Михаил Палеолог

Феодор II Ласкарь оставил по завещанию свой престол 8-летнему сыну Иоанну и назначил регентом своего друга Георгия Музалона. В соблюдении верности малолетнему царю присягнули армия, синклит, духовенство и Музалон.

Регент знал, насколько ему враждебны архонты, враги личного режима, и наемники-латиняне с Михаилом Палеологом во главе. Поэтому он немедленно отвез малолетне­го царя в крепость Магнисию, где хранилась царская казна, и окружил его верными слугами под начальством Агиофеодорита, друга покойного царя. В то же время он созвал архонтов и войско и объявил, что готов уступить власть желающему принять на себя ответственность. Враги Музалона не пошли, однако, на мировую сделку с ненавистным временщиком, уверяя его в верности, но цена их новой присяги была хорошо известна обеим сторонам.

Не прошло трех дней со дня похорон царя Феодора, как в Сосандрах, на его могиле, разыгралась кровавая ката­строфа. Молодой царь с Музалонами и сановниками при­были в храм для заупокойного богослужения. Наемники подняли шум, требуя показать им царя Иоанна, и, когда он показался на паперти, заговорщики — все известные нам враги Феодора — вместе с наемниками-латинянами ворва­лись во храм. Напрасно Музалоны искали спасения в алта­ре. Их нашли и разрубили на куски. Кровь регента обрыз­гала престол. Убит он был наемником Карлом. Держа куски дымящегося мяса, заговорщики поносили царя Феодора над его могилой. Имущество Музалонов было немедленно разграблено. Но перед народом заговорщики — в числе их Акрополит не назвал ни себя, ни М. Палеолога — кричали: «Мы расправились с изменниками, которые извели царя Феодора и посягнули на свободу его сына, царя Иоанна. Да здравствует свобода!»

Охрана малолетнего царя была усилена. Многими ов­ладела паника. Старый вельможа Карианит со своими при­ближенными бежал к сельджукам. У трона юного царя ра­зыгрались страсти и соперничество; знатные семейства хотели захватить его в свои руки. Палеолог приставил к нему своих братьев, предупредив родственников Ласкарей Цамантуров, знатных Торников, Стратигопулов, Ватац, Тарханиотов, Кантакузинов и иных. Знатный смирнский магнат Нестонг, помолвленный с одной из дочерей царя Феодора, все время проводил во дворце и даже играл с ре­бенком-царем в мяч на конях в присутствии царевен.

Анархия не могла длиться продолжительное время. Дела государства, особенно на Западе, требовали твердой руки. Первым кандидатом в регенты был Михаил Палеолог— испытанный полководец, любимец войск, особенно на­емников-латинян, знатного рода, выдвинувшегося при первых Комнинах, родственник царствующего дома и лично, и по жене. Гибель Музалонов, даже если бы не была делом его рук, открыла ему путь к верховной власти. Палеолог, вербовавший себе сторонников обещаниями денег, для вида отказывался от регентства, указывая на свою бед­ность, требуя голоса патриарха Арсения Авториана, вы­званного из Никеи, требуя, наконец, для себя высокого зва­ния, чтобы легче нести бремя верховной власти. Не дожи­даясь патриарха, Михаилу дали звание великого дуки. Как регент, он получил доступ к царским богатствам, собран­ным царями Иоанном и Феодором в крепостях Магнисии на Меандре и Астице на Скамандре. Казну охраняла верная стража из вооруженных секирами «кельтов» — преемни­ков варяго-английской дружины. Михаил Палеолог начал раздавать деньги под ложными предлогами не на потреб­ности государства, но чтобы снискать себе друзей, и сам он уверял при этом, что тратит на свой дом всего три чер­вонца в сутки. Раздавал же он щедро. Особенно старался он привлечь духовенство на свою сторону. Прибывшему патриарху Михаил устроил торжественную встречу и вел его мула под узцы; прибыв во дворец, он вынес малолетне­го царя и вручил патриарху. При всяком случае он заявлял, что примет власть лишь из рук синода. В то же время он со­блазнял архиереев, показывая им царские сокровища. Си­нод не устоял, тем более что Палеолог не скупился на со­держание архиереев и через третьих лиц или при ночных свиданиях обещал еще более. По выражению Пахимера, скоро Палеолог стал водить архиереев за нос, куда ему бы­ло угодно. На соединенном заседании синода с сановника­ми ни один архиерей не подал голоса против Палеолога, наоборот, все находили нужным возвести его в сан деспо­та, чтобы он получил справедливое воздаяние за труды и личный риск, сопряженные с регентством, и чтобы Палео­лог, удовлетворенный такой честью, тем вернее оберегал малолетнего царя; архиереи указывали на знатный род Комнина-Палеолога, на его почтение к духовенству, доступность и щедрость. Напротив того, родственники цар­ствующего дома Цамантурыи Нестонг, упомянутый жених царевны, находили, что Палеологу достаточно звания «царского отца»; если же его приблизить к царской власти, то сестры юного царя, за три и четыре поколения ведущие свой род от царей, будут унижены и не найдут себе мужей, подходящих по знатности. Перевес голосу духовенства да­ла партия заговорщиков, «слепых», т. е. ослепленных царем Феодором; во главе этой партии стояли Алексей Стратигопул, Фили, Торники и другие знатные приверженцы и род­ные Палеолога. Если повелевающий именем царя, говори­ли они, сам будет частным лицом, то не будут его слушать­ся; даже свободолюбивые люди на корабле ставят себе капитана. Ради одного младенца не погибать государству. Не знаем мы разве, до каких несчастий дошла империя, когда мы были изгнаны с родины? Тогда же была, хотя пло­хая, власть, а что будет, если у нас вовсе не окажется прави­тельства? Нужно возвеличить того, кто будет принимать чужестранных послов, обращаться к народу, приказывать войску. Ромэйское государство не может управляться ина­че как монархом. Наконец, сам патриарх Арсений, еще бу­дучи в Никее, при известии о кончине Феодора II высказы­вался в том смысле, что следует вручить власть Палеологу.

Таким образом, было решено возвести регента в сан деспота, граничивший с царским, и знаки этого высшего сана были вручены Палеологу малолетним царем и патри­архом (1259). Щедроты Палеолога полились рекою; втай­не он хлопотал уже о венце царя-соправителя, ссылаясь на участь Музалонов. Одновременно он начал и репрессии и родственника Ласкарей, непокорного Цамантура, сослал в Бруссу под стражу, от которой его освободил лишь мона­шеский постриг. И на этот раз духовенство оказалось впе­реди приверженцев Палеолога. Провозглашение Палеоло­га царем было назначено на 1 января 1260 г.

Предварительно шли переговоры между Палеологом и его избирателями. Судя по известиям Пахимера, недоста­точно, впрочем, определенным, будущему царю были по­ставлены условия. Он обязался отказаться от престола за себя и за сына, если не окажется достойным, т. е. если не сдержит своих обещаний.

Палеологу было предложено, во-первых, гарантиро­вать права Церкви, слушаться и чтить ее представителей. Он обязался считать Церковь своей матерью в противопо­ложность царю Феодору, который пренебрегал Церковью и держал ее в подчинении царской власти, так что патри­арх был лишен возможности печаловаться за свой народ.

Знати и сановникам было обещано назначать на выс­шие должности лишь достойных в противоположность личному режиму Феодора, предпочитавшему незнатных. Не должно быть посягательства на имущественные права, но как бедный (крестьянин), так и достаточный (архонт) могут безбоязненно хвалиться своим достатком, — в отмену зако­нов против роскоши, изданных царем Ватаци. Обещано бы­ло не устанавливать незаконных (т. е. новых) налогов.

Палеолог обязался не слушать доносов, обеспечить правосудие назначением нелицеприятных судей, в част­ности восстановить в своем звании протоасикрита, знат­ного Михаила Какоса (Злого) из рода Сеннакеримов. От­менены были судебные поединки и испытание железом, которое при Ватаци угрожало самому Палеологу.

Ученым гарантировано почетное положение, точнее сказать, царские щедроты, которыми они, впрочем, поль­зовались при Ласкаридах.

Армии будущий царь обещал оставить поместья (пре­нии) за детьми владевших ими служилых людей, хотя бы находившимися во чреве матери при смерти отца. Други­ми словами, прении становились наследуемым имущест­вом, приближались к вотчинам, хотя и под условием воен­ной службы.

