Долгий месяц в Техасе

В декабре 2002 года мне позвонили. Сотрудница Санкт-Петербургского офиса Центра Гражданских Инициатив (ЦГИ) предложила поучаствовать в некой программе. По всей России отбиралась группа успешных строительных субподрядчиков для стажировки в США. Неторопливо и обстоятельно мягкий женский голос поведал о том, что российско-американский центр организует двусторонние программы обучения с 1983 года. С 1995 года существует Программа эффективного производства (ПЭП), цель которой показать российским представителям частного бизнеса, как в соответствующих сферах промышленности работают их американские коллеги. Что в России ПЭП представляют партнерские офисы ЦГИ-Сан-Франциско в Санкт-Петербурге, Воронеже, Екатеринбурге, Ростове-на-Дону, Волгограде, Дубне и Владивостоке: они занимаются привлечением и предварительным отбором участников, их подготовкой перед поездкой, оформлением документов. Что окончательный отбор участников производится в Сан-Франциско...

Мне предстояло прожить долгий месяц в американских семьях, добровольно согласившихся принять гостей из России. За это время группа должна была посетить десятки американских предприятий строительной отрасли, банки, муниципальные учреждения. Подумав, я согласился. И вот перелет Москва- Хельсинки- Нью-Йорк- Хьюстон. Далее на автобусе в сторону Мексиканского залива в городок Виктория. Большой комфортабельный автобус быстро катил по гладкому, как журнальная страница, полотну дороги. Шофер мексиканец лихо насвистывал под энергичную мелодию кантри. С видеокамерами наперевес все тревожно вглядывались в проносящуюся мимо Америку. Февраль! Родина провожала нас лютым морозом, Нью-Йорк встретил мокрым снегом с дождем, а в Техасе мы поразились высокому бледно-голубому небу. Водитель посетовал на холодный — одиннадцать по Цельсию — день и заверил, что еще распогодится. Вокруг, до горизонта, простиралась травянистая долина с редкими невысокими кактусами и чахлыми кустиками, в творческом беспорядке произрастали одинокие раскидистые дубы, попадались и серо-зеленые рощицы. Одни деревья стояли голыми, другие только начинали зеленеть. В невысокой, полной соков траве бродили стада необычно крупных и длиннорогих коров. Настоящие американские прерии были расчерчены прямыми линиями уходящих за горизонт заборов, прерывались нефтяными вышками, пашнями, железобетонными корпусами элеваторов, хранилищ и фабрик.

В автобусе одиннадцать российских строителей. Волгоград, Краснодар, Ейск, Нижний Новгород, Владивосток, Ижевск, Казань, Москва, Санкт-Петербург, Петрозаводск, Архангельск — такова география группы. Незнакомые напряженные лица... За месяц нам суждено было узнать друг о друге довольно много. Хорошего и не очень. Из глубокого тыла жизни мы как бы переместились на ее передний край, произошла нервная встряска, заставившая людей раскрыться, показать в своих характерах ценные и негативные качества, глубокие и поверхностные черты. Этот микросрез России обнажился под сильнейшим микроскопом Америки.

Шебутной и говорливый функционер местной партии «Единство», хорошо разбиравшийся в дальних странах, тайском массаже, дайвинге на Красном море, в достоинствах и недостатках дорогих иномарок, своими остроумными рассказами и нескончаемыми анекдотами спасал от уныния. Парень с короткой стрижкой и манерами «крутого» братка, державший в страхе несколько ларьков в родном городе, всем запомнился неспособностью к построению фраз и вспыльчивым характером. Несколько человек из числа тех, кто зарабатывали на жизнь оптовой куплей-продажей. Недостатка денег у них не ощущалось, стремления проникнуть в тонкости строительного ремесла тоже. К строительству эти ребята имели неблизкое отношение (в ассортименте продаваемых ими товаров были стройматериалы), они создавали образ России, вставшей с колен, и приехали покорять Америку, форсили в ковбойских шляпах ручной работы и ковбойских сапогах из кожи страуса, купленных сразу по приезде. (Кстати, чтобы кожа страуса имела характерные пупырышки, с живого страуса выдергивают перья и, когда кожа начинает саднить, страуса убивают.) В большинстве своем это были толковые парни, работящие мужики, умевшие и на коварный вопрос ответить, и покутить на широкую ногу. Несколько человек сносно говорили по-английски. Американцы были в восторге, когда однажды на банкете, устроенном Ротари-клубом, уставший уже переводчик пил воду, и тут поднялся один из наших, чтобы обстоятельно и остроумно ответить на колкие шуточки неосторожных ковбоев, развлекавшихся за соседними столиками. В конце концов жители Виктории уговорили губернатора Техаса записать нас в «почетные граждане» штата — такой резонанс вызвала делегация строителей из России. До этого были десятки газетных статей, телевизионные интервью, радиопередачи с добрыми отзывами и наилучшими пожеланиями. Это постарались принимающие семьи, которые были в восторге. В Техасе, особенно в такой глубинке, как городок Виктория, плохо представляли себе русских. Нет, никто не думал, что в Москве по улицам расхаживают медведи! К сожалению, нас представляли как людей, безнадежно отставших от технического прогресса, беспробудных выпивал. Когда нас увидели ближе, рассмотрели наши семейные фотографии, убедились, что для русских также важны такие понятия, как семья, работа, дом, американцы искренне обрадовались. А еще до нашего приезда был длительный процесс подготовки: специалисты ЦГИ втолковывали принимающим семьям, что у русских имеются холодильники, стиральные машины, компьютеры, что их безопасно оставлять дома без присмотра. Также американцы отметили высокий уровень подготовки гостей и по ходу перестраивали программу: теперь на встречу с нами выходил не только директор или управляющий строительной компании, но отвлекалась от работы целая бригада: экономист, проектировщик, прораб.

Перевернула ли эта поездка мои представления о США? Безусловно, да! Что ожидал я увидеть: отсталый сельскохозяйственный Техас, недалекие ковбои, голосующие за «своего» Буша, с одной стороны. Важные банкиры, гордые собой владельцы предприятий, живущие в шикарных особняках, с другой стороны. Натянутую американскую улыбку, скрывающую презрение, дилетантизм, духовную отсталость...

Автобус остановился у здания бизнес-центра Виктории. Как только мы вышли, щурясь от яркого солнца и не успев еще разгрузить багаж, показалась толпа радостных американцев — мужчин и женщин — с цветами в руках. Это были принимающие семьи, координаторы программы, бизнесмены и просто заинтересовавшиеся нами люди. Неподалеку возились с видеокамерой журналисты местного телевидения. Прием был по-настоящему теплым и радушным. Произносились громкие речи, каждого из нас представили, затем вручили нагрудные знаки и сувениры. Мы были сконфужены таким вниманием, сказалась и усталость с дороги. Час спустя американские «родители» рассадили всех по автомобилям и повезли «домой».

В Виктории проживают 60 000 человек. По площади же этот город сопоставим с Петрозаводском. Люди живут в одно-, двухэтажных домах, очень аккуратных и красивых. Во всей Виктории не найти двух одинаковых домиков — здесь проявляется индивидуализм американцев. Город пересекают широкие, чистые улицы, по которым движется множество автомобилей. Пешеходов нет, как нет и общественного транспорта. Автомобиль — продолжение дома и офиса. Минимализм американской семьи: один автомобиль мужу, другой жене, третий для удовольствия.

