Кладбище в Столенграде большое и неуютное. Посконичи полагают, что мертвым уют ни к чему, а живым и так сойдет.
Не дошли еще руки у короля Стремглава до погоста, не успел он его обустроить, как в иных землях, — чтобы мог человек в грустную минуту пойти, полюбоваться каменными фигурами, почитать надписи, сделанные на черных плитах, посидеть на скамейке под темными елями (кипарисы в Посконии не росли), подумать, помянуть ушедших, попечалиться о себе и обо всем роде человеческом, поплакать и на время успокоиться.
Даже почва здесь была какая‑то негостеприимная — рыжая охристая глина, зимой превращавшаяся в камень.
Королевские стражники — старые, надежные мужики — разрывали свежую могилу и шептались между собою, изредка опасливо поглядывая на стоящего поодаль Стремглава.
— Он, как сыновья со двора съехали, чудесить начал…
— Тебе бы так чудесить! Остался один как перст! Только старца схоронил — ан и лучший друг в сырую землю подался…
— Может, он у нас некромантом заделался?
|
|
— Скажешь тоже! Он колдовство на дух не переносит!
— А помнишь, как тогда, ну… когда королева‑то?
— Не болтай! Не нашего это ума дело!
— На что же ему мертвый Ироня понадобился?
— Значит, понадобился. У мертвых много чего интересного можно узнать!
— Жалко Ироню. Я его еще по мятежному времени знал…
— Как‑то поспешно его похоронили вслед за старцем. Ни тебе тризны, ни музыки…
— Стой, а это что за будыль торчит?
— Это бамбук называется, южное дерево…
— Смотри, прямо в крышку уходит! Ой, нечисто здесь!
— Помалкивай! Тех, кто шута Ироню погребал, от службы освободили и по дальним деревням разослали, земельный надел дали с хорошим пенсионом! Будем молчать — может, и нам повезет. Надоел мне этот город…
— Лезь с веревками вниз, ты помоложе… Да не подводи так близко к краю!
— Тихо! Батька Стремглав идет!
— Ну, вы скоро там, волки сивые?
— Сейчас, ваше величество!
Гроб вытянули и поставили на землю. С торчащим из него высоким коленчатым стеблем он походил на лодку с мачтой — да ведь у варягов, к примеру, и хоронят в ладьях.
— Все, — сказал король. — Спасибо. Ступайте к майордому, он знает, что с вами делать. Служили вы мне хорошо, доживайте век спокойно… Если только сужден нам этот покой! А факелы оставьте.
Стражники, кланяясь и бормоча благодарности, исчезли во тьме.
Король подошел к гробу, выдернул бамбуковый стебель, отбросил его в сторону, поднял лопату и подцепил крышку — только гвозди взвизгнули в кладбищенской тишине.
— Природа, мать зеленая! Неужели получилось?
— Хрен с вами, государь! — раздалось из гроба. — Дуракам везет. Килострат мне ничего не гарантировал. Да ты хоть руку‑то подай, боевой товарищ!
|
|
Стремглав протянул руку.
Горбатый шут ухватился за нее, но… восстал из гроба совсем не горбун. Поднялся из домовины высокий стройный человек самого совершенного сложения.
Ироню бонжурские воины называли иногда в шутку «железный рыцарь Эйрон». Именно такой и восстал.
Король обошел приятеля, присвистнул:
— Ну, хорош! Теперь тебе точно быть коннетаблем!
— Не раньше, государь, чем принцев разыщу, да и то еще подумаю…
— Оголодал за неделю?
— Есть маленько.
Ироня сделал шаг, наладился было упасть, но Стремглав подставил свое плечо.
— Тебя и не узнать нынче!
— Так ведь у покойников борода быстро растет! И хорошо, что не узнают. А то принцы недовольны станут, что к ним опять няньку приставили…
— Только были бы живы, а там пусть ворчат, сколько влезет, — с тоской сказал король. — Нет, безумец я все‑таки!
— Торопыга ты безбашенный, — сказал шут (да какой шут? На вид — герцог, не меньше!). — Вот сейчас подкреплюсь немножко — и в дорогу.
— Сколько раз в жизни я слышал, что горбатого, мол, могила исправит, — сказал Стремглав, — а не думал, что пословицу можно проверить делом.
— Я бы и сам не додумался… — ответил Ироня и вдруг воскликнул: — Государь! Я теперь на огонь могу глядеть и не смеяться! Вот спасибо Килострату! Когда он по дороге мне об этом толковал, я‑то думал — хмельная болтовня… Кроме того, без его снадобья вряд ли бы такое средство сработало.
— Страшно было?
— А ты думаешь! Пока лежал, всю свою жизнь вспомнил и обдумал до мгновения. А как жизнь вся кончилась, стали мерещиться в темноте такие гнусные хари, каких сроду не видел: певец беззубый, лебедь рябой, бабка Босомыга, три нетопыря, лысый волк и семеро из мешка. Вот где я страху натерпелся! Не заметил, как седьмица пролетела! Килострат же этот последний глоток эликсира берег для себя. А потом говорит: не хочу, мол, смотреть, как все мои труды прахом пойдут. Я, говорит, все сделал, что было в моих силах, а теперь извольте сами. Ну да пророчество его ты сам ведь слышал.
— То‑то что слышал. А понять ничего не понял. Как может белый конь быть вороным, а вороной — белым?
— Ну, может, он оговорился. На белом коне и на вороном… Постой, да не про тех ли он коней говорил, на которых мальчики поехали?
И чуть было снова не упал.
Стремглав взвалил шута на плечи и понес в сторону королевского терема.
— Это вздор, — говорил он, сопя. — Коней они уже потеряли, а может, и головы. Какие из них спасители?
— Ничего, — отозвался Ироня. — Спасение, бывает, оттуда приходит, откуда и не ждешь сроду. Помнишь ли, как помирали мы от жажды в русле высохшей речки? Кто нас тогда выручил? Одноногий карлик.
— Найди их, верни. Ничего не пожалею.
— Найти найду, — сказал Ироня. — А если я их только в Бонжурии догоню? И оттуда возвращаться? Детям целый год терять? В невежестве жить? Ты лучше, пока я странствую, наладь почтовую службу. Мы тебе все вместе напишем, как и что. Только коня мне подбери не белого и не вороного, а буланого: очень я эту масть уважаю…
И уснул — будто в могиле выспаться не было времени.