Песнь двадцать третья

Восьмое, звездное небо – Торжествующие

Как птица, посреди листвы любимой,

Ночь проведя в гнезде птенцов родных,

Когда весь мир от нас укрыт, незримый,

Чтобы увидеть милый облик их

И корм найти, которым сыты детки, –

А ей отраден тяжкий труд для них, –

Час упреждая на открытой ветке,

Ждет, чтобы солнцем озарилась мгла,

И смотрит вдаль, чуть свет забрезжит редкий, –

Так Беатриче, выпрямясь, ждала

И к выси, под которой утомленный

Шаг солнца медлит,^[1584] очи возвела.

Ее увидя страстно поглощенной,

Я уподобился тому, кто ждет,

До времени надеждой утоленный.

Но только был недолог переход

От ожиданья до того мгновенья,

Как просветляться начал небосвод.

И Беатриче мне: «Вот ополченья

Христовой славы, вот где собран он,

Весь плод небесного круговращенья!»

Казался лик ее воспламенен,

И так сиял восторг очей прекрасных,

Что я пройти в безмолвье принужден.

Как Тривия в час полнолуний ясных

Красуется улыбкою своей

Средь вечных нимф, на небе неугасных,^[1585]

Так, видел я, над тысячей огней

Одно царило Солнце,^[1586] в них сияя,

Как наше – в горних светочах ночей.^[1587]

В живом свеченье Сущность световая,

Сквозя, струила огнезарный дождь

Таких лучей, что я не снес, взирая.

О Беатриче, милый, нежный вождь!

Она сказала мне: «Тебя сразила

Ничем неотражаемая мощь;

Затем что здесь – та Мудрость, здесь – та Сила,

Которая, вослед векам тоски,

Пути меж небом и землей открыла».

Как пламень, ширясь, тучу рвет в куски,

Когда ему в ее пределах тесно,

И падает, природе вопреки,

Так, этим пиршеством взращен чудесно,

Мой дух прорвался из своей брони,

И что с ним было, памяти безвестно.

«Открой глаза и на меня взгляни!

Им было столько явлено, что властны

Мою улыбку выдержать они».

Я был как тот, кто, пробудясь, неясный

Припоминает образ, но, забыв,

На память возлагает труд напрасный, –

Когда я услыхал ее призыв,

Такой пленительный, что на скрижали

Минувшего он будет вечно жив.

Хотя б мне в помощь все уста звучали,

Которым млека сладкого родник

Полимния и сестры^[1588] изливали,

Я тысячной бы доли не достиг,

Священную улыбку воспевая,

Которой воссиял священный лик;

И потому в изображенье Рая

Святая повесть скачет иногда,

Как бы разрывы на пути встречая.

Но столь велики тягости труда,

И так для смертных плеч тяжка натуга,

Что им подчас и дрогнуть – нет стыда.

Морской простор не для худого струга –

Тот, что отважным кораблем вспенен,

Не для пловца, чья мысль полна испуга.^[1589]

«Зачем ты так в мое лицо влюблен,

Что красотою сада неземного,

В лучах Христа расцветшей, не прельщен?

Там – роза^[1590], где божественное Слово

Прияло плоть; там веянье лилей,^[1591]

Чей запах звал искать пути благого».

Так Беатриче; повинуясь ей,

Я обратился сызнова к сраженью,

Нелегкому для немощных очей.

Как под лучом, который явлен зренью

В разрыве туч, порой цветочный луг

Сиял моим глазам, укрытым тенью,

Так толпы светов я увидел вдруг,

Залитые лучами огневыми,

Не видя, чем так озарен их круг.

О благостная мощь, светя над ними,

Ты вознеслась, свой облик затеня,

Чтоб я очами мог владеть моими.

Весть о цветке, чье имя у меня

И днем и ночью на устах, стремила

Мой дух к лучам крупнейшего огня.

Когда мое мне зренье отразило

И яркость и объем звезды живой,

Вверху царящей, как внизу царила,

Спустился в небо светоч огневой^[1592]

И, обвиваясь как венок текучий,

Замкнул ее в свой вихорь круговой.

Сладчайшие из всех земных созвучий,

Чья прелесть больше всех душе мила,

Казались бы как треск раздранной тучи,

В сравненье с этой лирой, чья хвала

Венчала блеск прекрасного сапфира,

Которым твердь светлейшая светла.

«Я вьюсь, любовью чистых сил эфира,

Вкруг радости, которую нам шлет

Утроба, несшая надежду мира;

И буду виться, госпожа высот,

Пока не взыдешь к сыну и святые

Не освятит просторы твой приход».

Такой печатью звоны кольцевые

Запечатлелись; и согласный зов

Взлетел от всех огней, воззвав к Марии.

Всех свитков мира царственный покров,^[1593]

Дыханьем божьим жарче оживляем

И к богу ближе остальных кругов,

Нас осенял своим исподним краем

Так высоко, что был еще незрим

И там, где я стоял, неразличаем;

Я был бессилен зрением моим

Последовать за пламенем венчанным,

Вознесшимся за семенем своим.^[1594]

Как, утоленный молоком желанным,

Младенец руки к матери стремит,

С горячим чувством, внешне излиянным,

Так каждый из огней был кверху взвит

Вершиной, изъявляя ту отраду,

Которую Мария им дарит.

Они недвижно представали взгляду,

«Regina coeli»^[1595] воспевая так,

Что я доныне чувствую усладу.

О, до чего прекрасный собран злак

Ларями этими,^[1596] и как богато,

И как посев их на земле был благ!

Здесь радует сокровище, когда-то

Стяжанное у Вавилонских вод

В изгнанье слезном, где отверглось злато.^[1597]

Здесь древний сонм и новый сонм^[1598] цветет,

И празднует свой подвиг величавый,

Под сыном бога и Марии, тот,

Кто наделен ключами этой славы.^[1599]