Огромную роль в жизни провинциальной американской общины играет церковь. В Виктории их множество. Католики, многочисленные протестантские направления, мусульмане и даже православные имеют свои приходы. К слову, церковь методистов, к которой принадлежит и президент Джордж Буш, и семья, меня принимавшая, осудила военные амбиции правительства США. Буш остался непреклонен, чем вызвал гнев общины. Большинство американцев, которых я встречал, были удивлены (некоторые раздосадованы) позицией Вашингтона. Америка — свободная страна. Поэтому и дебаты противников и сторонников силового решения в Ираке были нешуточные. Каждый отстаивал свою точку зрения. Основной аргумент сторонников войны: если бы Гитлера остановили заранее... Церковь в США — это что-то вроде пионерской, комсомольской и партийной организаций на местах. Мимо церкви ребенку пройти невозможно: воскресная школа, спортзал, библиотека, игровые комнаты призваны привлечь внимание и младенца, и тинэйджера. В праздничные дни многочисленная община собирается в переоборудованном спортзале на обед. Поздравляют именинников, подводят итоги, хвалят волонтеров, т.е. добровольцев, готовых бескорыстно поучаствовать в том или ином общественном мероприятии, собирают пожертвования, общаются между собой — в шумном, светлом зале, заставленном столами с напитками и яствами.

Центральную площадь города организуют здания суда, банка и тюрьмы. Суд — старейшее и красивейшее здание Виктории. В моем понимании, оно больше похоже на церковь: арочные окна, фризы, капители, островерхие пики крыши, даже медный, позеленевший от времени колокол в звоннице — привлекают внимание. Убранство внутри: крепкая дубовая мебель, высокие драпированные окна, огромные хрустальные люстры, лавки для слушателей, которые ступеньками, с трех сторон, спускаются к судейскому столу. Правый здесь дышит надеждой, виновный печально смотрит в окно туда, где в зелени техасских дубов хищно притаилась тюрьма.

По нашей просьбе шериф согласился показать тюрьму изнутри. В вестибюле на огромном щите «Разыскиваются» одинокая фотография Бен Ладена, пришпиленная маленьким дротиком. Вообще, это пересыльная тюрьма, где преступник проводит до нескольких месяцев. Есть одиночные камеры для опасных преступников и общие для мелких правонарушителей, где находится до 15 человек. Имеется карцер. Внутри чисто, но желания задержаться не возникает. Семьдесят пять процентов контингента — мексиканцы, нарушившие визовый режим. Никаких удобств, кроме вежливости охранников, я не заметил. В Техасе очень много нелегалов из Мексики: они снимают ветхие домики, заняты неквалифицированным трудом, за который получают небольшие деньги. Нам рассказывали, что ради экономии средств «амигос» часто собираются в группы и приходят сдаваться. Фокус в том, что без лишних проволочек их сажают в автобус и везут на родину. Здесь бравые ребята отдыхают, общаются с семьями, тратят заработанное и через неделю-другую преспокойно пересекают границу в обратном направлении.

Во время нашего пребывания в Виктории соседний Хьюстон живо обсуждал судебный процесс. Преуспевающая женщина сбила автомобилем собственного мужа, преуспевающего мужчину, и для верности переехала колесами его тело несколько раз. В машине находилась несовершеннолетняя дочь бизнесмена от первого брака. Причина банальна: супружеская измена. Суд присяжных, в котором преобладали женщины, вынес вердикт: 18 лет тюремного заключения. Как писали газеты, на строгости наказания, вопреки надеждам адвоката, настояли именно женщины. Чтобы никто не подумал об их предвзятости. Другой случай. У входа в супермаркет женщина отшлепала своего сынишку. Рядом стояла ее сестра. Видеокамеры охраны магазина засняли эту семейную неурядицу. Поскольку детей в Америке бить нельзя, видеокассета ушла по назначению. Мама получила штраф 10 000 долларов, а ее сестра, за то что не донесла о преступлении, З неусловных года.

На фоне двухэтажной кутузки и чуть более высокого здания суда двадцатиэтажный банк из стекла и стали выглядит внушительно. Банк — самое высокое здание Виктории. Конечно, он уступает собратьям Хьюстона, Сан-Антонио или Нью-Йорка. Но здесь, в провинции, на фоне «одноэтажной Америки» он максимально твердо и уверенно отражает могущество американской экономики. Кредиты предприятиям под 5,25 %, ипотечные кредиты населению на покупку жилья под 6-8 % годовых сроком на 10-30 лет позволяют населению и бизнесу строить долгосрочные планы. Многие коммерческие банки являются членами федерального резерва, уникальной системы, обеспечивающей сохранность вкладов.

Еще одной заметной особенностью американской экономики и жизненного уклада граждан является страхование. Без страховки американец не может ступить и шага. Страхование автомобиля, недвижимости, ссуды в банке, страхование потери трудоспособности, медицинская страховка и т.д. забирают до трети семейного бюджета. Одна из главных страховок — «зонтичная» покрывает все виды проблем и многократно увеличивает выплаты по остальным страховкам. Имея дорогую «зонтичную» страховку, человек уверенно «идет по жизни как хозяин». Потребовалась дорогая операция, твоя собака покусала соседского ребенка, в машину залезли воры и прочее, и прочее — все затраты берет на себя страховая компания.

После нападения на Нью-Йорк и гибели башен близнецов, конечно же, застрахованных, международные страховые компании вынуждены были выплачивать сотни миллиардов долларов. Это вызвало повышение стоимости всех страховок в США и, как следствие, снижение деловой активности. Дело в том, что доля страховых взносов в общих затратах предприятий довольно велика, при увеличении стоимости страховки рентабельность предприятий ощутимо снизилась. Это вызвало сокращение рабочих мест, закрытие небольших фирм, рост цен на выпускаемую продукцию и прочие неприятности.

От страховых компаний не отстают адвокатские конторы, которые сегодня в США сравнивают с раковой опухолью. Попытка конгресса ограничить засилье адвокатов который год ни к чему не приводит. Табачные компании платят миллиарды долларов, усилиями адвокатов закрыта такая отрасль промышленности, как строительство небольших самолетов. Волна исков, подстегиваемых адвокатами, захлестнула Америку. Судиться можно по любому по воду: споткнулся о порог в магазине, ушибся о косяк— тут как тут несколько адвокатов предлагают свои услуги. Треть от немалых выигранных в суде денег идет на оплату адвоката. Восьмидесятипятилетняя бабушка в ресторане «Мак-Доналдс» пролила на себя кофе. Получила ожог бедра. Адвокаты доказали, что кофе был излишне горяч. Итог — несколько миллионов долларов компенсации за страдания. Тема №1 на сегодня в США — многочисленные иски против кафе быстрого питания. Люди, страдающие ожирением, винят в этом гамбургеры, чизбургеры, картофель фри и прочее. Владельцы ресторанов якобы не предупредили посетителей, что все это содержит очень много калорий.

Деятельность суда, адвокатуры, банков, страховых компаний разительно отличается от того, к чему мы привыкли на родине.

Также отличается от российского и местное самоуправление США. Бюджет города Виктории примерно соответствует бюджету всей нашей республики. Городская власть мается, не зная, куда же потратить деньги. С одной стороны, наши чиновники могли бы позавидовать, с другой стороны... Мэр города и его заместители получают смешную зарплату в несколько сот долларов. В пределах города не могут заниматься бизнесом. Они не окружены атрибутами власти. Руководить городом приходят энтузиасты — немолодые, обеспеченные, желающие принести реальную пользу, заработать моральное удовлетворение и благодарную память. Все бюджетные траты публикуются в Интернете и печати, причем находится немало желающих покопаться в этих скучных цифрах.

Что по-настоящему и традиционно ругают американцы, так это органы государственной власти и политиков. Здесь русские и американцы братья навек. Коррупция, популизм, безответственность в принятии решений так же возмущают американские умы, как и наши.