Обещания Палеолога обозначали торжество элемен­тов, пострадавших от крайностей национальной самодер­жавной власти, глашатаем которой являлся Феодор II и его верные Музалоны. И Церковь и архонты получили гаран­тии прежнего их положения в империи. Под фразами о че­сти, правосудии и награждении достойных мы видим кру­шение политики Ласкаридов, которые в тяжкой борьбе за самостоятельность v. единение эллинизма пытались выко­вать крепкую национальную власть. Михаил Палеолог, сам вышедший из средь: недовольной знати, в качестве пре­тендента на не принадлежавший ему престол растерял не только финансовое, но и политическое достояние никей-ских царей. Катастрофа 1258 г. могла не быть непредви­денной или случайной, но она была пагубной для поздней­ших судеб Византии и сказалась горькими последствиями для самого Палеолога, когда он был поставлен лицом к ли­цу с труднейшими национальными задачами. Он начал свое правление, так сказать, с залога захваченного им чу­жого наследства.

Но на первых порах он пожинал плоды своих уступок. Неоднократные клятвы в верности царствующему дому, ко­торыми цари Ватаци и Феодор обязали его и архонтов, бы­ли, по выражению историка, разорваны синодом, как паути­на: коронация соправителя, говорили архиереи, не измена, но необходимая помощь малолетнему царю. Упомянутым Сеннакеримом был составлен текст новой присяги, вклю­чавшей прежние клятвы Палеолога с добавлением присяги ему самому и угроз церковным проклятием, особенно за возбуждение междоусобной войны. Боялись, очевидно, на­рода. Высшие чины присягнули по этой формуле в вернос­ти обоим царям, сам же Палеолог поклялся в том, что он не посягнет на безопасность и права молодого царя Иоанна. В назначенный день архиереи и сановники облекли Палеоло­га в царские одежды и подняли его на щите.

Новый царь поспешил исполнить условленное в яв­ных и тайных переговорах. Он породнился с знатнейши­ми фамилиями, между прочим, женил младших братьев на дочерях Торника и Враны, выдал своих родственниц за членов знатнейших фамилий, Раулей, Фили и других, и сближение с аристократией ввел в систему своей полити­ки. Приверженцев своих он щедро жаловал чинами и же­нил на знатных невестах. Военачальникам и войску он роздал щедро поместья, укрепив их за потомством полу­чивших на вечное время и выдав в том грамоты за золотою печатью. Должники казны были выпущены из тюрем; прошения о пособиях и подарках из казны удовлетворялись немедленно и без соблюдения срока, стоило лишь попро­сить. Казенные деньги выбрасывались кучами, и люди бро­сались на них, как псы.

Спеша короноваться, Палеолог с войсками прошел в Филадельфию, где занялся укреплением границ с сельджу­ками; патриарха же он отослал в Никею, поручив гото­виться к помазанию на царство обоих царей. В то же вре­мя он подговорил наиболее преданных ему архиереев от­ложить коронацию малолетнего Иоанна до его совершеннолетия; некоторые же архонты угрожали рас­правиться с сыном царя Феодора, если его сторонники бу­дут настаивать на коронации его одновременно с Палеологом. Патриарх не знал, как поступить; из архиереев же один Салоникский митрополит, Мануил Псара, тот самый, который предсказал Палеологу близкое воцарение, упор­но отстаивал права законного наследника престола и тре­бовал, чтобы Иоанна короновали первым. Однако митро­полит мог лишь добиться подтверждения безопасности сына Феодора и под угрозами подписал синодальное по­становление. И несчастный сын царя Феодора лишь при­сутствовал при помазании на царство Палеолога и его су­пруги, имея на голове не венец (стемму), но простую по­вязку, усыпанную жемчугами и драгоценными камнями. Малютка сам ничего не понимал, а всякий заботился о се­бе. Чернила еще не успели просохнуть на присяге обоим царям, как духовенство стало внушать народу, что клятво-преступничество лучше междоусобной войны.

Царь Михаил Палеолог, бросая на приемах деньги обе­ими руками, устроил для народа ристалища и игры, в кото­рых сам принимал участие вместе с сановниками; он при­казывал всем веселиться и быть уверенными в лучшем буду­щем; в отмену указов Ватаци против роскоши было разрешено наряжаться и завивать себе волосы. Неразумные веселились по царской милости, а кое-кто шептал: «Чеши­тесь, завивайтесь, а потом будете драть себе волосы, когда есть будет нечего». Открытой оппозиции Палеологу не могло уже быть; из предосторожности он посадил в тюрьму Карианита, единственного из приближенных Феодора Ласкаря, имевшего силу в войске; Карианит бежал впоследст­вии к сельджукам, но был убит в дороге турецкими разбой­никами. Протостратор И[оанн] Ангел был отозван из запад­ной армии, но по пути в Никею умер якобы от страха.

В области внешней политики успех следовал за успе­хом на первых порах. Сельджукский султан через послов просил у него защиты на случай неудачи в междоусобной войне, и Палеолог обещал принять его с открытыми объя­тиями. Не отпуская от себя малолетнего Иоанна Ласкаря, Палеолог отправился в Лампсак. К нему туда привезли пленных рыцарей-франков, с самим князем ахейским Вилльгардуэном и баннеретами Туей и Годефруа Каритенским. Как было изложено в гл. [II], они были взяты при раз­громе западной коалиции под Пелагонией (ныне Монас­тырь) в 1259 г. Князь Вилльгардуэн отказался признать Па­леолога своим сюзереном и был заключен в тюрьму. Своих же счастливых военачальников Палеолог наградил по-царски: брату Иоанну дал сан деспота, другому брату Кон­стантину — севастократора, Льву Стратигопулу — кесаря, старому Михаилу Ласкарю, брату Цамантура, за его покор­ность — сан великого дуки.

Положение латинян в Константинополе было безна­дежное. Палеолог поставил себе задачей овладеть, нако­нец, Константинополем, который так долго не давался в руки Ласкаридам, которые, может быть, предпочитали свой Нимфей. Заведены были тайные сношения с бароном Ансельмом де Кайе, стоявшим, по-видимому, во главе гре-кофильской части баронов Балдуина II. Ансельм обещал впустить греков, но, когда греки заняли Штату, Ансельм не смог выполнить своего плана. Палеолог, уходя, принял де­путацию баронов и согласился лишь на перемирие сроком в один год.

Но латиняне, будучи на краю гибели и нищеты, не ут­ратили своих претензий. По рассказу Акрополита, их по­слы явились к Палеологу в Нимфей и предложили ему от­дать им Салоники и всю Фракию как условие для вечного мира. Однако Михаил знал цену и своим и их силам. Город Салоники, ответил он, моя родина, и там скончался мой отец, великий доместик. Как мне его вам отдать? Латиняне пошли на уступку — отдай нам, начиная с Серр. Михаил и на это не пошел — в Серрах я начал свою карьеру и люблю город, как родной. «Царь, отдай нам хоть от г. Болеро». — «В этих местах я охотился, хочу охотиться и впредь». — «Что же ты, наконец, нам отдашь?» — «Ничего, — ответил Миха­ил, — а так как вы хотите мира и знаете, как я воюю, по мо­ему управлению Вифинией, то я требую, чтобы вы мне платили половину сборов таможенного и монетного. Ина­че не миновать войны, а она будет выгодна ромэям». С тем бароны и уехали в Константинополь.

И Михаил начал наступление. Чтобы изолировать Константинополь с суши, он послал войска в Силиврию, которая и была взята с бою. В латинских руках осталась лишь Аорамея возле нынешнего Сан-Стефано. Подгород­ные крестьяне, так называемые «вольные», поставлявшие припасы и латинянам, и грекам, со взятием Силиврии ока­зались под защитою войск Палеолога. Он прибыл в Силив­рию и собрался штурмовать Константинополь, когда внут­ренние дела заставили его спешно уехать в Никею.

