вспомниться, что в первых наблюдениях малыша Чарльза в возрасте 10 дней было замечено, что он похлопывал вторую, правую грудь и складывал руку рупором вокруг рта, пока нежно и медленно сосал. Когда он позже оставался один на кровати, его правая рука исследовала область вокруг глаза и виска, в то время как большой палец левой руки был засунут в рот. Затем постепенно его левая рука принимала форму рупора и он внезапно засыпал.

Тот факт, что подвижность рук была важной формой контакта с объектом и его телом, казался в целом вполне ясным, но он не представлял особого интереса, пока не были произведены наблюдения в возрасте 9 и 10 недель. Наблюдатель отмечает: "9 недель – после беспокойного кормления из-за перемены в распорядке дня Чарльз играл руками каким-то сложным образом. Сначала одна рука как бы щипала и сжимала другую, довольно сильно выворачивая пальцы. Иногда одна рука описывала небольшой круг перед ртом, при этом лицо имело неприятное, недовольное выражение, довольно хмурое. После этого произошла перемена. Он стал гораздо спокойнее и играл руками гораздо более игриво, соединяя их, потирая друг о друга и переплетая пальцы. Когда его приложили к правой груди, оно сосал ритмично. Его руки находились по обеим сторонам груди достаточно далеко от соска. Мать отметила, что он часто дотрагивался до груди во время кормления, пошлепывая и толкая ее довольно сильно.

"10 недель – мать держала свою руку у него на груди, и он начал играть с ее пальцами, обвивая ее пальцы своими и нежно проводя своим пальцем по ее запястью и руке. Еще он смотрел на ее лицо и издавал дружелюбные звуки в ответ на ее разговор. До этого, когда он лежал у левой (первой) груди и энергично и ритмично сосал, его правая рука, высоко поднятая, лежала на уровне середины грудной клетки матери. Затем он начал делать остановки и снова возобновлял сосание. Во время остановок его правая рука начала делать заметные движения хватания и сжимания. Позднее, у правой груди, он сосал менее ритмично. Обе руки лежали на груди близко к соску, и он нежно двигал пальцами, иногда сводя руки вместе.

"Начиная с этого момента, наблюдалась вполне определенная закономерность. У правой (второй) груди он гладил и ласкал грудь разнообразными нежными движениями, но у левой груди его рука была либо на середине грудной клетки и пальцы иногда сжимались, либо обе руки лежали по сторонам груди неподвижно.

"Мы были поражены тем, как руки соотносились друг с другом, сначала вертели, щипали, сжимали, а затем терли друг друга и игриво переплетали пальцы. При следующем наблюдении было замечено, как Чарльз играл этим вторым способом с рукой матери после кормления у первой груди, во время которого он поочередно то жадно сосал, то останавливался, в то время как его правая рука сжималась и разжималась, когда рот не работал. На семинаре мы увидели здесь явное указание на то, что его рука в своих действиях уподоблялась рту, а материнская рука уподоблялась груди по своей значимости, что указывало на то, что две его руки могли временами также соотноситься друг с другом как рот и грудь.

"При перемещении ко второй груди Чарльз сосал бережно, держа обе руки на груди возле соска, нежно лаская грудь и временами сводя руки вместе. Наоборот, у первой груди энергичное сосание чередовалось сжиманием рук, когда рука находилась в стороне от соска.

Как я уже отмечала в этой работе, это раздвоение отношения к двум грудям и сопровождающая его активность рук впоследствии довольно четко закрепились. Как бы мы ни пытались объяснить ее, жизненная важность этих мельчайших движений неопровержима. Чарльз явно относится к двум грудям по-разному. Его руки обычно двигаются, как рот. Он приближает руки ко второй груди, но отводит от первой. Его рука обращается с рукой матери так же, как рот обращается с грудью. Его руки временами соотносятся друг с другом, как рот соотносится с грудью, точно так же, как его рот соотносится с его рукой как с грудью. Можно ли считать это свидетельством того, что отношение к груди как частичному объекту является основной единицей отношения, на котором выстраиваются более сложные отношения? Является ли переплетание пальцев проективной формой достижения идентификации? Можно ли считать отведение рук и чередование сжатия с энергичным сосанием примитивной попыткой пощадить грудь? Возникает бесчисленное количество увлекательных вопросов, показывающих студентам бескрайние просторы бессознательного, которые еще предстоит исследователь с помощью психоанализа.

По моим наблюдениям, студенты считают свидетельства раннего действия процессов раздвоения и отождествления частей тела с объектами чрезвычайно интересными, независимо от того, какую теоретическую схему они выбирают для выражения признания психического функционирования у младенцев. Я думаю, что опыт наблюдения за младенцами, связываемый позднее с клиническим опытом работы со взрослыми и детьми, будет способствовать более глубокому пониманию важности наблюдений за поведением пациентов в целом как части аналитического материала, а также укрепит их веру в валидность аналитической реконструкции раннего развития.

Примечания

^*) Перевод осуществлен по: Bick E. Notes on Infant Observation in Psychoanalytic Training. International Journal of Psychoanalysis., 1964, 45:558-566.

Эта статья была представлена перед Британским психоаналитическим обществом в июле 1963 года.