Простая американская семья, которая приютила меня и моего напарника из Санкт-Петербурга, — это Дон 65 лет, бывший инженер-химик, ныне пенсионер, Эми 40 лет, бывшая инженер-химик, и Сара б лет, школьница. У Дона это второй брак, от первого у него остались трое сыновей, имеющих уже свои семьи и своих детей. До того как родилась Сара, Эми работала на крупнейшем химическом предприятии «DuPont». Отпуск по беременности у американских женщин — 2 недели, по истечении которых женщину увольняют, если она не приступила к работе. Это и произошло с Эми. Но она счастлива — отдала себя воспитанию дочери, бесплатной волонтерской работе, где она работает с людьми на различных благотворительных и богоугодных мероприятиях, домашнему очагу. Сейчас она беременна и уже придумывает имя для второй дочери. Эта семья живет в загородном довольно просторном (250 кв.м) доме, рядом с домом гараж, где находятся два японских автомобиля и большой моторный катер. За гаражом построен бассейн, выложенный голубой плиткой. На участке вокруг дома — живописные техасские дубы и мандариновые деревья. На одном из дубов, растущем прямо перед окном, закреплена кормушка. По утрам две черных с серебристым отливом белки, обхватив лапками початки кукурузы, грызут семена. В хозяйстве имеется мини-трактор, на который Дон цепляет либо газонокосилку, либо тележку. Хозяева похвастались и своим огородом, на котором они трудятся всей семьей. Огородик этот — два на три метра - обнесен сеткой-рабицей, чтобы дикие косули не пожевали листья салата. Кроме салата там произрастает и несколько кустиков цветной капусты. Нельзя сказать, что они еле сводят концы с концами, пенсия Дона уходит на уплату по ипотечному кредиту за дом и автомобили, но остались сбережения, которые Эми, пройдя специальные курсы, удачно вкладывает в ценные бумаги, играя на бирже. Вся семья увлекается классической музыкой, особенно русской. На слуху имена Чайковского, Бородина, Рахманинова, Шостаковича. С ними мне посчастливилось попасть в «Хьюстон-симфони» на концерт русской классической музыки, где играл знаменитый хьюстонский симфонический оркестр. Прекрасный зал, замечательный оркестр, восторженная многочисленная публика оставили приятные воспоминания. Сама филармония, словно гриб, приютилась у зеркальных стволов небоскребов в центральной части Хьюстона.

Дон — заядлый рыбак. Два-три раза в месяц он крепит прицеп с катером к автомобилю и едет за пятьдесят миль к Мексиканскому заливу. Стоит эта забава двадцать долларов в год — лицензия на одного рыбака. Мы все упрашивали его взять и нас на рыбалку, Дон все как-то неловко отказывался, упоминая про лицензию. Наконец мы догадались, в чем дело, и заявили, что не будем ловить рыбу, а только посмотрим, как это делает он. Дон расцвел, когда мы обошли щепетильный момент. И поездка состоялась.

Вот он, Атлантический океан! Катер, взрезая волну на мельчайшие соленые брызги, быстро несся на вешки. Огромные, похожие на птеродактилей, пеликаны бросались в воду. Короткой дугой пролетали дельфины. Непогодилось, временами накрапывал дождь, ветер раскачивал тяжелые волны, и рыбалка не удалась. Дон несколько раз бросал спиннинг, но все напрасно. Рыбу мы видели только на экране эхолота. Зато, пользуясь случаем, я пожелал залезть в воду. Не веря своим ушам, Дон неохотно направил катер к песчаной косе, за которой бурлил открытый океан. Там я разделся и бросился в его холодные объятия, ныряя в набегавшую высоким валом соленую воду. Пенные гребни взрывались над головой. До купального сезона было еще далеко, Дон глядел на меня с огорчением и покачивал головой, сокрушаясь над русской бесшабашностью. Зато сколько разговоров было по том об этом «крези» (сумасшедшем), который купался в «ледяной» воде, всем знакомым при встрече он предлагал посмотреть на меня, и те тоже покачивали головой.

Американцы много работают, здесь бы подошло русское слово «вкалывают». В США пропагандируются культ семьи и культ работы. Рабочая неделя 40 часов, отпуск от 10 до 14 дней максимум. С нашей точки зрения это не много, но американские работяги уверили нас, что и этого достаточно. Конечно, если учесть, что им не надо вкалывать на огороде, даче, постройке собственного дома, ремонте квартиры и различных халтурах, с этим можно согласиться. Поразительно, но американцы вовсе не выглядят изнеженными роскошью людьми. Самые настоящие миллионеры, которых оказалось немало в Виктории, например, добровольно вызывались на место водителя микроавтобуса для нашей группы. Одеты все американцы добротно, но просто. Выделяться не принято. Кичиться тем более. Принцип равных возможностей раскрывается тем, что дети разных по благосостоянию родителей ходят в одну школу, играют в одной бейсбольной команде и стартуют в жизни без помощи взрослых. Показателен и такой пример. Заурядный работник строительной фирмы, которую посетила наша группа, является по совместительству и владельцем ночного бара, где, как мы смогли убедиться, бывает в качестве заурядного посетителя владелец этой самой строительной фирмы. Такие примеры даже являются предметом некой особой гордости американцев: вот мы, мол, какие демократичные. Нам оставалось вежливо улыбаться.

В Виктории множество небольших кафе и ресторанов. Местные жители с удовольствием там обедают и ужинают. Вечером подтягивается молодежь. Мне запомнился такой случай. Прожив две недели в Виктории, все уже очень устали. И было решено, чтобы расслабиться и лучше познакомиться друг с другом, собраться в баре. Второй благородной целью было поглядеть на молодых американок, потанцевать. Нам рекомендовали прекрасное молодежное ночное заведение с живой рок-музыкой и бильярдом. Сдвинув стулья, мы уселись за стол. События развивались по Задорнову: были и «дринки», и круглые глаза, и возгласы, что это невозможно. В конце концов на столе разместились стаканы для виски и две литровые бутылки «Абсолюта». Все эти манипуляции сделали нам бесплатную рекламу, на нас смотрело множество глаз, все желали разглядеть этих безумных русских. Два литра на одиннадцать человек — это, в общем, стандартная на Руси доза. Однако на нас смотрели с восхищением, подходили знакомиться, а один паренек даже пожелал выпить по-русски залпом. Паренек оказался слабоват и через десять минут прилег у стойки. Еще через пять минут два вежливых полицейских расспросили его, где он живет, мягко загрузили в машину и повезли домой. Культурно отдохнув, послушав музыку и наигравшись в бильярд, ничуть не покачиваясь, под аплодисменты местных жителей в оговоренное заранее время мы вышли из бара и расселись по автомобилям подъехавших «родителей».

В ночных барах продается любое спиртное, но пьяных, за единственным исключением, я не видел. Американцы разбавляют крепкие напитки и пьют со льдом мелкими глотками. Двухсотграммового стакана для виски им хватает на пару часов, самого виски там примерно четверть. Это связано с тем, что все за рулем. И с тем, что на людях пригубить лишнего является дурным тоном. Кроме того, извините, доносительство. Ваш сосед за столиком, вот такой мировой парень, через минуту после прощальных поцелуев позвонит в полицию и доложит, что вы, покачиваясь, садитесь в автомобиль, государственный номер такой-то... И утром, что удивительно, вы с благодарностью придете к нему извиниться за вчерашнее и пообещать, что больше никогда не станете нарушать общественное спокойствие. Пьяный за рулем — потенциальный убийца, а американцы не хотят убивать себе подобных. Американцы чтят законы и доносят на тех, кто их нарушает, иначе они вступают в конфликт с Фемидой.

