Песнь двенадцатая

Круг седьмой – Минотавр – Первый пояс – Флегетон – Насильники над ближним и над его достоянием

Был грозен срыв, откуда надо было

Спускаться вниз, и зрелище являл,

Которое любого бы смутило.

Как ниже Тренто видится обвал,

Обрушенный на Адиче когда-то

Землетрясеньем иль паденьем скал,^[120]

И каменная круча так щербата,

Что для идущих сверху поселян

Как бы тропинкой служат глыбы ската,

Таков был облик этих мрачных стран;

А на краю, над сходом к бездне новой,

Раскинувшись, лежал позор критян,

Зачатый древле мнимою коровой.^[121]

Завидев нас, он сам себя терзать

Зубами начал в злобе бестолковой.

Мудрец ему: «Ты бесишься опять?

Ты думаешь, я здесь с Афинским дуком,

Который приходил тебя заклать?

Посторонись, скот! Хитростным наукам

Твоей сестрой мой спутник не учен;

Он только соглядатай вашим мукам».^[122]

Как бык, секирой насмерть поражен,

Рвет свой аркан, но к бегу неспособен

И только скачет, болью оглушен,

Так Минотавр метался, дик и злобен;

И зоркий вождь мне крикнул: «Вниз беги!

Пока он в гневе, миг как раз удобен».

Мы под уклон направили шаги,

И часто камень угрожал обвалом

Под новой тяжестью моей ноги.

Я шел в раздумье. «Ты дивишься скалам,

Где этот лютый зверь не тронул нас? –

Промолвил вождь по размышленье малом. –

Так знай же, что, когда я прошлый раз^[123]

Шел нижним Адом в сумрак сокровенный,

Здесь не лежали глыбы, как сейчас.

Но перед тем, как в первый круг геенны

Явился тот, кто стольких в небо взял,

Которые у Дита были пленны,

Так мощно дрогнул пасмурный провал,^[124]

Что я подумал – мир любовь объяла,

Которая, как некто полагал,

Его и прежде в хаос обращала;^[125]

Тогда и этот рушился утес,

И не одна кой-где скала упала.

Но посмотри: вот, окаймив откос,

Течет поток кровавый,^[126] сожигая

Тех, кто насилье ближнему нанес».

О гнев безумный, о корысть слепая,

Вы мучите наш краткий век земной

И в вечности томите, истязая!

Я видел ров, изогнутый дугой

И всю равнину обходящий кругом,

Как это мне поведал спутник мой;

Меж ним и кручей мчались друг за другом

Кентавры, как, бывало, на земле,

Гоняя зверя, мчались вольным лугом.

Все стали, нас приметив на скале,

А трое подскакали ближе к краю,

Готовя лук и выбрав по стреле.

Один из них, опередивший стаю,

Кричал: «Кто вас послал на этот след?

Скажите с места, или я стреляю».

Учитель мой промолвил: «Мы ответ

Дадим Хирону^[127], под его защитой.

Ты был всегда горяч, себе во вред».

И, тронув плащ мой: «Это Несс, убитый

За Деяниру, гнев предсмертный свой

Запечатлевший местью знаменитой.^[128]

Тот, средний, со склоненной головой, –

Хирон, Ахиллов пестун величавый;

А третий – Фол^[129], с душою грозовой.

Их толпы вдоль реки снуют облавой,

Стреляя в тех, кто, по своим грехам,

Всплывет не в меру из волны кровавой».

Мы подошли к проворным скакунам;

Хирон, браздой стрелы раздвинув клубы

Густых усов, пригладил их к щекам

И, опростав свои большие губы,

Сказал другим: «Вон тот, второй, пришлец,

Когда идет, шевелит камень грубый;

Так не ступает ни один мертвец».

Мой добрый вождь, к его приблизясь груди,

Где две природы^[130] сочетал стрелец,

Сказал: «Он жив, как все живые люди;

Я – вождь его сквозь сумрачный простор;

Он следует нужде, а не причуде.

А та, чей я свершаю приговор,

Сходя ко мне, прервала аллилуйя;^[131]

Я сам не грешный дух, и он не вор.

Верховной волей в страшный путь иду я.

Так пусть же с нами двинется в поход

Один из вас, дорогу указуя,

И этого на круп к себе возьмет

И переправит в месте неглубоком;

Ведь он не тень, что в воздухе плывет».

Хирон направо обратился боком

И молвил Нессу: «Будь проводником;

Других гони, коль встретишь ненароком».

Вдоль берега, над алым кипятком,

Вожатый нас повел без прекословий.

Был страшен крик варившихся живьем.

Я видел погрузившихся по брови.

Кентавр сказал: «Здесь не один тиран,

Который жаждал золота и крови:

Все, кто насильем осквернил свой сан.

Здесь Александр^[132] и Дионисий лютый,

Сицилии нанесший много ран;

Вот этот, с черной шерстью, – пресловутый

Граф Адзолино;^[133] светлый, рядом с ним, –

Обиццо д'Эсте, тот, что в мире смуты

Родимым сыном истреблен своим».^[134]

Поняв мой взгляд, вождь молвил, благосклонный:

«Здесь он да будет первым, я – вторым».^[135]

Потом мы подошли к неотдаленной

Толпе людей, где каждый был покрыт

По горло этой влагой раскаленной.

Мы видели – один вдали стоит.

Несс молвил: «Он пронзил под божьей сенью

То сердце, что над Темзой кровь точит».^[136]

Потом я видел, ниже по теченью,

Других, являвших плечи, грудь, живот;

Иной из них мне был знакомой тенью.

За пядью пядь, спадал волноворот,

И под конец он обжигал лишь ноги;

И здесь мы реку пересекли вброд.

«Как до сих пор, всю эту часть дороги, –

Сказал кентавр, – мелеет кипяток,

Так, дальше, снова под уклон отлогий

Уходит дно, и пучится поток,

И, полный круг смыкая там, где стонет

Толпа тиранов, он опять глубок.

Там под небесным гневом выю клонит

И Аттила^[137], когда-то бич земли,

И Пирр, и Секст;^[138] там мука слезы гонит,

И вечным плачем лица обожгли

Риньер де'Пацци и Риньер Корнето,^[139]

Которые такой разбой вели».

Тут он помчался вспять и скрылся где-то.