Глава 23. Мы не могли наговориться

12 13 14 15 16 17 18

Мы не могли наговориться…

— Может быть, можно найти другое решение нашей проблемы?

— Разве она существует? Ее нет. Все просто: либо мы едем, либо

нет. Все остальное не стоит и цента. И, знаешь, я считаю своим долгом…

— Ты мне ничего не должен. Я давно простила тебя.

— Есть за что?

— А ты как думаешь?

Я не думал никак.

— Ты помнишь наш Млечный путь, — спросила Аня, рассматривая ночное небо, — там, у нас небо — это пастбище звезд, а здесь их, кажется, совсем мало, зато они такие сочные, яркие…

— Наши звезды куда красивее, — возразил я.

— Я ждала этой минуты долгие годы, и вот, когда она, наконец, приплелась ко мне на худосочных ногах, я вдруг поняла: поздно. Знаешь, сколько мне лет?

Аня посмотрела на меня взглядом полным откровенного разочарования и добавила, глядя теперь куда-то в ночь:

— Мечта умерла…

Эти два слова были произнесены с такой печалью и скорбью в голосе, что у меня оборвалось сердце. Ей, бедняге, казалось, что у нее больше нет воли что-либо изменить. Я знал, что в такие минуты отчаяния никакие слова утешения не нужны. Необходимо переждать и заставить ее думать о другом. Я взял ее под руку и отвел подальше от парапета моста.

— Да нет, — рассмеялась она, — я не прыгну в воду! Ты не понял! Просто мой мозг похож на пустую бочку.

— Неправда, твой мозг — это свет в ночи. У тебя в голове есть все, без чего нам не обойтись.

Мне ничего и нужно было понимать, мы шли по пешеходному тротуару, освещенному желтым светом светильников, я положил ей руку на плечо и коротко прижал к себе.

— Я знаю, — сказал я, — я тебя знаю.

— Да, — сказала она, — ты знаешь… Ты знаешь, что, если тебе это надо, я — готова. Теперь я для тебя — раскрытая книга.

Она сделала широкий шаг вперед и повернулась ко мне через левое плечо.

— Если это тебе поможет.

Я знал, что Аня из тех, кто будет любить всегда, и в черные дни поражений, и в радостные дни побед.

— Поможет, — сказал я тихо, — и ноги у меня не худосочные, а сильные и красивые. Как у тебя. И хоть я не танцор, но крепко стою на ногах, да будет и это тебе известно.

— Да ладно тебе, лучше скажи: я тебе нравлюсь такой, огненной?

— Да. Такой жаркой — да!

— Признайся: ты становишься неравнодушным ко мне.

— А разве есть равнодушные?

Только мне одному, сказала она, и никому больше, она могла рассказать о тех ямах и терниях, которые встречались ей на пути к своему кажущемуся благополучию.

— И хотя оно до сих пор держится на волоске, — сказала она, — с тобой я ожила.

Я давно ждал этого признания. Она сидела на троне своей пирамиды, на самой ее верхотуре — ведь выше некуда! и с этой высоты смотрела на мир, припавший в смирении к ее ногам. Умна, красива, здорова, богата… Речь ее звучна и чиста, движения изысканны и грациозны. Ее коснулись лучи славы и высветили все ее достоинства. Она желанная женщина принцев и королей, писаных красавцев и толстосумов. Чего еще желать!? Жить в радости и с таким счастьем, смело входить в любые двери и решительно добиваться своей цели — таким стало ее кредо. Она горда своими успехами и несет их, как солдат несет на груди звезду героя. Она светилась и сверкала в лучах собственных достижений, у нее всегда все было хорошо и прекрасно, и улыбка не сходила с ее лица, а глаза лучились от счастья. Все ее «хочу», почти все, были выполнимы, все желания удовлетворяемы. Она обрела абсолютную степень свободы. У нее не было даже семьи, хотя она была замужем, не было детей, крепкого мужского плеча и широкой спины, за которой можно было бы спрятаться от бурь бытия, и это, наверняка, ее огорчало.

— Эта страна была добра ко мне, — говорила Аня, — и я благодарна ей…

Мы шли по самому старому в Париже Новому мосту. А на самом донышке моей души уже теплилась надежда, что мне все-таки удастся уговорить Аню.

— Значит, я могу рассчитывать?..

— Ты слишком спешишь потерять меня.

Мы брели рука в руке.

— Решиться на безумие, — неожиданно произнесла Аня, — меня призывает блеск твоих глаз.

— У нас просто нет времени на ожидание славы.

— Ты мне нравишься, и это путает все мои карты. Но я не уверена, что…

— Ты должна мне верить. Пирамида — это, пожалуй, единственное мое успешное предприятие.

— Это только помпа, прожект и шум, докучающий шум. Терпеть не могу дилетантов и невежд.

— Ты не поняла. Пирамида — это целое мировоззрение, если хочешь — это новая религия. И еще это моя манера думать.

— Я все еще не могу взять в толк, кто же ты на самом деле?