Это по-настоящему тяжелый для русского чело века момент. Шаг влево, шаг вправо... Вдоль всех дорог, по которым мы проезжали, изгородь из колючей проволоки. Частные заводы, нефтяные вышки, ранчо. Лес, поле, озеро, живописный берег реки кому-то принадлежат, и незваный гость хуже Саддама. Вы свободный человек в свободной стране, где вам принадлежит дом и дорога к дому. Для творческих душ существуют национальные парки, принадлежащие народу. Здесь можно отдохнуть и полюбоваться природой, если найдется место, где не видны смятые пивные банки. Так создается стереотип творческого мышления и пропадает возможность творческого восприятия. По этой причине, мне кажется, культура в США привозная, импортируемая: русская музыка, немецкая философия, французская мода, китайская кухня, индийская физкультура, причудливо переплетаясь, создают полноту американской духовной жизни. В той или иной мере сегодня это свойственно всем без исключения странам. Но лишь США, перерабатывая мировые ценности в муку, перепродают их под видом американской массовой культуры, экспортируемой в каждую семью. В самих же штатах, в той семье, где я жил, не смотрят голливудские фильмы, не разговаривают со жвачкой во рту и плохо представляют себе, чем занимаются Майкл Джексон или Мадонна.

Прожив в США чуть менее месяца, я почувствовал ностальгию. Это новое, щемящее, доселе незнакомое чувство овладело мной. Говорят, иностранцам оно не знакомо. Побывав за границей, я почувствовал себя русским. Не по паспорту. По ощущениям, по иррациональности бытия, коренящейся в сердце, когда вокруг тебя все хорошо, а тебе плохо. Печать ностальгии крепче графы в паспорте, но, чтобы почувствовать это, необходимо уехать. И вернуться окрыленным.

«Курьер Карелии», 13 мая 2008 года

Воин в поле.

(короткое размышление о последней книге А. Волкова «Тихое небо»)

Мое знакомство с творчеством А.Волкова началось с замечательных песен на его стихи: «Мамин пирог» и «Черемухи цвет» в исполнении Федора Кузмина. Стихи так прочно легли на гитарные лады, на голос и на музыку исполнителя, что так бы и могли остаться в памяти - неторопливо-вдумчивым пением в застольном кругу друзей на краю земли в Марциальных водах.

Сборник избранных стихов поэта «Тихое небо» попал ко мне чуть позже, будучи подаренным одним из его переводчиков - нашим тонким лириком О. Мошниковым. Он немало корпел над подстрочником, добиваясь от перевода цельности оригинального произведения. Бесценным приобретением для книги стали и переводы Андрея Расторгуева- несомненно талантливого поэта, живущего в Екатеринбурге. Переводы добавили нюансов и обертонов, присущих поэтической манере самих переводчиков, но основу сборника составили стихи автора, написанные и прочувствованные на русском языке, что и дает возможность их публичной оценки русскоязычным читателем.

Сегодня- это редкость, когда оформление книги соответствует разумным ожиданиям любителя поэзии. Твердый переплет, плотная белая бумага и главное- погружение в авторскую реальность начинается еще с рисунка обложки. Коллаж художника эмоционально противоречив. Цветовая гамма рассветного неба вселяет тревогу: в палитре только желтые и пурпурные тона. Банальнейшие перо и чернильница виртуозно обыграны их отражением на обороте: лодка под парусом пересекает границу наползающей навстречу солнцу тени.

Перо и парус, чернила и тьма. Поэт пишет и пером, и парусом, макая их поочередно то в чернила, то в тень. Издание избранного подводит итог определенному жизненному этапу. Осмелившись, автор словно пробует, что за монетка такая- смерть,- на зуб: «До края времени иного мне остается дней немного…» («Я мысли отпустил на волю…»). И тут же спохватывается: «Но живы пока, и - ДА ЗДРАВСТВУЕТ ЖИЗНЬ!» («Жизнь наша с Вами- работа, работа.»). В «Тихом небе» слышатся скрип уключин и женский смех, кочевые цыгане и звонкие песни родины, грозовая погода и неподвластная сила волны. Наша жизнь соткана из разноцветных нитей- вот что в полной мере отражает сборник. Собранные в разделы темы природы, малой родины, языка (шире- творчества), любви и истории народа рвут путы, кочуют, перекликаются. В живом бурлении материала становится очевидным такой композиционный недостаток: стихи не имеют датировки, что отсекает временную ось координат и сужает многомерность восприятия.

Александр Волков - это очевидно - не экспериментатор в стихе. Рифма и метрика стиха играют второстепенную роль, подчиняясь живой изобразительной экспрессии. Отпущенный на волю размер приводит самобытного поэта к досадным интонационно-тематическим повторам, не всегда оправданным стилистическим приемом:

Мне приснились березы да клены

И на них позолоты печать,

Я сегодня какой-то влюбленный-

Мне бы ангелов падших прощать.

(«Мне бы ангелов падших прощать»)

Вспоминаются строки Есенина:

Я сегодня влюблен в этот вечер,

Близок сердцу желтеющий дол.

(«Закружилась листва золотая»)

Впрочем, эти погрешности с лихвой восполняются искренностью автора и безусловным поэтическим даром, стихи А. Волкова не скучны и не банальны, чем страдают произведения большинства современных карельских стихотворцев и примкнувших к ним графоманов. Автор знает о чем говорит и умеет передать чувство точными уверенными словами. В этом также и заметная особенность поэзии А.Волкова: он изобразителен более, нежели метафоричен, в самом общем виде его принципом является реализм:

Но лучше спуститься на Землю,

Удилище старое взять,

Бежать, где камыш не дремлет,

Где можно поймать язя.

(«Спросонок»)

Размышления поэта о судьбе карельского народа, о полузабытом языке, о гаснущих обычаях и культуре карелов, пронизывающие всю книгу, в таких стихотворениях как «Ольха», «Скала», «Дедов дом», «Майское озеро» претворяются в мощные поэтические образы родины, матери и своего предназначения, как защитника устоев от стихии и разгула, от зыбкости современного чуждого мира, черной тучей наползающего на маленькую Дессойлу.

В деревне Эссойла А. Волков родился, притяжение его памяти- к этим местам. Так- «Маленькая Дессойла»- назвал автор часть сборника, где внутреннее поэтическое «я» разворачивается до коллективного «мы», где голос лирического героя звучит «городу и миру»:

Храм заветный, крест обетный,

Руны- родниками…

Только так во тьме бездетной

Наш народ не канет.

(«Деревеньки»)

Талант А. Волкова проявляется в небольшом лирическом стихотворении-картине, где неожиданное наблюдение и точный мазок художника нанизаны на духовную ось памяти, переживания или озарения:

Отшумел, отплакал

Листьев хоровод…

След собачьей лапы,

Вбитый в гололед.

(«Поздняя осень»)

Или:

Мне с Ильей не сегодня свидеться.

Я спокоен в моем тепле.

На божнице лампадка светится

Малой звездочкою во мгле.

(«Ильин день»)

Напротив, длинные головные конструкции не вдохновляют ни автора, ни читателя. Трехчастное стихотворение-опера «Вечный огонь» многословно, монотонно и, не смотря на изрядный заряд пафоса, совершенно не убедительно. Чужеродными книге являются также «Экспромты» и «Двустишия». Понятно желание художника показать свою многосторонность и остроумие, но избранное предполагает не количественный, а качественный отбор. Кроме того, цельная книга стихов, к созданию которой, как мне кажется, также стремился автор, предполагает наличие крепких связей и гармонии между отдельными стихотворениями.

К финалу обличительный голос гражданской поэзии становится тише, и лирический герой вновь обнажает свое сердце. Стихи о любви- одна из сложнейших тем в поэзии. И здесь А. Волков показывает себя настоящим мастером, его стихи просты и музыкальны. Искренность поэта не мелодраматична, а интимность переживаний не переходит в пошлость:

Я сказал себе: «Нет!

Чтоб черемухи цвет

Трогал душу, томил меня вечно».

…На висках седина,

Но все манит она-

Та любовь и черемухи ветка.

(«Черемухи цвет»)

Заключительным аккордом прозвучало «Слово о ливах»; навеянное чувством исторической памяти, ощущением корней стихотворение торжественно и веско, что поддерживается размером- трехстопным амфибрахием. Перевел эти стихи А. Расторгуев и перевод его весьма удачен:

Мы- ливвики, ливви, мы- ливы,

Из тьмы выкликаем слова:

- Прислушайтесь, люди! Мы живы!

