Власть слова и слово власти

Поскольку магию определяют именно как искусство воздействовать на вещи словом, то естественно возникает гипотеза о власти языка. Социальная жизнь представляет собой ткань магических отношений, но природу этих отношений предстоит теоретически объяснить. При этом следует избежать подводных кам­ней двоякого рода: отказа от признания действенности слова и, в более общем плане, действительности символического; пленения магией, которое лишает способности рассуждать.

Чтобы избежать первой опасности, достаточно привести здесь пример пара-дигмального плана, пример символической действенности слова в той сфере, где она проявляется в самом чистом виде. Речь идет о воздействии на тело озна­чающего. Вся Фрейдова теория истерии доказывает, что тело пораженного ею человека является как бы памятником, на котором высечено нечто бессозна­тельное, структурированное наподобие языка. Проиллюстрировать это воздей­ствие означающего можно, например, на основе выводов, которые получил Фрейд, сравнивая органические и истерические параличи. Причинами пер­вых становятся нарушения центральной или периферической нервной системы; пораженные зоны соответствуют определенным зонам мозга и нервным узлам. Истерические же параличи парадоксальны с точки зрения анатомии. Так, у од­ной из пациенток полностью отнялась рука, но плечо сохраняло подвижность. Такое расхождение между атласом человеческого тела, составленным позитив­ной наукой, и телом больной истерией заставляло утверждать, что больная лжет, симулирует недуг, преувеличивает его. Вместе с Жаком Лаканом скажем, что ее желание нарушало порядок, установленный хозяином. При таком понимании истерический припадок рассматривался в качестве ложного эпилептического приступа. Фрейд в своих работах полностью пересмотрел распространенную в его время концепцию истерии: эта болезнь не симуляция, истинная причина ее кроется в желаниях субъекта. Парализованная рука не обман, не притворство. Пациентка, у которой отнялась рука, хотела дать пощечину своему ребенку; торможение этого разрушительного импульса запечатлелось в ее теле. Самым удивительным оказалось то, что пораженные истерической эпилепсией части тела точно накладывались не на карту анатомического строения (седалищный

ЧАСТЬ III. Артикуляции политики

нерв), а на словесную карту (рука, плечо, бедро). В те времена даже такие меди­цинские светила, как Шарко, усматривали первопричины истерии в динами­ческих и переходных нарушениях. Фрейд же, проявив теоретическую смелость, стал доказывать, что нарушения при истерических параличах вызваны фактора­ми другого порядка — бессознательного. Следуя Лакану, скажем, что здесь дей­ствует логика означающего, которое структурирует бессознательное. Таким об­разом, истерический припадок вызывается не электрическим церебральным хаосом, как при эпилептическом припадке. Механизм этой болезни сродни половому акту, а ее природу следует искать в сфере наслаждения.

Истерический паралич — это настоящий паралич, но это паралич «мысли о руке». Скажем, это паралич, при котором рука тела обездвижена в качестве оз­начающего «рука». Выводы такого рода противостоят доктринам, видящим в языке лишь копию мира; действенность же языка в таких доктринах определя­ется количеством энергии, которую он получает от сил механического проис­хождения. Разумеется, не всякое действие относится к языковому порядку (это мнение — doxa — общепринято, вряд ли стоит о нем особо упоминать). Напро­тив, мы должны подчеркнуть, что статус языкового поля — это не статус второ­степенной или случайной причины. Слово оказывает самое существенное воз­действие и полно проявляет себя в рамках своей специфической рациональнос­ти. Конечно, истерия выражается так, как если бы анатомии не существовало, но воздействие болезни на тело и страдания, ею причиняемые, от этого не ста­новятся менее реальными. Можно было бы даже сказать, что истерия более ре­альна, чем какая-либо органическая болезнь, ибо этот недуг не поддается лече­нию, если только не прибегнуть к особому механизму, разработанному Фрей­дом и называющемуся психоанализом¹. Целый ряд проблем политической со­циологии следует понимать прежде всего исходя из изложенного подхода, а не из гипотезы о том, что символический порядок лишь повторяет или усиливает порядок, основанный на соотношении сил.