Его трон колебался: патриарх Арсений открыто пере­шел в оппозицию, и партия Ласкарей подняла голову. Коро­нация одного Палеолога, с нарушением прав законного на­следника престола, была вынуждена у патриарха, и он уви­дел, как грубо был он обманут. С ним уже не считались, его ходатайства по церковным делам не имели успеха, несмо­тря на столь категорические обещания, данные Палеоло-гом перед своим воцарением. Патриарх Арсений решился на крайний шаг. Без объявления причин он ушел из Никеи и поселился в уединенной обители в Вифинии на р. Драко­не. Синод перепугался. Он, боясь царя, просил патриарха вернуться. Палеолог действительно был потрясен; его ар­хиереи не могли найти исхода из создавшегося положения. В Церкви ересей не было, и сместить патриарха было не за что. Между тем церковные дела пришли в расстройство. К Арсению был послан митрополит Ираклийский Никита. Он потребовал от Арсения письменного отказа, Арсений сейчас же согласился; от него потребовали потом выдать знаки патриаршего сана — жезл и светильник, — Арсений немедленно их отослал. Когда же Никита потребовал от па­триарха письменно изложить мотивы отречения, Арсений прогнал его с глаз. Как было с ним поступить? Вины за ним не было. Было указано, что при посвящении Арсения не бы­ли соблюдены канонические сроки, но даже синод Палео­лога не рискнул опереться на столь ничтожный предлог. Осудили Арсения за то, что он оставил свой пост, не посо­ветовавшись ни с кем и внезапно, и тем нанес Церкви ущерб. Избрали на его место Никифора, митрополита Ефесского, архиерея богатого и самостоятельного, кото­рый уже ранее был кандидатом в патриархи, но не был ут­вержден царем Ватаци за неуступчивый нрав. Палеолог был рад разрешению патриаршего кризиса и отправился под­готовлять поход на Константинополь; но радость его ока­залась преждевременной, кризис коренился глубже, чем ка­залось царю. Два влиятельных митрополита — Салоникс-кий Мануил, защитник юного Ласкаря, и Андроник Сардский (к ним присоединился было и Смирнский Калофор) — открыто восстали против нового патриарха, имея за собою сторонников прежней династии, «и было многое смятение, и возник из-за патриарха великий соблазн». На стороне Арсения оказалось все население Никеи, и за цер­ковной распрей скрывалось политическое движение.

Напрасно Никифор старался предотвратить неминуе­мый раскол увещаниями, угрозами, ссылкою непокорных архиереев. Большинство паствы не признавало патриарха. Видя это, Никифор отряс прах ног своих у ворот Никеи и поспешил в лагерь Палеолога. Из оппозиции Мануил Сало-никский эмигрировал за границу, Андроник Сардский приехал ко двору, явился к обедне и заявил царю, что жела­ет постричься. Палеолог удивился; но, когда митрополит стал распространяться о церковном соблазне, царь не стал его слушать, приложился и ушел. Андроника постригли, но он не успокоился. Арсения жалел народ; пошли слухи, что архиереи перемрут и хартофилакс Векк, будущий знаме­нитый патриарх, имел о том видение.

Штурм Галаты оказался неудачным, хотя войск у Палеолога было во много раз больше, чем у защитников. Лати­няне отбивались храбро; их стрельба из бойниц нанесла грекам крупные потери. Осторожный Палеолог приказал отступить. Все равно было ясно, что падение латинского Константинополя — вопрос краткого времени. Окрестно­сти были в руках греков.

В пригороде Евдоле (ныне Макрикей на Мраморном море) они наткнулись на факт, о котором не умолчим и мы. Между развалинами монастыря Предтечи было найде­но тело грозного царя Василия Болгаробойцы, выброшен­ное из могилы латинянами. Тело царя хорошо сохрани­лось; нагое, ничем не прикрытое, оно было приставлено к стене церкви, и в губы была воткнута пастушья дудка. Так поступили латиняне с останками наиболее могуществен­ного из византийских царей, пред которым трепетала Южная Италия. Палеолог прислал немедленно парчовые покровы; сановники и духовенство с пением и светильни­ками принесли тело Болгаробойцы в палатку царского брата, а затем оно было с почестями погребено в Силив-рии, в монастыре Христа.

Неудача под Константинополем почти совпала со смертью патриарха Никифора, преемника Арсения; вновь пришлось думать о замещении патриаршей кафедры. Но Палеолог не только не унывал, но даже отдыхал и развле­кался в Нимфее в обществе своих сестер. Старшая, благо­честивая Марфа, в дни молодости Михаила опекала его как мать в доме своего мужа, великого доместика Тарханиота. Другая сестра, хитрая Евлогия, убаюкивала его в детстве песенкой: «Здравствуй, царь, войдешь в столицу через Зо­лотые ворота». Евлогия была не только льстива, но зла и влиятельна. По ее совету Михаил Палеолог решил развя­заться с сыном Феодора Ласкаря, отнял у несчастного ца­ревича знаки царского достоинства и готовил ему злую участь.

Внешние отношения складывались для Михаила бла­гоприятно. Силы греков выросли, а у соседей убавились. Латиняне были прямо в плачевном состоянии (см. гл. [II]).

Падение Константинополя было вопросом времени, хотя штурм греков и был отбит. Содержа в плену ахейского Вилльгардуэна — едва ли не главную опору латинского им­ператора, — Михаил Палеолог постарался обезвредить и венецианцев, дабы изолировать константинопольских ба­ронов и их императора. Для этого он заключил в марте 1261 г. союз с генуэзцами, всегдашними врагами и сопер­никами венецианцев. Генуэзцы теперь жаждали отомстить Венеции, отнявшей после трехлетней ожесточенной и кровопролитнейшей борьбы в водах Сирии цветущую приморскую колонию Акру. Генуэзцы потерпели большой урон, и их остатки перебрались из Акры в Тир (1258). Те­перь в союзе с греками они надеялись отомстить венеци­анцам и выжить их из Константинополя. Генуэзские послы прибыли ко двору Палеолога в Нимфей. Они выговорили для своих сограждан полную свободу торговли на всем пространстве владений Палеолога и обеспечили за ними права на всю недвижимость, каковою Генуя владела в Кон­стантинополе по договору с Мануилом Комнином (1155). Генуэзцы получали свои кварталы в главнейших торговых центрах империи: в Салониках, Смирне, Адрамиттии, Ани, на островах; никто из латинян, кроме генуэзцев и пизанцев, не мог торговать в бассейне Черного моря, и венеци­анцев, врагов Генуи, Палеолог не должен был пускать в свои владения. В свою очередь генуэзцы обязались предо­ставить в распоряжение Палеолога свой флот, который поступал на содержание греческого царя для похода йро-тив всех врагов царя, особенно венецианцев; лишь против Армении, Кипра, Ахеи генуэзцы не были обязаны высту­пать; всякий генуэзец, живший в Романии, мог быть зачис­лен в греческое войско (1261). С пизанцами также был за­ключен договор, и они получили льготы. Венецианцев уда­лось изолировать.

Сельджукский султан Изз ад-дин, боясь соперника Мелика, проживавшего в Никейском царстве, искал располо­жения Палеолога. Он послал к нему послов просить под­держки и убежища при случае, и Палеолог милостиво по­обещал. Появились в Нимфее крупные перебежчики из Конии, так, двое братьев родом с Родоса, приближенные к султану и богачи, убежали к Палеологу со всеми своими со­кровищами. Михаил их принял ласково и пожаловал им высокие звания. Скоро и сам султан, спасаясь от монголов Хулагу, прибыл в Нимфей со всей семьей, матерью-христи­анкою и с несчетными богатствами. Почет ему был оказан: оставлены его телохранители-турки, предоставлено но­сить красные сапоги и сидеть рядом с императором на приемах; однако ради верности семью его послали в Ни-кею, а самого султана Палеолог не отпускал от себя. Помо­щи против монголов Изз ад-дин не получил. С монголами греки связываться боялись. Про татар ходили слухи в на­роде, будто они людоеды и чудовища с песьими головами (старинный мифический образ в Троаде и Вифинии, живу­чий и в византийское время, отразившийся на местных ре­льефах). Границы же хорошо оберегались пограничника­ми и крепостями еще со времен царя Ватаци, и на мелкие стычки с татарами в пограничной полосе никто не обра­щал внимания.

Были, однако, и черные тучи. С Болгарией отношения ухудшились. При последнем Ласкаре Болгария была слаба. Среди смут после умерщвления Михаила Асеневича и Ка-лимана политический центр страны перемещается из Тырнова в Софию. Около 1257 г. бояре возвели на престол Константина Тиха, по матери серба, внука св. Стефана Немани, а по отцу — из рода Тихомиров, магнатов из-под Скопле. Его двоюродный брат севастократор Калоянн ря­дом с Софией создал (1259) ценнейший памятник искус­ства в Болгарии XIII в. — церковь Боянскую с фресками. В сохранившейся ктиторской надписи Калоянн именует се­бя внуком сербского короля Стефана Немани. Он, вероят­но, происходил от дочери Стефана, выданной за Стреза Просекского. Родопские и македонские магнаты начали играть в Болгарии первую роль. Тырнов уступил место За­паду. Сохранились превосходные ктиторские фрески в этой церкви (не считая позднейших, от 1346 г. — боярина Алдимира, сына воеводы софийского Витомира, и от XV — XVI вв.). Они изображают Калоянна с женою и царя Константина Тиха с супругою, царицей Ириной, дочерью Феодора II Ласкаря. Стиль и исполнение греческие. Замечате­лен и образ Вседержителя в куполе, родственный таковому в сербском Грачаницком монастыре XIV в.