И наша надежда жива!

Энергичный, эмоциональный стих! И сквозной- через всю книгу- образ тьмы, и призыв- вновь и вновь- бороться! Надеясь на тихое небо и не плошая самому!

Север.-2010.-№9/10

Ветвь поэтических поколений.

Сегодня уже и не скажешь, как это было совсем недавно, что Карелия замороженный поэтический край, где литературная жизнь еле теплится, словно у бактерий, найденных где-то в Антарктиде под километровой толщей ледникового панциря. Что-то сдвинулось с мертвой точки, может быть, провернулись жернова небесных сфер, но нет уже того состояния отрешенности, подавленности, творческого анабиоза писательского цеха в целом, что характерно было для рубежа эпохи и тысячелетия. И основа того кризиса, как видится сегодня, не в том, что писатели вдруг перестали писать, а издательства печатать, хоть было и это тоже, а в трагическом сдвиге системы ценностей (не только художественных), в трудном переосмыслении антисистемной, по сути, природы постмодернизма, в итоге так и не принятого как культурная парадигма провинцией. Все это, в конечном счете, привело к разрушению привычных связей и коммуникаций в писательской элите, как горизонтальных (формирование нескольких союзов писателей и борьба между ними), так и вертикальных (центр- регион).

Не пытаясь гадать, как это принято в последнее время, в какой точке кризиса находится наша литература, необходимо все же отметить наметившееся оживление на карельском Парнасе. Часты стали выходы поэтических книжек, запестрели именами литературные страницы, чубы литсоюзов трещат уж не только на ниве больших политических разногласий, а также и на почве малых поэтических дел. При финансовой поддержке из бюджета начинают издаваться книжки местных авторов, в том числе два сборника стихов, о которых речь пойдет ниже. И все это вместе с возросшей активностью самих литераторов, напором творческой молодежи позволяет думать о сохранении и развитии словесности в Карелии.

Итак, литературный процесс существует. Неочевидными остаются его уровень и результат- именно современная литература. Слишком бурным и мутным потоком потекли литературные реки, вскормленные бесчисленными ручьями бесталанных, дилетантских или часто графоманских произведений, печатанных на средства автора. Макулатурное половодье скрывает от глаз и читателя и критика редкие прозрачные родники художественного слова, делает тягостным и многотрудным выбор, попросту убивает время. А, главное, реки эти текут в никуда, выходят из берегов, заболачивают и заморачивают душу. На десятилетия затянулся мировоззренческий художественный хаос разнонаправленных мотивов, приемов, жанров, ценностей и, соответственно, поиск литературного направления, способного вместить все произошедшие с человечеством и человеком перемены, всю эту клокочущую, неперебродившую творческую массу модернизма, ищущую и не находящую устойчивой формы в существующих философских системах.

Объять современную поэзию практически невозможно, в основном, в силу феодальной раздробленности литературных средоточий страны. Москва давно уж не является объединяющим и испытующим центром, а межрегиональное взаимодействие ограничено естественным образом. Московские толстые журналы не вмещают и не пытаются вместить разноголосицу провинции, отчего и не имеют былого общероссийского пиетета, преобразовавшись в локальные формации с номенклатурным характером подбора авторов, о чем, в частности, пишет Е.В. Степанов. Эта тенденция уже имеет форму замкнутого порочного круга. Что ускоряет исход литераторов из существующей реальности в киберпространство, т.е. Интернет. Ни одному критику не в силах разглядеть и осуществить качественный отбор в тысячах региональных журналов, газет, выпущенных сборников и книг, в таком же количестве сайтов, блогов, личных Интернет-страниц, поэтому любое исследование будет носить и носит вынужденно частный характер.

В существующей критической литературе предлагается к поэзии конца ХХ – начала ХХI вв применять наиболее условное разделение на традиционалистов и новаторов, где первые являются приверженцами силлабо-тоники и испытанных временем изобразительных средств, а вторые активно развивают верлибр, акцентный стих, силлабический стих и создают новую эстетику. Но это естественно-научная, генетически предопределенная оппозиция, свойственная всему живому в целом. Борьба старого и нового, проблемы отцов и детей, отрицание отрицания, подростковый максимализм- суть действия естественного отбора, развивающиеся короткими циклами, как правило, в пределах одного поколения и имеющие драматический характер.

Значительно усложняет картину российской культуры мировоззренческая трещина, столетиями разверзнутая в пропасть и определяемая понятиями славянофильства и западничества. Развитие этих взглядов, возьмем современную литературу, привело к противостоянию либералов и почвенников, войне критиков, журналов, литсоюзов, обычному уже расстрелу оппонентов и инакомыслящих всеми залпами многопушечных СМИ. Эта война гражданская, противоестественная, политически ангажированная, несправедливая, братоубийственная ведется под святыми знаменами духа на выжженных островках человеческих душ. Эта борьба бесплодна и бесконечна, и потому трагична.

Поэты-почвенники, писатели-деревенщики, авторы крестьянского направления (многие исследователи предлагают усложнить эти слова-понятия частью «нео» со значением новый, дабы показать развитие подходов: неопочвенники, неоавангардисты, неомодернисты и т.д., но мы избежим этого здесь и далее) былинной межой, как железным занавесом, отделили от змея глобализации и потребления, свое духовное, национальное поле, заодно приватизировав понятие традиционности, и оставив многим формально традиционным политическим и культурным оппонентам нишу новаторства. Поэтому следует отделить в емком понятии новаторства принудительно эмигрировавших из традиции либералов, использующих классические, или ставшие таковыми, литературные методы, от авангардистов: соцарт, иронистов, концептуалистов, постмодернистов, уходящих метаметафористов и куртуазных маньеристов, и прочих, и прочих. Все эти кружки, группы, школы, объединения давно бы переболели «детской болезнью левизны» и накопленным опытом словотворчества и неформальной изобразительности могли бы обогатить русскую литературу, когда б не искусственные огороды и частоколы литературных резерваций, заимок и трущоб, когда б не миллионы микротрещин, рассыпавшихся в сердцах.

В самом деле, традиционная и авангардная поэзия так долго развивались изолированно, лишенные благотворного взаимопроникновения, что стали говорить на разных языках. Став самостоятельным течением, авангардная поэтика, по большому счету, перестала быть собственно поэзией и люди, говорящие на новом языке, лишь по недоразумению еще зовутся поэтами или даже стихотворцами. Вот Ника Скандиаки из Великобритании.

Создать того, когда ты не (привет.)

зачем все подбирать? изменить, как сам || поднимаешься и идешь

домой

изменить, как отправляешься домой

среди светящегося/(ветвящихся) по-прежнему людей/ создать

человека, пока ты не

человек.

Или москвич Василий Бородин, который со слов И.В. Кукулина «…наиболее традиционен в новаторском поэтическом пространстве 2000-х.

имя зверей звенит воздуха головной

мозг через тридцать лет яблочный нитяной

вышедший из-под рук утреннего луча

вымерший изумруд головы без ключа

Данный литературный феномен, нашедший своих исследователей, должен иметь и свое имя.

Полемика между западниками и славянофилами началась после публикации в 1836 первого «Философического письма» П. Я. Чаадаева, содержащего резкую критику устоев русской жизни. Как считал философ, «история России - это «отрицательный урок» миру». Резкую отповедь ему дал А. С. Пушкин, заявив: «ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал». Накануне земельной реформы 1861 г. дискуссия возобновилась, и попытку достичь общественного согласия, дистанцируясь от экстремистских перехлестов с обеих сторон, предприняло движение почвенников(Ф.М. и М.М. Достоевские, А.А. Григорьев, Н.Н. Страхов и др.). «Мы говорим здесь не о славянофилах и не о западниках. К их домашним разборам наше время совершенно равнодушно. Мы говорим о примирении цивилизации с народным началом...»- писал Ф.М. Достоевский в объявлении о выходе журнала «Время» в 1860 г.

