2015-06-16
213
Когда мы вошли наконец в лабораторный корпус, нас охватил непривычный трепет. Давно, целых тысячу лет, мы не брали в руки колбочки и пипетки, не заглядывали в микроскоп, не следили за поведением своих клеточек и хромосом. И теперь, живя уже в лоне своих представлений о новой жизни, мы были охвачены трепетом ваятеля, если хочешь, — Творца!
Да, это была наша Sancta sanctorum! (Святая святых! — лат.).
— О, Пресвятая Мадонна! — воскликнул Стас.— Не дай мне упасть!
Юля улыбнулась. Она лишь коротко встряхнула головой из стороны в сторону, привычно, как она всегда это делает, освобождая лицо от водопада черных как смоль блестящих волос, и чтобы немо, одним лишь грациозным движением, привлечь наше внимание, свела лопатки, расправив свои мирные гордые прекрасные плечи.
— Дай нам, Господи, силы, — произнесла она тихо, — изменить, то, что мы в состоянии изменить, мужество перенести то, что мы изменить не можем и мудрость отличить одно от другого.
Главное — отличить!
У меня, смешно вспомнить, задрожали коленки. Мне показалось, что я уже слышал когда-то эту ее просьбу. Но теперь она просила Небо от имени всех нас. Мы уповали на Его помощь, и все, все свои надежды связывали с теплом и заботой Его рук. Каждый прекрасно понимал, что на кон была брошена и его жизнь. Все операции минута за минутой были расписаны на бумаге, но одно дело бумага, план, инструкция или схема и другое дело — работа руками, головой и руками, каждой извилиной, каждой клеточкой. Нельзя было допустить ни единого промаха. Да, нужно было что-то брать, куда-то смотреть, спрашивать соседа, отдавать команды и исполнять чьи-то просьбы, ждать, молчать, поспевать… И глядеть в оба. Одним словом — работать. Не допуская осечек. Аня тоже чувствовала себя далеко не в своей тарелке, ей казалось, что все валится у нее из рук, и мы все как могли помогали ей и подбадривали друг друга. Особенно старалась Юлия. Ее нежное участие придавало Ане уверенности, и со временем они привыкли друг к другу.
Что-то действительно звякало, жужжало, хрустело, звенело, капало, шипело и мигало, мы дружно шутили, затем Юра сказал:
— Я готов.
Мы, как всегда ждали от него чего-то большего, подробных разъяснений, напутствий, остроумных реплик, но он не произнес больше ни слова.
— Кто хочет сушеных кальмаров?
Стас, чтобы снять всеобщее напряжение, вышел на середину с огромным хрустящим мешком в руке.
— Отстань! — сказала Наоми на чистом русском.
— Хотите, я вам спою? — спросила Кайли.
— Давай, — сказал Филипп.
— У нас нет таких денег, чтобы с тобой расплатиться, — сказал Вит.
— Я дорого не возьму, — улыбнулась Кайли, — ну, так…
— Мне нравится, как ты поешь, — сказала Гитана.
Утро стояло солнечное, сквозь приспущенные белые жалюзи сочились яркие белые солнечные лучи, играя белыми зайчиками на белом мраморе прохладного пола. Мир мягкого белого света наполнил не только лабораторию, но и наши души, и наши надежды, мы и сами были во всем белом: белые шапочки, белые маски, белые халаты, белые штаны, белые бахилы… Даже Жора, никогда не снимавший во время эксперимента своего черного халата, сегодня был непривычно бел. Жужжали кондиционеры, мигали разноцветные лампочки, бежали поперек экранов компьютеров какие-то полосы, все было готово и ждало начала. Да, решение было принято, и лучшее решение заключалось в том, чтобы не отступать от него. Мы и не отступали. Обладая воображением, достаточно богатым, чтобы мечту сделать былью, мы были твердо убеждены, что сказка, наконец, оживет. Да, мы пустились в увлекательное плавание и надеялись на скорый успех.
— И ты, — спрашивает Лена, — и ты тоже весь сосредоточился на работе? Выздоровел?
— Весь! А я никогда и не болел!
— Ага… Не скажи… А Тина?
— А что Тина? Тины тогда еще не было с нами.
— Никогда не поверю, что ты так легко…
Я тоже не верил: я выбросил её из головы — кыш! На время, конечно, только на это время. Время «Ч»! Есть такое правило в деле — только дело! Я и выбросил Тинку. Да запросто! Кыш! Брысь, кошечка, брысь!..
— Да ладно, — произношу я, улыбнувшись, — ты же знаешь меня: ради дела я готов… Жертвы неизбежны, сама понимаешь.
Тина — как жертва! Так я ещё не думал. Агнц божий, ягнёночек… И поделом, и поделом! Ради нового мира Он отдал в жертву собственного Сына. Мир и обновился. И вот сейчас новый виток обновления — жертвы неизбежны! Вот и берите вашу Тину — нате! Хорошего не жалко! Ради обновления! Рыжая, правда, как… как апельсин. Из рыжих получается классное мумие… человеческое. Лечит все болезни!
Recipe: взять рыжую упитанную молочнолицую деву, усадить в глиняный горшок, залить мёдом, приправить пряностями, чем-то там ещё в известных пропорциях, запаять горловину горшка и зарыть в известном месте на известную глубину… Выдерживать сто лет. Пользовать тяжело больных по известной схеме…
Мир тяжело болен! Тина — как эликсир выздоровления. Пусть даже в виде человеческого мумие. Не биодобавка же! Эликсир выздоровления и бессмертия, и Бессмертия! Лучше — не придумаешь! А зачем её еще нам держать?
Тина и Иисус?..
Сравнил…
— Верь, — говорю я, — выбросил я твою Тинку на мусорник! Ты же меня знаешь: сказано — сделано! «И за боооорт её бросаает в набежаааавшую волнуууу…», — пою я.
— Знаю, знаю… Сказано, сделано… Значит, за борт?
Ах, эта Ленка! Знает уже меня как облупленного! От неё не спрячешься!
Тина — как Иисус!
От такого — умопомрачение…
Я ничего не выдумал — веление времени!
O, tempora, o, mores! (О, времена, о, нравы! — лат.)
Надо хорошенько поэксплуатировать эту идею!
— Никуда я её не выбросил, — успокаиваю я Лену, — такие — не выбрасываются! Ты меня понимаешь?
— Как никогда!
Тинка — как спаситель. Как Спаситель!
Не промахнуться бы, думаю я, не подвинуться бы…
Умом…