Тиху приходилось круто на первых порах. Бан Мачвы, упоминавшийся выше русский князь Ростислав, отнял Видинскую область при помощи венгерских полков и вели­чал себя в грамотах dux Galiciae et imperator Bulgarorum, хотя он никогда не был признан в Тырнове. Одновремен­но отложилась и Восточная Болгария. Появился новый претендент в черноморских областях Болгарии, именно Мица, зять царя Михаила Асеневича. Константину Тиху приходилось при таких обстоятельствах спасаться при помощи греков. Неизвестно, на каких условиях царь Феодор Ласкарь дал ему в жены свою дочь Ирину, по матери внучку великого Асеня. После этого Константин сам стал называть себя Асенем. Несмотря на поддержку никейского двора, Мица одно время так стеснил Константина, что по­следний потерял всю свою страну и заперся в крепости Стенимахе. Выручили его греки. Михаил Палеолог послал к нему вскоре после достижения власти известного нам Акрополита. Результаты этой миссии, равно как и цель, нам неизвестны. Однако Константин начал теснить Мицу и за­ставил его укрыться в Месемврии, на берегу Черного моря. Мице не осталось другого исхода, как поддаться Михаилу Палеологу. В 1265 г. куропалат Глава прибыл в Месемврию, принял город от Мицы и вывел его со всем родом, пешком через Балканы, в Константинополь. Михаил Палеолог при­нял Мицу на службу и дал ему богатые земли в Малой Азии по реке Скамандру. От Мицы пошли византийские Асеневичи, знаменитый в истории XIV — XV вв. служилый род, совершенно огреченный (1).

Это случилось в 1265 г. Но четырьмя годами ранее Константин Болгарский почувствовал себя не нуждаю­щимся в покровительстве греческого императора. Мало того, он встал во враждебные отношения к Палеологу под влиянием, как передают историки, жены своей Ирины, до­чери Феодора Ласкаря, желавшей отомстить Палеологу за своего несчастного брата, последнего из Ласкаридов. И болгарский царь нашел выгодным поддерживать партию старой никейской династии.

В то же время успехи эпиротов и итальянцев на Запа­де тревожили Палеолога. Там у него стоял брат Иоанн с войском, и ему предписано было выступить против эпир-ского деспота. В помощь ему и для отражения болгар на случай их вторжения во Фракию был послан известный полководец того времени кесарь Алексей Стратигопул с турецким конным отрядом меньше тысячи. Алексей Стра­тигопул получил инструкцию подойти, по пути, к Констан­тинополю и расспросить о положении дел в столице под­городных жителей, упомянутых выше «вольных людей». И он узнал, что по инициативе нового представителя Вене­ции, Градениго, венецианцы и рыцари императора Балду-ина отправились на кораблях в Черное море для завоева­ния города Дафнусия. Кесарь недолго колебался; его убе­дили, что столицу легко взять внезапным нападением. Приступ был назначен на ночь 25 июля 1261 г. у ворот Пиги (ныне Балуклы). Пятьдесят храбрецов под руководст­вом Кутрыцака, одного из подгородных греков, должны были пробраться через старинный водосток, сбросить со стены без шума латинских сторожей и открыть ворота для турок Стратигопула; последний должен был ожидать вбли­зи, когда раздастся на стенах славословие царям. План удался: сонные франки, сторожившие ворота, были пере­биты до единого, у ворот разобрали камни, которыми они были завалены изнутри, и засовы были сбиты. Подгород­ный поп со стены возгласил царское славословие сначала дрожащим голосом, подхватили другие, и конница Стра­тигопула двинулась в спящий город через открытые воро­та. На рассвете начался грабеж; турки от него не могли удержаться, но опытный Стратигопул не пускал их далеко, в середину громадного города до наступления дня и рас­порядился поджечь город. Чуть было не отступили обрат­но, боясь наступления латинян.

Опять ободрили местные греки, которые и вели отряд Стратигопула. Зная, что их ожидает в случае неудачи, эти местные греки напали на латинян и погнали их внутрь города до Золотого Рога. Тогда и турки начали грабить безбоязнен­но, они ломали магазины и брали товары. Среди латинян господствовала паника. Император Балдуин недолго помы­шлял о сопротивлении. Выйдя из Влахернского дворца, а по другим известиям — из Пантократорского монастыря (ны­не Зейрек-джами), бросив свои регалии — корону и меч, он поспешил сесть на венецианский корабль; последний не­медленно отплыл на остров Евбею, бывший в латинских ру­ках. Примеру Балдуина последовали латиняне, вернувшиеся из Дафнусия поспешно, но слишком поздно: на стенах Кон­стантинополя стояли греки. Мало того, они увидели в огне венецианский квартал по Золотому Рогу и бросились спа­сать свои семейства, свои сокровища, чтобы покинуть гре­ческую столицу, бывшую в их руках 57 лет.

Сам царь Палеолог, находившийся в Лидии, лишь че­рез несколько дней узнал об изгнании латинян из Кон­стантинополя. Влиятельная сестра его Евлогия первая по­лучила об этом донесение. Ночью она разбудила Михаила, повторяя: «Царь, ты взял Константинополь! Христос даро­вал его тебе!» Михаил не сразу понял, в чем дело. Не сразу поверил и двор, но через день было получено и официаль­ное донесение. Царь держал речь перед сановниками, ра­дуясь предстоящему изгнанию всех латинян из греческих земель. Вскоре царь с супругою Феодорою и с 2-летним сыном Андроником собрался в древнюю возвращенную столицу; на Успение был назначен торжественный въезд по особому церемониалу. Перед Золотыми воротами ше­ствие остановилось; митрополит Кизикский, за отсутстви­ем патриарха, прочел с высоты городских стен составлен­ный Акрополитом акафист из 13 молитв; после каждой мо­литвы царь со всем двором падал ниц и возглашал сто раз «Господи, помилуй». Въезд был подобен крестному ходу; перед царем несли чудотворную икону Одигитрии; служи­ли перед Студиевым монастырем, молились в Софии, и за­тем Михаил Палеолог въехал в Большой дворец. Немедля он послал за Арсением Авторианом и убедил его вернуться на патриарший престол, обещав обогатить новыми вкладами св. Софию, ограбленную латинянами, и, вероятно, во­зобновил обещания, данные до вступления на престол, о соблюдении прав патриарха и Церкви. Вслед за тем патри­арх Арсений вторично помазал Михаила на царство при торжественной обстановке в св. Софии. Новая династия упрочилась. О сыне Ласкаря не было помина. Старый ца­редворец Акрополит хотел было в торжественной речи просить царя короновать и его 2-летнего сына Андроника; но Палеолог поостерегся от этого шага. Кесарю Стратигопулу были оказаны неслыханные почести. Его имя должно было поминаться в церквах вместе с царским в течение це­лого года.

Таков был вкратце ход событий. Возвращение Кон­стантинополя произошло при случайных обстоятельст­вах, но случайным оно не было. Оно могло случиться и ра­нее, при Феодоре II; но последний Ласкарь не спешил с этим так, как Палеолог. Ласкарю был дорог Нимфей и ни-кейский режим; Палеологу нужен был Константинополь и реставрация старого византийского двора в старой столи­це, чтобы упрочить свой престол. Не только материальные силы, собранные Ласкарями, сделали неизбежным пере­ход Константинополя в греческие руки, но главным обра­зом крушение примирительной политики Генриха Фландрского, органически связанное с объединением гре­ков в двух национальных центрах, эпирском и никейском, вокруг Ангелов, Комнинов и Ласкарей, из коих первые ско­ро уступили первенство вторым. Так как латиняне состав­ляли немногочисленный правящий и купеческий класс и в сельском населении имели не опору, но враждебный эле­мент, направляемый православной Церковью и развив­шейся национальною идеею, то падение латинских госу­дарств, одного за другим, было лишь вопросом времени. Акрополит понял это верно, назвав латинское завоевание болезнью.