В литературе серебряного века и советской литературе до середины ХХ века вопрос выбора пути не являлся первостепенным, время ставило иные задачи, послереволюционное развитие всецело шло по западническому пути, да и иные расколы тогда тревожили умы.

Вновь вернулись к дискуссии в начале 50-х г. ХХ века, а уже в 1969 г. на страницах журнала «Вопросы литературы» столкнулись такие авторы, как С. Покровский, А. Дементьев с одной стороны, В. Кожинов, А. Иванов с другой. Проблема была признана неразрешимой.

Развал Советского Союза, ломка прежних государственных устоев, поляризация общества по политическим взглядам и взаимное недоверие сторон придали дискуссии конфронтационный характер, что, в свою очередь, создало в литературе новую- мировоззренческую, непримиримую- линию разлома.

В поэзии эта трещина раскрылась по стыку прежних противоречий. «Интеллектуалисты» против «описательщиков», «громкие» против «тихих», «авангард» против «народников». Будущие «тихие» лирики: В.Соколов, А.Передреев, С.Куняев вступили в русскую литературу во второй половине 50-х годов. Начало 60-х – время «громкой», или «эстрадной» поэзии Р. Рождественского, Е.Евтушенко, А. Вознесенского. К концу 60-х на всю страну прозвучали «тихие» Н.Рубцов, А. Прасолов, В. Казанцев. Почвенническое направление продолжило свою эволюцию, выйдя из-под сени «тихой» поэзии в середине 70-х годов (Ю. Кузнецов). Сохранилось размежевание и в 80-х годах, когда критики ввели в обиход понятия «традиционалистов» и «модернистов», тогда же в «почвенном» направлении стали известными: В. Артемов, Е. Артюхов, А. Веденеев, М. Гаврюшин, В. Еременко, Ю. Кабанов, Н. Колычев, Д. Коротаев, О. Кочетков, Г. Красников, Е. Курдаков, В. Лапшин, В. Максимов, С. Максимова, В. Нежданов, М. Попов, Р. Романова, Е. Русаков, В. Скиф, Т. Смертина, М. Шелехов и др. (Из книги вологодского исследователя Баракова В.Н. «Почвенное» направление в русской поэзии второй половины ХХ века: типология и эволюция»).

К началу 90-х годов расхождение позиций было очевидным, полемика стала идеологизированной, да и сами почвенники вошли в период рухнувших надежд. Заговорили о закате «деревенской» прозы и «крестьянской» поэзии, об исчерпанности их художественных идей, о консервативности и даже "реакционности" некоторых ее представителей. Юрий Кузнецов подводит итог:

Искусства нет - одни новации.

Обезголосел быт отцов.

Молчите, Тряпкин и Рубцов,

Поэты русской резервации.

Термин «почвенное направление», несмотря на очевидную преемственность, сегодня более точен и применителен, нежели «деревенская поэзия», поскольку от деревни большинство ныне пишущих оторвано и физически, и духовно. В то же время, почвенники утверждают уже новую духовную связь не с деревней, как с местом поселения и жизненного уклада, а с землей, «почвой», как генетической памятью, твердыней в мире торопливости и непостоянства, объединивших также такие понятия, как природа и народность. И все же, лишенные молодой пассионарной крови почвенники, в свою очередь, грешат «пасторальной бессодержательностью» и последнее десятилетие топчутся на месте.

Сколь бы ни был талантлив стихотворец, не зная своих координат на литературной карте мира, не ощущая корней и истоков своего ремесла, не предвидя и не предвосхищая будущих своих шагов в творчестве, торящих неисхоженные еще пространства, он обречен на труд этнографа или бытописателя своего лирического «я». Лира его эклектична, бравурна, цветаста и, не будучи еще искаженной гримасой профессиональной деформации, в первое время, может быть интересна читателю-современнику. Подобная литература развивается в массе и не только является фоном литературного процесса, но становится источником и проигрывателем фольклора, медиатором массовой культуры.

Как уже было отмечено, в Карелии сегодня пишут и печатаются множество авторов, среди великанов поэзии их рост часто невысок, что для большинства из них, впрочем, не является очевидным. Заметны бывают одинокие фигуры- те, что и в литературной толкучке способны увидеть горизонт. Наш край не является заповедником традиционализма, но в первую очередь обращают на себя внимание поэты, возросшие на этой ниве. Тому есть несколько причин: наличие литературно-критической школы (например, произведения В. Кожинова), богатая традиция русской литературы (включая, безусловно, ХХ век), философское осмысление своей роли и своего места в мире, что характерно для идеологов нынешнего традиционализма- почвенников.

Отсутствие прочных идеологических устоев у традиционно пишущих либералов- есть критерий их отлучения от современного традиционализма. У этой монеты есть и обратная сторона: радикальный национализм некоторых представителей почвенничества отталкивает от них многих духовно близких литераторов. Плюс странное и противоестественное попутничество с коммунистами, ради семерых электоральных козлят покрестившихся и надевших маску славянофильства.

В этой идеологической и политической шелухе важно существование зерен таланта, не ангажированного маскарадом действительности, литераторов с внутренним духовным стержнем, с собственной правотой. Условность их «прописки» в рамках тех или иных направлений и школ, невзирая на приводимые обобщения и систематизацию, не может и не должна вызывать сомнений.

Александр Веденеев и Олег Мошников - яркие представители двух поколений карельских поэтов-почвенников. Учитель и ученик, русский и вепс, поэт «мыслечувства» и поэт «чувствомысли», профессиональный литератор и профессиональный военный, стихи одного элитарны, другого общенародны- два совершенно непохожих поэта, оба замечательно талантливы и, вместе с тем, мало известны публике и критике за пределами республики.

Александр Веденеев, кажется, родился сложившимся поэтом, даже юношеские его стихи были хороши и заметны, уже в 80-е годы он достиг творческой вершины и прочно на ней обосновался. Не любитель жеста и красного словца, Александр Веденеев пишет полутонами, неспешно развивая мысль. Его предмет реалистичен, рассмотрен со всех сторон, каждая деталь прорисована, так, что мысль становится выпуклой в ткани стиха, речь полноводна. «Не хватало судьбы на стихи»,-самокритично заметит автор. Поэтому от книги к книге- не новые повороты и коллизии, не авторские перипетии, вылившиеся в стихи, а все тоже огромное полотно художественно переосмысленной окружающей жизни, где новые стихи лишь этюды к некой прочно укоренившейся мысли, убежденности, сквозящей во всей картине. Стихи повторяются, старые, многократно печатаные, и новые, только из-под пера, стихи соседствуют на одной странице, в одной книге, где даты редкость, а время застыло. Автор не настроен на сиюминутные ответы, на полемику- но и то, что проскальзывает, показывает резерв мастерства, скованного в тесных рамках однажды выбранной формы. Александр Веденеев- единственный в настоящее время в республике автор десятка совершенных с точки зрения стиля и формы стихотворений.

Новая книга поэта «Игра света», появившаяся в конце 2008 года, не стала исключением. Основа рукописи- уже опробованные крепкие стихи, прозвучавшие в композициях предыдущих книг. Но здесь- метафизическая квинтэссенция всего ранее написанного, ничего преходящего, спорного. Вечность, «предчувствие творца», слово. В этом сборнике нет «красного колеса» революций, лагерей и войн, смявшего мужика, о чем размышление в «Древе крови». Нет летописи села, как в «Аквилоне». Или летописи природы, служащей фоном для размышления о творчестве и о Творце, в «Цветах не из ранних». В «Игре света»- итог, вывод, переплетение всех сюжетных линий в один крепкий узел. Автор словно бы ставит себя в творческий тупик, за которым пропасть, и в продолжении либо полет, либо падение.

