Песнь вторая

У подножия горы Чистилища – Новоприбывшие души умерших

Уже сближалось солнце, нам незримо,

С тем горизонтом, чей полдневный круг

Вершиной лег поверх Ерусалима;^[544]

А ночь, напротив двигаясь вокруг,

Взошла из Ганга и весы держала,

Чтоб, одолев, их выронить из рук;^[545]

И на щеках Авроры, что сияла

Там, где я был, мерк бело-алый цвет,

От времени желтея обветшало.

Мы ждали там, где нас застал рассвет,

Как те, что у распутья, им чужого,

Душою движутся, а телом нет.

И вот, как в слое воздуха густого,

На западе, над самым лоном вод,

В час перед утром Марс горит багрово,

Так мне сверкнул – и снова да сверкнет!^[546] –

Свет, по волнам стремившийся так скоро,

Что не сравнится никакой полет.

Пока глаза от водного простора

Я отстранял, чтобы спросить вождя,

Свет ярче стал и явственней для взора.

По сторонам, немного погодя,

Какой-то белый блеск разросся чудно,

Другой – под ним, отвесно нисходя.

Мой вождь молчал, но было уж нетрудно

Узнать крыла в той первой белизне,^[547]

И он, поняв, кто направляет судно,

«Склони, склони колена! – крикнул мне. –

Молись, вот ангел божий! Ты отныне

Их много встретишь в горней вышине.

Смотри, как этот, в праведной гордыне,

Ни весел не желает, ни ветрил,

И правит крыльями в морской пустыне!

Смотри, как он их к небу устремил,

Взвевая воздух вечным опереньем,

Не переменным, как у смертных крыл».

А тот, светлея с каждым мановеньем,

Господней птицей путь на нас держал;

Я, дольше не выдерживая зреньем,

Потупил взгляд; а он к земле пристал,

И челн его такой был маловесный,

Что даже и волну не рассекал.

Там на корме стоял пловец небесный,

Такой, что счастье – даже речь о нем;

Вмещал сто душ и больше струг чудесный.

«In exitu Israel»^[548] – так, в одном

Сливаясь хоре, их звучало пенье,

И все, что дальше говорит псалом.

Он дал им крестное благословенье,

И все на берег кинулись гурьбой,

А он уплыл, опять в одно мгновенье.

Толпа дичилась, видя пред собой

Безвестный край, смущенная немного,

Как тот, кто повстречался с новизной.

Уже лучи во все концы отлого

Метало солнце, их стрелами сбив

С небесной середины Козерога,^[549]

Когда отряд прибывших, устремив

На нас глаза, сказал нам: «Мы не знаем,

Каким путем подняться на обрыв».

Вергилий им ответил: «С этим краем

Знакомимся мы сами в первый раз;

Мы тоже здесь как странники ступаем.

Мы прибыли немного раньше вас,

Другим путем, где круча так сурова,

Что вверх идти – теперь игра для нас».

Внимавшие, которым было ново,

Что у меня дыханье на устах,

Дивясь, бледнели, увидав живого.

Как на гонца с оливою в руках

Бежит народ, чтобы узнать, в чем дело,

И все друг друга давят второпях,

Так и толпа счастливых душ глядела

В мое лицо, забыв стезю высот

И чаянье прекрасного удела.

Одна ко мне продвинулась вперед,

Объятия раскрыв так благодатно,

Что я ответил тем же в свой черед.

О призрачные тени! Троекратно

Сплетал я руки, чтоб ее обнять,

И трижды приводил к груди обратно.

Смущенья ли была на мне печать,

Но тень с улыбкой стала отдаляться,

И ей вослед я двинулся опять.

Она сказала мне не приближаться;

И тут ее узнал я^[550] без труда

И попросил на миг со мной остаться.

«Как в смертном теле, – молвил дух тогда, –

Тебя любил я, так люблю вне тленья.

Я подожду; а ты идешь куда?»

«Каселла мой, я ради возвращенья

Сюда же, – я сказал, – предпринял путь.^[551]

Но где ты был, чтоб так терять мгновенья?»

И он: «Обидой не было отнюдь,

Что он, беря, кого ему угодно,

Мне долго к прочим не давал примкнуть;

Его желанье с высшей правдой сходно.

Теперь уже три месяца подряд

Всех, кто ни просит, он берет свободно.

И вот на взморье устремляя взгляд,

Где Тибр горчает, растворясь в соленом,

Я был им тоже в этом устье взят,

Куда сейчас он реет водным лоном

И где всегда в ладью сажает он

Того, кто не притянут Ахероном».^[552]

И я: «О если ты не отлучен

От дара нежных песен, что, бывало,

Мою тревогу погружали в сон,

Не уходи, не спев одну сначала

Моей душе, которая, в земной

Идущая личине, так устала!»

«Любовь, в душе беседуя со мной»,^[553] –

Запел он так отрадно, что отрада

И до сих пор звенит во мне струной.

Мой вождь, и я, и душ блаженных стадо

Так радостно ловили каждый звук,

Что лучшего, казалось, нам не надо.

Мы напряженно слушали, но вдруг

Величественный старец^[554] крикнул строго:

«Как, мешкотные души? Вам досуг

Вот так стоять, когда вас ждет дорога?

Спешите в гору, чтоб очистить взор

От шелухи, для лицезренья бога».

Как голуби, клюя зерно иль сор,

Толпятся, молчаливые, без счета,

Прервав свой горделивый разговор,

Но, если вдруг их испугает что-то,

Тотчас бросают корм и прочь спешат,

Затем что поважней у них забота, –

Так, видел я, неопытный отряд,

Бросая песнь, спешил к пяте обрыва,

Как человек, идущий наугад;

Была и наша поступь тороплива.