Последствия перехода Константинополя в греческие руки были скоро учтены и греками, и Западной Европой. Прежде всего для Палеолога это была блестящая удача. Он был возведен на трон теми политическими элементами, которые наиболее были заинтересованы в реставрации империи Комнинов и Ангелов: высшим духовенством, книжными людьми, знатью и наемными войсками. Им был нужен старый двор и древняя мировая столица.

Народ в Малой Азии, население не только Никеи и Нимфея, но всей Вифинии и Фригии мыслило иначе. Ухо­дила близкая к народу власть, простой, родной двор, де­ливший с народом радости и горе со времен первого Лас­каря, патриархально-хозяйственный режим Ватаци и его сына, когда всякий приходил с жалобою к царским воро­там, когда у самого царя можно было найти управу против сильных людей; уходила твердая власть, знавшая местные отношения, охранявшая народ и от властелей, и от турок на границе, и от хищных латинских купцов, охранявшая местное производство; миновала царская власть, не разо­рявшая население поборами, сложной финансовой систе­мой и присланным издали алчным чиновничеством, на­оборот, покрывавшая государственные расходы из бога­той казны крупнейшего в стране хозяина.

Теперь Палеолог открыто вступил на старый путь Ком­нинов и Ангелов. Не только возвращена была столица, но восстанавливался старый строй, потребности и расходы обветшавшей, отжившей свой век мировой державы. Пале­олог, представитель служилой аристократии, связанной одинаково и с Западом и с Востоком греческого мира, сво­ими способностями и энергией, а также и коварством от­теснивший, загубивший наследника никейских царей, был носителем иных начал, да и сам был в ином положении, чем Феодор II Ласкарь. Ему приходилось раздавать казну, и сам он не жалел достояния Ласкарей. Реставрация гречес­кого Константинополя была ему необходима, чтобы укре­пить свой трон. Этим самым он был втянут в вопросы ми­ровой политики, в борьбу с Западом на иных условиях, чем Ласкари, имевшие неуязвимую базу у себя в Малой Азии. Перед ними заискивали, на Палеолога будут нападать. Фео­дор II не считался с папой, а Палеолог будет искать у него спасения. Армия и флот потребуют усиленных расходов, а казна Ласкарей была на исходе. Занятие Константинополя вызовет новые тяготы: нужно возобновлять столицу, двор­цы, храмы, укрепления, дома. Иные будут расходы на пыш­ность двора. Ватаци имел все у себя, жил помещиком, умер в палатке в своем саду; а в Константинополе все будет при­возное, покупное, роскошное по прежнему уставу и укладу. В Нимфее сановниками были местные богатые магнаты либо царские слуги-домочадцы, а в Константинополе при­дется оплачивать старые громадные штаты хищного чи­новничества, которому нужно восстанавливать дома, жить дорогой столичной жизнью. Никея и Нимфей, цветущие рынки и гавани по побережью, заглохнут, а сам Константи­нополь что давал населению, провинциям? Что связано с ним, кроме недоброй памяти? Не он ли высасывал, особен­но при Комнинах и Ангелах, все соки из провинции? Не праведный суд, но хищных чиновников и самоуправных властелей обещает он провинциалу. Уйдет власть, падет торговля, и вновь нахлынут турки. Все это неизбежно и не­поправимо. Греческая жизнь заглохнет в Малой Азии. По­следний Ласкарь мог взять Константинополь, но не спе­шил. Вероятно, он понимал последствия.

Упомянутый судья Сеннакерим, хотя возвращенный к власти партией Палеолога, отозвался о перенесении сто­лицы в Константинополь как о народном бедствии. Мне­ние это должно было разделять население малоазиатских провинций. Но с этим голосом при дворе не считались. В нем слышалась партия никейской династии, Ласкарей. Михаил отклонил предложение Акрополита о коронова­нии Андроника. Но под уговорами сестры Евлогии он ре­шился на ужасное дело. Отрок Иоанн Ласкарь жил во двор­це в Магнисии. Туда прибыли палачи, и никто не защитил сына царя Феодора. Ему подняли веки и махали перед зрачками раскаленным железом, пока не угасло зрение. Несчастного мальчика отвезли в крепость Никитиаты у Дакивнихи (недалеко от Никомидии) и поместили под стро­гий надзор. Весть о преступлении Палеолога разнеслась по всей Вифинии; народ волновался и готовил восстание. А в столице было ликование. Все склонилось на пер­вых порах перед Палеологом. Его называли новым Константином. Ему досталось шутя то, что не удалось Ватаци и Феодору II. Кончилось никейское изгнание.

«Константинополь, этот акрополь вселенной, цар­ственная столица ромэев, бывшая под латинянами, сде­лалась, по Божию соизволению, снова под ромэями, — это дал им Бог через нас. Те, кто брались за это дело прежде нас, хотя брались за него не без благородной доблести и имея в своем распоряжении не неопытное в военном ис­кусстве войско, приходили к мысли, что они стреляют в небо и берутся за дело невозможное».

Так хвалится сам Палеолог в своем уставе монастырю Димитрия.

«Вот великий град Константина, — пишет он же в другом уставе, — как царица, облачился в древний и пре­красный наряд, и новый град Иерусалим скажет по псал­му: полны площади ее и перекрестки, переулки и улицы, но не полуварварским народом с его нестройной речью, но вполне авсонским (греческим) и в точности владеющим чистым эллинским языком. Святыни и обители украше­ны сонмами монахов и монахинь, благочинно проходящих монашеское поприще, священство радуется божествен­ным храмам... В преславном, во имя Премудрости Божьей славном храме восседает патриарх не иноземный и под­ложный, но родной и единоплеменный, знающий своих и пастве знакомый».

И столица нового Константина требовала расходов, громадных, истощивших казну «стрелявших в небо» Лас­карей. Созвано было население в запустевшую столицу и заселены примыкавшие к морю кварталы; внутри и вне го­родских стен были отведены участки для пашен и огоро­дов чиновникам и служащим, особенно монастырям были уделены «многотучные» куски; не были забыты «вольные» подгородные жители, столь помогшие возвращению сто­лицы. Тысячи прибывших из провинции были зачислены в царский флот, на который Палеолог не жалел денег. Церкви со св. Софией во главе, с их сонмами черного и бе­лого духовенства, дворцы, присутственные места нужно было привести в прежнее благолепие. Возведена была но- вая стена, окружившая квартал Акрополя, ремонтирова­лись с суши и с моря укрепления громадного города, стены и башни. Боялись внезапного нападения латинян. Знати и чиновничеству нужно было отстроить их разоренные до­ма, и не Палеологу было отказывать в субсидиях на это из казны. И сам он строил во славу своего рода, которым он привык гордиться, во славу новой династии. Под Орфанотрофием Комнинов, на месте древнего храма и богадель­ни Евгения, Михаилом был возобновлен с большей роско­шью разрушенный латинянами родовой храм Палеологов во имя их фамильного патрона, солунского великомуче­ника Димитрия; при нем Михаил основал монастырь, оде­лил его щедро имениями и доходами, переселил в него братию малоазиатского монастыря Келливарского. По имени нового царского «монастыря Палеологов» весь мыс Акрополя стал называться и у греков и у латинян «углом св. Димитрия». Его развалины виднелись еще в XVI и, может быть, в XVII в. в саду нового султанского дворца. Михаил же возобновил отстроенный его дедом монастырь Михаила Архангела на Авксентьевой горе вблизи столицы. Уставы обоих монастырей дошли до нас.

Блеск, окруживший «Нового Константина», был отра­жением великого национального торжества. Ликовали не только придворные и служилые люди, но и патриоты, по­клонники древней славы; и они вряд ли соображали, во что обойдется реставрация реальным интересам народа. Их радость имела основания. Из долголетней борьбы с при­шлыми насильниками греческая нация вышла не раздав­ленной, но сплоченной. Под руководством православной Церкви население от Салоник до Магнисии и Атталии со­знавало себя единым телом; выросло сознание националь­ности, эллинская идея не только книжная, но и народная; и самая Церковь, вынесшая на своих плечах борьбу, стала еще более дорогой, родной, греческой. Часть книжных лю­дей могла еще трактовать об унии с точек зрения отвле­ченного догмата; политики, как увидим, могли еще скрепя сердце желать мира с курией, но простой народ был утра­чен для «латинской веры» навсегда. Торжествовала Церковь и православное просвещение, в тяжелой борьбе оно выучилось ценить врага; западное богословие начинают изучать серьезно; появляются переводы, заимствования из западной схоластической литературы. Эллинская идея, на­шедшая себе такой красноречивый и искренний отклик в творениях Феодора II Ласкаря, должна была повести к оживлению, к возрождению литературной и художествен­ной деятельности при Палеологах.