Стих поэта интересен и разнообразен. Помимо «классических» размеров, встречаются, ставшие уже традиционными, дольник и акцентный стих, варьируется количество стоп. Все это создает интонационное разнообразие: от протяжной, неравномерной былинности до частушечной дробности, подчиненных особому авторскому, семантическому ритму отдельного произведения.

Откуда сельчане знают, не любящие словес:

Если сойдет когда-нибудь с неба благая весть-

Только на эту гору в зеленом наряде мая.

Что же в душе дремучей мчится моей сквозь лес

Медвежонком от волка, успев на елку залезть,

Взрыкивая с оглядкой, жизнь свою обнимая?

Или

Жаль подружку- замуж вышла,

Под венец да первенец,

Запряженной пары дышлом

Музе по лбу- и конец.

Однако, форма не довлеет над замыслом: строфика и рифмовка лишь подчеркивают точность речи и замысла, не акцентируя внимание на технических деталях стихотворения.

Стремление к народу и земле еще не есть потребность в своеобразном народном мироощущении. Так народная лирика не знает полутонов, ей свойственны яркие контрасты и внешняя простота. Лирический же герой Александра Веденеева- городской человек, интеллигент, который чаще высказывается прямо, чем иносказательно, он еще видит в деревне свои корни, чувствует их в себе, но по духу, по внутреннему своему складу, по привычке и натуре он другой. В поэтике Александра Веденеева нет наивного народного, сказочного, песенного ощущения жизни- он более рационален и прагматичен. Здесь есть достаточно тонкое противоречие между сознанием природным и сознанием экологичным, которое автор пока не раскрывает. Он, однако, не подстраивается и не стилизует, а избежать обмана и самообмана уже, безусловно, достоинство.

Тематически автор повторяет изгибы почвеннических идей второй половины ХХ века, круг их достаточно ограничен и не единожды вспахан, что требует новых подходов и решений. Обращение к памяти отца, матери, деда, бабушки, отчий дом, река, как время и жизнь, природа, как родная обитель, погост, Клюев, Рубцов, Кузнецов, запоздалое обращение к Творцу и горькие сомнения:

Выходит, в людях что-то стронулось,

Намаялось, надорвалось…

Как много тех надежд и помыслов

Не состоялось, не сбылось.

Или:

Никому не нужны, перебиты

Наши символы веры… скрывать не хочу

Огорчение, чувство обиды.

Все эти образы и символы традиционны так же, как и почти полный отказ поэтов-почвенников от обнародования своей любовной лирики. В то же время, поэзия А. Веденеева фактически избегает фольклорных и мифологических подтекстов, которые серьезно разрабатывали в своем творчестве и Клюев,и Рубцов, и Кузнецов, и их многочисленные последователи. Голос А. Веденеева индивидуален, а не соборен, ему интересен реальный «маленький» человек со своим кусочком земли под ногами, где он родился и где живет, со всей неохватной вселенной в его душе.

Здесь весь я предан любви к родному.

Щекочет жук, по щеке сползая,

Беззвучно бабочка зависает.

Места все те же, что и спасает.

А. Веденеев защищает небольшое жизненное пространство: поле, дом, переплетенные, пронизанные человеческой судьбой. Север воспитывает характер поселенца.

Дом входил в оснеженный рисковый простор,

Где от хвори-крушения слаб заговор.

А по немощи- помощи ждать не с руки,

И помогут ли- силой скудны- земляки?

Здесь человек- мера всех вещей, человек строит и сохраняет дом, человек родит и воспитывает сына. Заонежский крестьянин в отличие от среднерусского не знал крепостного права и сильного влияния общины. Такую пропасть, как не скрывай, не скроешь. Вот он клюевско-есенинский - и шире- разлом.

Когда умирает деревня, остается верить в крестьянскую душу; когда мир вокруг рушится, и не находится даже единственный праведник, остается верить лишь в маленькое чудо забытого доброго поступка. «Добро добром вернется впредь…» сказано широко и прозаично, но нашлось и точное поэтическое слово:

…Вот и окончен бал. Двор пришкольный пуст,

Все обветшало, кроме души извивов.

Вытоптан сад. Быть может, последний куст

Помнит тебя и ласку твоих прививок.

Олег Мошников - поэт сильного лирического дара, предмет своей поэзии он сначала объемлет чувством, окрашивает переживанием и лишь затем понимает мыслью. Его стих ярок, контрастен, стихиен и в силу внутренней близости с народным стихом может быть напевен и мелодичен. Если у А. Веденеева стихотворение в целом скреплено семантическим ритмом, то у О. Мошникова стихотворение армировано музыкальной фразой, мелодией.

Вообще, сравнение художественных методов этих двух карельских поэтов не случайно и плодотворно. В 2009 году при поддержке республиканского бюджета издана книга О.Мошникова «Солнечные письма». Одни названия говорят очень много: «Игра света» и «Солнечные письма». Вот и творческий резонанс.

О. Мошников формировался под сильным влиянием почвенных идей и поэтов, но оттолкнувшись от них, первоследом обозначил тропу по нейтральной полосе. Его лирический герой не крестьянин и не переселенец из деревни в город, все корни обрублены, связи потеряны. Осенним листом закрутил и понес его ветер. Но жива «душа осеннего листа» и в последний миг листа она пробуждается и перед внутренним взглядом ее вихрем проносятся воспоминания о детстве, о всех любимых, духовному оку открыты трагические моменты истории, зигзаги судьбы.

Неужели ко мне возвратилось детство?-

На мгновенье футлярная ночь в окне

Растворилась, и нежные звуки скерцо

Подхватил виртуоз на одной струне.

Хочется вернуться в детство, в огромный крестьянский дом, где скрип половиц и запах лип, и баба Паша допекает сканцы.

Да тоскующая верба

Там давно стоит одна-

Гнется по ветру, но ветка

Не касается окна.

Нет дома, ушли родители…

Все, что осталось- слово,

Совесть моя и память.

Мир детства распадается и даже память не может остановить распада. Родителей нет, но они будто рядом, какая же сила скрепляет мир человека? Верлибр подчеркивает не формальность чувства, а его жгучую внутреннюю силу.

Как тугие паруса ветром,

существование человека наполнено

Любовью ко всему,

что вдохновляет

и продолжает его жизнь.

Любовь к дому, к сыну, к родителям, воспитательнице Марье Ивановне, к сказкам для маленьких, где побеждает добро, к женщине, к родине, ко всему необъятному миру. Любовь, о которой поэты-почвенники старались промолчать, храня в душе ее святые мощи, любовь, о которой А. Веденеев, не в силах промолчать, сказал шепотом, в стихах О. Мошникова звучит в полный голос, от нутра, не разрушая ни такта, ни гармонии стиха. Но взгляд поэта не отрешен, любовь ко всему не заслоняет беды, чувствуется и нарастает диссонанс, окружающий мир далек от идиллии.

Бурелом. Через пень колодина.

Паутина осенних дней.

Корневища- аорты Родины-

Рвут глухие сердца камней.

Велика сила хаоса, разрушающая человеческую душу. И велик народ, преодолевающий испытания. Великая Отечественная война, репрессии, Афганистан, Грозный, унижение ветеранов, покаянные дни России- голос поэта не чурается сатиры: «Сон президента» и громкой публицистичности: «Молчите политики и президенты!». В такой ситуации не до споров о правильности и традиционности написания, о «чистоте» поэтических школ. Пока художники спорят о почве и призывают к твердыне духа, народ- по-прежнему народ- и городской, и деревенский тушит пожары, стоит в карауле, в запаянном гробе возвращается на родину.

К сему числу и брага уготована:

Откроют штоф и молча будут пить…

Под грустную мелодию Антонова

Неласковую родину любить.