Не замедлили надвинуться и черные тучи. Радость ро­доначальника новой династии была омрачена. Расправа с сыном царя Феодора угрожала неприятными последстви­ями со стороны патриарха и простого народа. Руки Палеолога были связаны внутри и соучастниками и врагами; ему приходилось действовать крайне осторожно. Еще опаснее стало международное положение. Отношения с Европой обострились больше, чем при Ангелах и Комнинах. За па­дением Латинской империи на Золотом Роге ожидалась утрата последних обломков латинской Романии, «Новой Франции». Гибло дело всей Европы. Французский трубадур Рютбеф выразил это мнение в своей «Жалобной песне о Константинополе»:

Никто не глуп настолько, чтоб не видеть:

Когда утрачен будет наш Константинополь,

То предстоит и княжеству Морее

Подвергнуться столь сильному удару,

Который поразит святую нашу Церковь,

Что тело не просуществует долго,

Раз у него разбита голова.

Ближе других были затронуты интересы папской ку­рии и венецианцев. Римскому первосвященнику было яс­но, что греческий Восток ускользает у него из рук. И вели­чие времен Иннокентия III, и примирительная диплома­тия пап Иннокентия IV и Александра окончились крахом. Старый враг сбросил с себя оковы и, ничем не поступаясь, вырвал свою столицу, свой церковный и духовный центр, из рук латинян. Император Балдуин и Венецианский пат­риарх Джустиниани очутились на положении изгнанииков, носителей громких титулов in partibus infidelium. Папа Урбан IV не мог примириться с таким положением вещей. Первоначально он был уверен, что удастся силою ото­брать у греков Константинополь, и в этом смысле он писал французскому духовенству. За папой же при благоприят­ных условиях могла встать Европа на защиту и восстанов­ление «Новой Франции».

Не менее существенно задеты были интересы Вене­ции. Ведь по Нимфейскому договору генуэзцы выговори­ли изгнание венецианских купцов из всех владений гре­ческого императора, а это было равносильно и утрате черноморских рынков. Между тем до сих пор граждане города св. Марка были хозяевами в Константинополе и Фракии, в Мраморном и отчасти в Черном морях, на Ле­ванте до самой Акры. Им угрожало крушение всей коло­ниальной их империи в водах Леванта и, может быть, ут­рата Крита, Евбеи в первую очередь и других островов, а также факторий в укрепленных гаванях Пелопонниса. Правда, Палеолог, оценивая значение венецианской тор­говли, условий договора с генуэзцами не исполнил и ве­нецианцев из Константинополя не изгнал, так как при взятии столицы обошелся без генуэзских галер. Тем не ме­нее политический и коммерческий урон Венеции был ко­лоссальный. О первенствующем положении не могло быть более речи. Торговля в те времена опиралась на по­литику еще более, нежели в наш век. Византийский квар­тал по Золотому Рогу с церквами и магазинами был со­жжен и отдан генуэзцам. Они разрушили дворец всемогу­щего венецианского подеста Романии и даже камни его, вероятно, с надписями и гербами отвезли в Геную в каче­стве трофеев. Черноморская торговля — вывоз хлеба, кож и восточных товаров, шедших через Крым и Трапезунт, — должна была перейти в руки генуэзцев.

Первым шагом только что вступившего на престол па­пы Урбана IV было потребовать от Генуи отказа от союза с греками. Так как генуэзские послы в этом не присягнули, Урбан отлучил от Церкви все их правительство, а на насе­ление наложил интердикт, закрыл церкви.

Немедленно папа становится душою лиги против Палеолога. Но единственной крупной силой в Италии тогда был Манфред Гогенштауфен, король Сицилии, а его-то папа не хотел. Из застарелой вражды к Гогенштауфену папа даже от­казался от его помощи против греческого императора. К па­пе обратился изгнанник Баддуин от имени Манфреда, про­сившего благословения на завоевание и Константинополя и Иерусалима. Папа отказался примириться с Манфредом, хотя Венеция поддерживала всячески линию Балдуина.

Правительство Венеции не замедлило перейти от слов к делу. Дож обещал даром корабли всем венецианцам, ко­торые захотят отправиться на войну против Палеолога. Папа с своей стороны благословил новый крестовый по­ход. Папа и Венеция хлопотали за Балдуина перед фран­цузским и кастильским королями. Урбан грозил Генуе, что оповестит об ее измене католичеству всех западных госу­дарей и для генуэзских судов будут закрыты гавани Евро­пы. Но для генуэзцев союз с Палеологом был выгоднее, и они отправили по его просьбе вторую эскадру из 32 галер в воды Леванта. Если большие силы сицилийского коро­левства не были использованы по вине папы, то борьба на­чалась на море пиратскою войною между венецианцами и, с другой стороны, генуэзцами и греками. Венецианский флот под начальством Дольфино нашел генуэзские и гре­ческие корабли в гавани Салоник, но не решился напасть. Между тем проезд через проливы оказался закрытым для Венеции. Три венецианских корабля, возвращавшиеся из Черного моря с грузом, были захвачены генуэзцами 'В от­крытом море, пленный экипаж был отдан Палеологу, кото­рый приказал их изувечить (1262). Это означало откры­тый разрыв с Венецией, переход греков в наступление. Па­леолог торопился занять позиции, выбить латинян из Архипелага. Наксос, Парос, Кеос, Каристос были взяты гре­ко-генуэзским флотом, и готовилась экспедиция в Пело-поннис для оккупации городов, уступленных Вилльгардуэ-ном за освобождение из плена.

Палеологу нужен был успех во внешней политике. Сам он переживал на своем троне трудные минуты. Сказались последствия злодейского ослепления Иоанна Ласкаря. Ро­пот стал громким в самой столице. Исчезла ласковая обхо­дительность царя, преступление повлекло за собою тира­нию. Посыпались кары на смевших жалеть Иоанна. Знат­ному юноше Оловолу отрезали нос и губы, и несчастный ушел в монастырь. Иных обходили почестями, иных по­стигала опала в жестокой форме. Не без основания по­явился террор. В соседней Вифинии, колыбели Никейского царства, разыгрались кровавые события. На погранич­ной полосе рядом с сельджуками, на рубеже («акрах»), или «хребте» (н[ыне] Кара-Даг), жило воинственное крестьян­ство, своего рода казачество, полунезависимое в своих лесных ущельях, привыкшее одинаково к оружию и к сохе. Оно поднялось против Палеолога в защиту наследника любимых царей. Среди них под именем Иоанна Ласкаря явился слепой самозванец; крестьяне признали его и по­клялись положить за него свою жизнь. Гнев и страх охвати­ли Палеолога, он знал важность Вифинского рубежа, знал население по прежней своей службе. Он боялся за всю страну. Немедленно он снарядил большое войско против восставших, и многие отправились добровольно, желая за­служить расположение царя. Вифинцы считали себя не бунтовщиками, но защитниками законного царя. Они за­сели в своих теснинах и засеках, откуда пускали стрелы, и «нагишом», т. е. без панцирей, вооруженные подчас дуби­нами вместо мечей, бросались на войска Палеолога. По­следние не могли нападать компактными массами, прихо­дилось жечь леса и подвигаться шаг за шагом. Крестьяне укрыли семьи в недоступных местах, огородили их рогат­ками и телегами. Нападавшие несли громадные потери, и дело затягивалось. Решено было действовать переговора­ми; крестьянам обещали щедроты и подарки от царя; им указали место заключения подлинного Иоанна Ласкаря. Крестьян удалось разделить на два лагеря: благоразумных и непокорных. Видя безнадежность восстания, крестьяне отпустили самозванца к туркам. С непокорными началась жестокая расправа, на села были наложены разорительные штрафы. Искоренили бы всех «Трикоккиотов и жителей хребта», если бы не опасались оставить весь рубеж («ак­ры») безлюдным и беззащитным против турецких набегов, а он защищал всю страну.

Заговорил и патриарх Арсений, сильный духом. Он не только был возмущен ослеплением сына Феодора II, пору­ченного умирающим отцом патриаршему попечению, но он чувствовал себя обманутым. Царь не сдержал слова, данного главе Церкви. Арсений созвал синод, и, хотя архи­ереи молчали, он отлучил царя от Церкви. Палеолог смол­чал и подчинился каре, желая выиграть время и рассчиты­вая на успехи во внешней политике.

Политика эта была энергичная, бдительная, беспокой­ная и в то же время двойственная с начала до самого кон­ца. С одной стороны, Палеолог торопился закончить фак­тическое изгнание латинян из Романии, прежде всего стать твердою ногою в Пелопоннисе и на Евбее.

Это было его определенной, постоянной целью, борь­ба за которую обеспечивала за ним сочувствие нации и ук­репляла его трон. С другой стороны, с самого возвращения Константинополя и до смерти он боялся католической Ев­ропы, нового крестового похода. В зависимости от полу­чаемых им известий о политическом положении боязнь Палеолога возрастала и ослабевала, и в его глазах главным, даже единственным средством предупредить новое наше­ствие латинян было примирение с римской курией, быв­шей душою и руководительницею крестовых походов, по­кровительницей, в частности, латинского княжества в Мо-рее. Формой примирения являлась церковная уния, признание главенства папы и привилегий латинских церквей на Востоке.

Такой путь был тем более возможен, что как курия со времен папы Иннокентия IV, так и весь католический Запад разочаровались в жизненности идеи Латинской империи в Константинополе, поняли, что государство Балдуина пало от внутренней немощи, неспособности ужиться с гречес­ким населением, устали давать Балдуину помощь и подач­ки. Новый поход на Восток, даже под флагом восстановле­ния Балдуина или его сына Филиппа на константинопольском престоле, мог преследовать лишь цели колониальной, завоевательной политики крупнейших в Италии госу­дарств, а это отнюдь не входило в планы римской курии.

Палеолог привык к трудным положениям, их лично не боялся и обладал большою выдержкою. Он то отпускал, то натягивал вожжи своей политики в сторону унии. Но реаль­ную постоянную свою цель — изгнание латинян из Рома-нии — он преследовал с тем большей энергией, чем положе­ние было труднее, и средств он не щадил. Таков ключ к глав­ной линии его сложной политики по отношению к Западу. Аналогичным был его образ действий по отношению к ве­нецианцам и генуэзцам; он их то манил к себе, то отталки­вал, постоянно ссорил, но фактически мало с ними стеснял­ся, так как в Константинополе он был все-таки хозяином.

По условию, [оговоренному] с отпущенным из плена князем Виллыардуэном Ахейским, Палеолог получил За­падную Морею и снаряжал морскую экспедицию в Монем-васию, «Малвазию» западных писателей, притом поспеш­но, опасаясь венецианцев и западной помощи Балдуину. Хотя генуэзских и греческих кораблей в водах Леванта бы­ло больше, чем венецианских, но венецианцы разбили ге­нуэзцев в морской битве (при Сетте Поцци, в Архипелаге, 1263 г.) благодаря лучшей тактике в бою; но не все генуэз­ские галеры приняли участие в сражении. Силы генуэзцев на Леванте не были сломлены; они захватили 4 венециан­ских корабля и получили подкрепления, так что у Палеолога оказалось до 60 генуэзских галер — громадный по то­му времени флот. Тем не менее между Палеологом и гену­эзцами произошла, размолвка. Он отпустил их флот домой. Не неуспешное сражение, не отсутствие денег у Палеолога были тому причиной, но различие политических целей (2). Палеолог желал генуэзской помощи не против венециан­цев, но против Вилльгардуэна. Последний находился под особым покровительством папы, а с курией генуэзцы опа­сались продолжать открытый конфликт, хотя Вилльгарду-эн вошел в союз с венецианцами. По возвращении на ро­дину те генуэзские капитаны, которые перевозили гречес­кую экспедицию в Монемвасию против Вилльгардуэна, были преданы суду. Генуя была накануне примирения с па­пой, нуждавшимся в генуэзском флоте для перевозки войск Карла Анжуйского в Италию против Манфреда Гогенштауфена. В Генуе назревали иные планы, поворот в сторону курии; политическое положение в Италии застав­ляло республику, слабую на суше, держаться осторожно; последняя борьба с Манфредом Гогенштауфеном при уча­стии крупных французских сил могла оказаться опасной для республики, где существовала партия гибеллинов; при­том Карл Анжуйский был опасным соседом Генуи. Еще продолжалась борьба с Венецией, требовавшая напряже­ния всех сил. В 1264 г. генуэзский флот захватил ежегод­ный караван венецианских купцов, отправлявшийся на Восток, и на целый год венецианская торговля с Левантом была парализована. При таких условиях Генуя не могла в угоду Палеологу воевать с Вилльгардуэном Ахейским и вконец рассориться с папой.

Пути Генуи и Палеолога разошлись. Греческий импера­тор об этом не жалел. Он уже тяготился союзом с Генуей, предпочитая примирение с Венецией как сильнейшей мор­ской державой, законодательницей морской торговли (мор­ской кодекс «Consulatus maris», составленный в Константи­нополе в 1255 г.); дружба с Венецией была ценной, она обез­вредила бы союз Венеции с Вилльгардуэном, за которым стоял папа; вражда с Венецией была всегда опасной, если вспомнить обстоятельства четвертого крестового похода.

Кроме уклонения Генуи от участия в экспедиции про­тив латинской Морей одно непредвиденное событие дало Палеологу желанный повод к разрыву с Генуей. Этим фак­том была измена Греческой империи самого подеста гену­эзской колонии в Константинополе при обстоятельствах несколько темных и загадочных. Генуэзцам в Константи­нополе не было причин жаловаться на Палеолога. Правда, он не изгнал из города всех венецианцев и пизанцев, но из них остался низший класс, ремесленники, полезные гре­кам люди; а видные венецианские купцы выехали вслед за разрушением венецианского квартала, впрочем непол­ным. Претензии генуэзцев, требовавших исключительных прав на основании Нимфейского договора, стали для гре­ков стеснительными. Их квартал у ворот Евгения (н[ыне] Сиркеджи, у вокзала железной дороги) оказался на терри­тории, нужной для новых укреплений Акрополя. В 12б4 г. подеста генуэзцев в Константинополе был Гильельмо Гверчи из фамилии, принадлежавшей к партии гибеллинов, сторонников Манфреда Гогенштауфена. По-видимому, за свой страх Гверчи вошел в тайные сношения с агентами Манфреда и составил план предать город латинянам. План этот был настолько неосуществим и рискован для Генуи, что можно было бы заподозрить в Гверчи лицо, подкуп­ленное Шлеологом, чтобы разделаться с генуэзцами. Во всяком случае, Гверчи в присутствии императора и генуэз­ских нотаблей план свой раскрыл и от Палеолога не пост­радал. Лишь составлен был акт об измене Гверчи, и он был отослан в Геную, где поведение Гверчи возмутило даже его родных, потребовавших получить скованного изменника для личной расправы. Палеолог же поспешил изгнать всех генуэзцев из Константинополя в Ираклию (древн. Перинф, возле Родосто) на Мраморном море. Это был тяж­кий удар генуэзской торговле. Одновременно Палеолог приказал изгнать и венецианцев с пизанцами, но это по­следнее приказание, кажется, не было выполнено. Два по­сольства отправились из Генуи к Палеологу ходатайство­вать о сохранении генуэзского квартала или хотя о разре­шении генуэзским купцам поселиться вне городских стен. Впервые была высказана мысль об основании генуэзской Галаты. Палеолог, однако, был неумолим, ему теперь нужна была Венеция по соображениям международной полити­ки. Союз с Венецией расстроил бы лигу, образовавшуюся под эгидой папы из венецианцев, латинских баронов Гре­ции во главе с Гильомом Вилльгардуэном и князем афин­ским. Палеолог сам открыл переговоры с Венецией, снача­ла через пленного венецианца, затем приезжало два вене­цианских посольства, и второе из них, полномочное, заключило с Палеологом союзный договор. Михаил обя­зался изгнать генуэзцев из всей своей империи и не заклю­чать с ними соглашения без ведома Венеции. Старое привилегированное положение венецианцев было восстанов­лено. С своей стороны республика св. Марка обязалась за­щищать греческого царя от врагов с Запада (1265).

Союзный договор 1265 г. был важным шагом на пути изгнания латинян из Романии — цели, которую Палеолог преследовал с лихорадочной энергией. Договор отдавал в руки греков второй оплот латинства на западе греческого мира, именно богатую Евбею. Защита этого острова от гре­ков была существенным пунктом той лиги между Вил­льгардуэном и венецианцами, о которой только что бьшо упомянуто.