Но что дает силы народу выстоять? Автор ищет ответы.

То-то в поле юдоли- одна межа

В небеса уведет бездонные…

Отчего же только дрожит душа,

Под твоими, Господь, ладонями?

Душа дрожит, страх, а не надежда наполняют душу. Что же это: на бога надейся, а сам не плошай, или отчаяние найти последнего праведника. «Волнуют душу купола… Но нет в душе былого храма»,- такие мы находим строки. Автор обращается к мифологии, к сказке, к языческой силе земли. Пусть обрублены вепсские корни поэта, забыт древний язык- в душе живут народные поверия, малой родиной (домом, полем) становится малый исчезающий народ вепсов. О. Мошников занимается переводами с финского, карельского, вепсского языков- выходят замечательные искренние стихи, многие из которых ложатся на музыку и песней живут в народе.

Теплой горницы свет

Сквозь метель моих лет:

Снег с мукою… но перышком легким

Мажет мама пирог.

Месяц маслом истек

За окошком морозным и звонким.

(Мамин пирог. Перевод с карельского. Автор А. Волков)

И все же судьба малого народа не отделена от судьбы народа большого, а судьбы народов не отделены от судьбы человека. Так же как и А. Веденеев, О. Мошников предлагает искать ответ на вызовы времени в себе, в душе малого человека, включающей весь мир, всю ойкумену. О. Мошников принимает жизнь такой, какая она есть, преодолевает страх силой любви и прощает все зло огромным сердцем романтика.

Ничто не кажется чудесней

Земного берега мечты!-

Мы целый август были вместе:

Березы, птицы, я и ты…

Не поминая счастья всуе,

Кружился лист календаря,

И продлевала поцелуи

Густая тень монастыря.

Не от того ли- по-соседски

В обратный путь благослови!-

Большой Великий Соловецкий

Стал нашим островом любви.

Страшное, если вдуматься, стихотворение и смелое. Тень монастыря и тень ГУЛАГА не побороли света любви. Не короткая память тенденциозного историка, не иссохшая душа клерикала, не ущербное сознание политического экстремиста, а огромное гулкое сердце поэта пробило эти строки.

Творчество двух представленных карельских поэтов, различных по возрасту и поэтической манере, вместе с тем, имеет общее идейное основание и единый духовный посыл. Перевести спор о путях России от бесплодной идеологической перепалки литераторов к взвешенному поэтическому и философскому размышлению лирического героя о своем собственном месте в мире. Не о коллективно-бессознательной, а о личной духовной ответственности индивида за происходящее. Речь, таким образом, может идти о категории совести.

Следствием такого подхода является смещение исторических акцентов и передислокация боевых сил разума на позиции 1860 г., когда Ф.М. Достоевский впервые предложил отказаться от изнуряющей борьбы славянофилов и западников ради примирения цивилизации и народного начала. Развивая мысль Достоевского применительно к сегодняшнему дню, насущными задачами становятся поиск национальной самобытности в эпоху глобализации, сохранение и развитие творческого мышления в программно-воспроизводимой информационной среде, экология всех уровней сознания, ставших мусорной свалкой медийных технологий.

Эти противоречия невозможно преодолеть раздробленным политически, экономически, культурно и социально обществом. А общественное согласие достигается не наличием национальной идеи, поиском которой вынужденно заняты многие умы, а справедливым устройством жизни. Крестьянскому, оседлому народу чуждо духовное кочевничество. За прошедшее тысячелетие земля наша отдавала дань Западу, призвав варягов, и шла на поклон к Востоку, выкупая ярлыки у золотоордынских цивилизаторов, рубила окно в Европу, куда вслед за галантными немецкими принцессами и французскими гувернантками бесцеремонно вломились вооруженные до зубов просветители, а однажды отчаянно вкусив привозного равенства и братства, попала в руки таких палачей, которые самыми кровавыми стали в ряду восточных тиранов.

Жить своим умом, жить по совести, а «не по лжи»- вот единственный путь к справедливому мироустройству, к высокой культуре, к привлекательному образу России, когда землепашец и рабочий получают достойное вознаграждение и уважение за свой труд, правосудие беспристрастно, закон не допускает толкований, а литературные журналы отбирают авторов по степени профпригодности, не принимая во внимание либеральность или консервативность их взглядов.

Представленные карельские поэты наглядно демонстрируют способность провинции к развитию, изменению укоренившихся взглядов, к синтезу либеральных и державных подходов в литературном творчестве. Новое почвенничество ломает стереотипы, отказывается от удобных клише, приглашает на диалог.

Литературная Россия. №13 от 30 марта 2012 г.

«Забудет ли сердце язык журавлей»

(о выходе сборника «Вепсская литература»)

«Каждый, и самый малый, народ – есть

неповторимая грань Божьего замысла»

А.И. Солженицын

«Как нам обустроить Россию»

Вот уже почти десять лет важнейший проект редакции еженедельника «Литературная Россия», задуманный для изучения и продвижения литератур коренных и малочисленных народов Севера и Дальнего Востока, приобщает читателя России к национальным богатствам языка и художественного мировосприятия отдельных этносов. Начало было положено в 2002 году книгой «Хантыйская литература». А в конце 2011 года в Москве в издательстве «Литературная Россия» издан сборник «Вепсская литература», ставший уже семнадцатым в этой серии.

Для России в целом это, конечно, малозначительное событие, да и много ли наших сограждан привычно путающих Корею с Карелией знают о народе численностью чуть более 8000 человек. Но для севера России, для людей, живущих на территории бывшей Новгородской Руси, выход сборника исследований и материалов о древнем народе, о проблемах сохранения его языка и национального чувства, о писателях вепсской земли – является напоминанием о совместном тысячелетнем, трудном, братском освоении края славянскими и финно-угорскими племенами.

Во всем мире национальный вопрос приобретает сегодня новую, пугающую тональность. Противоречия, возникающие между правом народов на самоопределение и нерушимостью существующих границ, мировые проблемы миграции, химера глобализации, как гремучей смеси Вавилона и волапюка, – все является источником новых конфликтов. Так бранятся милые, пока спор их не заходит слишком далеко. Народы России сближает и сохраняет умение вовремя остановиться.

Существует ли вепсская литература? И да, и нет. Сегодняшний вепс так же далек от летописной веси, как русский помор далек от словен и кривичей. В самоопределении этноса более важен язык, нежели чистота крови. Но и язык в тысячелетней притирке соседних народов отдаляется от первобытного оригинала. Потомок славян русский и потомок славян поляк в речи своей имеют различные приправы, оттого и слово их на вкус не схоже.

Современный вепсский язык имеет три диалекта, различные по соотношению русского, финского и карельского включений. Раиса Лардот (в детстве Ларюшкина) финская писательница, вепсянка по национальности, является автором 17 книг на финском языке. Анатолий Васильевич Петухов выдающийся вепсский писатель, живущий в Вологде, свои самые известные произведения мыслил и написал по-русски. Вепсский поэт Николай Абрамов образы родной земли замечательно выражает в русском и вепсском слове. Возьмется ли кто-нибудь сегодня разделить живые ткани единого организма, да и возможно ли этакую голову профессора Доуэля, лишив русского тела, пересадить на национальную почву? Я сомневаюсь. Половина вепсов своим родным языком считают русский. Что это – гибель этноса и крах национальной литературы? Нет! Уникальность и органичность нерусских народов в России – их коренная, от колыбели двуязычность. Национальные культуры необходимо всемерно поддерживать в нашем государстве, как здоровые органы в здоровом и сильном теле. И глупец, кто считает, что это приведет в перспективе палец левой руки или печень в подреберье к поиску автономии. Одушевляет и объединяет организм российского государства русский язык, но лишив сердце и почки своеобразия, привычного уклада, заложенного природой, мы погубим, расшатаем и самый крепкий орган