Враждовавшие между собою «терциарии» Евбеи, став­шие вассалами Венеции, афинский и ахейский князья и правительство Венецианской республики согласились прекратить междоусобия и срыть укрепления Негропонта. Теперь Венеция, главный фактор этой лиги, переходила на сторону греков. Палеолог удержал за собою гавань Алмира, против Евбеи, пока Бог не даст ему власти над Еврипом (Евбейским проливом). Для Венеции договор означал от­каз от колониальной политики на Востоке, и поэтому дож колебался его ратифицировать.

Еще более энергично наступал Палеолог против ла­тинской Морей. Этот оплот латинства в Греции был глав­ным и пал первым под действием политики и оружия Па­леолога, не щадившего материальных жертв для содержа­ния флота и для снаряжения громадной по тому времени экспедиции в Монемвасию. Мы изложили выше, в главе об Ахейском княжестве [с. 392], как Гильом Вилльгардуэн не только уступил в качестве выкупа из плена свое детище Мистру и весь Восточный Пелопоннис, но и принес лен­ную присягу греческому императору; Палеолог носился с планом женить сына Андроника на наследнице Вилльгардуэна и получить всю Морею путем этого политического брака; так началась с благословения папы и по настоянию баронов отчаянная борьба франков за сохранение един­ства полуострова, за самую будущность франкской Морей, против армии Константина Палеолога и его товарищей, умевших терпеть и умирать за царское дело (1263). Следствием было разорение цветущей Морей. Мистра стала гре­ческой, ядром будущего греческого деспотата.

Расстроив латинскую лигу в Романии, утвердившись в Морее и на Евбее, Палеолог заставил и эпирского деспота Михаила, захватившего вместе с Манфредом (1261) много земель в Северном Эпире и Албании, искать мира, несмот­ря на поражения и плен знаменитого кесаря Алексея Стра-тигопула (1262). Наследник деспота Никифор получил в жены дочь влиятельной царской сестры Евлогии (1265).

Наоборот, по отношению к римской курии Палеолог действовал весьма осторожно, опасаясь скрытых сил ла­тинского Запада, которые папа мог привести в движение; четвертый крестовый поход и захват Константинополя были в памяти у всех. Немедленно по переселении в древ­нюю столицу, а может быть и раньше, Палеолог послал в Рим двух послов из служилых латинян, но один из них на пути был схвачен и замучен, другой поспешил вернуться. Палеолог имел основания зорко следить за настроением и действиями римского двора. Папа Урбан, услышав о паде­нии константинопольской Латинской империи, об утрате этого «благороднейшего члена» Римской Церкви, был по­ражен и горько плакал, считая это событие вечным позо­ром латинского имени. Он разрешил Вилльгардуэна от клятвы, благословил союз его с венецианцами против Па-леолога, на расходы по их походу назначил в течение трех лет особый сбор с вакантных мест духовенства по всей Ев­ропе; приказал проповедовать крестовый поход во Фран­ции, Арагоне и Польше и засыпал посланиями христиан­нейшего Людовика Французского; отлучил от Церкви ге­нуэзское правительство. Со своей стороны изгнанный Балдуин объезжал европейские дворы, раздавал грамоты на утраченные земли, сватал своего сына Филиппа; Вене­ция предлагала крестоносцам свои корабли. Отнюдь не желая помощи Манфреда Гогенштауфена, Урбан возобно­вил хлопоты своих предместников о призвании в Италию французов, именно брата короля Людовика Святого, графа Прованса Карла Анжуйского. Этот энергичный государь располагал большими материальными средствами.

Дошли ли эти планы до Палеолога или нет, но он начал искать расположения Манфреда и даже собирался женить­ся на его сестре Анне, вдове Ватаци; однако царица Феодора, жена Палеолога, оказала упорное сопротивление этому проекту, и патриарх Арсений не дал царю развода. Тогда Палеолог послал Манфреду Анну в обмен на попавшего к тому в плен кесаря Стратигопула, завоевателя столицы. Манфред отнесся холодно к авансам Палеолога, и послед­ний написал (1262) папе послание о том, что христианская любовь заставляет его, Палеолога, искать мира с папой, а о догматах можно договориться потом; не годится папе от­вергать блудного сына, который к тому же помог бы папе держать всех под своею рукою, т. е. того же Манфреда.

Папа такого письма не ожидал и не знал, верить ли Палеологу. Обещая прислать нунциев, папа просит «светлей­шего императора греков» не трогать латинян Романии. А Палеолог и не подумал исполнить это пожелание папы, продолжал воевать и в Эпире, и в Морее, и на островах в уверенности, что греческие успехи сделают папу сговор­чивее, но вместе с тем признал папу третейским судьею между греками и латинянами; впрочем, это был лишь кра­сивый жест. Двуличие Палеолога — военные действия и авансы папе — пугало Урбана. Он даже думал, что Палеолог нападет на латинский Кипр. При тогдашней трудности сношений обе стороны приписывали друг другу планы, ка­ких в действительности не существовало. В ту пору за Бал-дуина никто не хотел вступаться, даже французы слабо от­вечали на папские призывы, будучи заняты предприятием Анжу. Папе пришлось пойти на предложения Палеолога. Одна уния могла защитить латинские церкви на греческих землях, хотя бы ценой признания Палеолога законным го­сударем Константинополя. Ведь был же готов Иннокентий IV предать империю Баддуина царю Ватаци за церковную унию. Урбан недолго колебался. Он пообещал в случае вос­соединения «столь знатного члена Церкви раскрыть недра отеческой приверженности» и защищать династию Пале­олога на ее троне. «Отец и мать не сделали бы столько». Балдуина же папа решил предать его собственной судьбе, раз он посмел хлопотать перед французским королем за Манфреда, а это грозило гибелью плану покончить через оружие Карла Анжу с последним Гогенштауфеном в Ита­лии. Четыре минорита повезли Палеологу папский ответ, но задержались в пути и ехали целый год. Тем временем греки, вследствие измены турецких наемников, потерпели в Морее крупное поражение, и Палеолог отправил в Рим католического епископа Кротонского, родом из греков, с более определенными предложениями (1264): он призна­вал папский примат со всеми его каноническими послед­ствиями, признал святую силу таинств, совершаемых като­лическим духовенством, обещал отвоевать для папы Иеру­салимскую и Антиохийскую Церкви. Урбан был в восхищении, восхвалял Господа за то, что никогда еще не бывало так близко к осуществлению вожделенное объеди­нение Церквей. Заговор агентов Манфреда с генуэзским подеста в Константинополе, происходившим из гибел-линского рода, еще более сблизил Палеолога с курией. Ми­хаил уже договорился с миноритами о созыве церковного Собора для разрешения политических и церковных во­просов. Тем временем умер Урбан IV, и на папский престол был избран Климент IV (1264—1268), также француз. При нем Карл Анжуйский привел свое войско в Рим (1265) и через несколько месяцев разбил Манфреда, потерявшего в один день корону и жизнь; при нем был поражен францу­зами Италии и Морей юный Конрадин Гогенштауфен, от­данный Карлом в руки палача (1268). События эти были грозными для Палеолога. Вместо рыцарского блестящего, но непостоянного Манфреда на Юге Италии появился мо­гущественный, сильный деньгами и людьми Франции Карл. Его характер виден по переписке, недавно изданной. Он полон огня и энергии, постоянно торопит и неради­вым грозит. Недаром папа писал, что с утверждением Кар­ла в Италии изменится судьба Романии. Палеологу прихо­дилось серьезно считаться с новым нашествием латинян. Палеолог учел события заранее. Папской миссии он пре­доставил право служения в православных церквах столи­цы; упомянутого выше епископа Кротонского он уговорил служить по греческому обряду, но вскоре сослал его за ка­кую-то вину.

На Западе политика Михаила Палеолога стала еще бо­лее лихорадочной. Он предлагал Вилльгардуэну Ахейско­му выдать его дочь и наследницу Изабеллу за юного Андро­ника Палеолога, наследника греческого престола, но мо-рейские бароны не допустили этого брака. Михаил Палеолог заключил (1265) мир и союз с венецианцами. В Эпире император имел выдающийся успех. Деспот искал примирения, лишившись поддержки Манфреда и предви­дя наступление Анжу на Эпир в первую очередь. Так