Глава 3. Я убедительно просил Юлю уехать на пару недель хоть на юг, хоть на север, хоть в свою любимую деревню на берегу самой чистой в России реки

Я убедительно просил Юлю уехать на пару недель хоть на юг, хоть на север, хоть в свою любимую деревню на берегу самой чистой в России реки, в любой конец света, только бы не видеть ее перед глазами.

— Хорошо!..

Это «Хорошо!» ничего не меняло: Юля со всеми моими доводами соглашалась, даже убеждала меня в том, что без нее я смогу, наконец, смогу, дописать свои тезисы. Она мне — не помощник! Вот так!..

Эта мысль открывает новое (или давно забытое) чувство — чувство удивления. Сегодня меня трудно чем-либо удивить!

Оказалось вот что: Юля… С Юлей… Без нее. Она… Я затрудняюсь даже сформулировать причину своего отношения к Юлии — удивительного, на мой взгляд, отношения! И это меня тоже удивляет.

— А помнишь, — спрашивает она, — помнишь?..

И читает:

Да, совершенству не нужна хвала.

Но ты ни слов, ни красок не жалей,

Чтоб в славе красота пережила …

Она смотрит на меня в ожидании. И произношу следующую строку:

Свой золотом покрытый мавзолей.

— Конечно, — говорю я, — конечно, помню.

Она — совершенна, думаю я.

Целыми днями мы просто валялись на пляже… Я ловлю себя на мысли: в жизни я не видел таких смелых ног!

— Ты прям запутался в этих смелых ногах, — говорит Лена. — Поясни: это твой бзик?

— De l’audase, encore de l’audase, toujours de l’audase (Смелость, еще смелость, всегда смелость, — Фр.), — это про Юлю, — говорю я, — про её ноги!

— Она у тебя — воплощённое совершенство!

— Её мир полон гармонии…

— Да-да… Но везде только люди, только люди... И твоя Юля… А что Тина?

— Тина…

— Она как-то выпала из игры.

— Тина…

Это всё, что я мог сказать.

Почему я признаю себя причастным к нарушению порядка вещей во всей Вселенной? Я, что называется, попался и начинаю злиться от того, что чувствую себя беспомощным противостоять такому жаркому натиску справедливости и простоты.

— О чём ты? — спрашивает Лена.

Я знаю, что еще несколько Юлиных поучительных слов и мое беспримерное терпение меня подведет. Я даже могу сорваться на крик, одинокий крик в сосновой тишине ночного леса. Так кричат только сычи. Я сравниваю себя с ними — похож! Еще секунда и я буду ослеплен собственным безумством… Хватит!

— Ты смеешься надо мной.

— Ничуть. Единство всего и всех, и любовь во всем. От этого не спрячешься, не отмахнешься, понимаешь...

Когда, стараясь удержать себя в руках, призывая на помощь выдержку и самообладание, я представляю себе, что творится в моей душе, в теле, пронизанном жилами, по которым бешено журча и смеясь катятся, как с высокой горы, красные шарики крови, эти злые эритроциты и белые — лейкоциты, и разные другие — и голубые, и розовые, и синие от натуги и усердия, омытые кипящей соленой плазмой, пересыщенной всякими там простагландинами и гормонами, ферментами и витаминами…

Я просто пугаюсь!

А что говорить о катехоламинах! Они словно взбесились от злости!

Адреналин! Адреналин!.. Он пропитывает даже поры!

На основе знаний о действии адреналина я мог бы создать теорию человеческой злости, если не теорию зла, да земного зла. Зло исходит от человека, в этом нет никаких сомнений, и адреналину принадлежит здесь не последняя роль. Можно притянуть за уши и другие катехоламины и другие гормоны стресса, разные там кортизоны и ксенобиотики, в общем-то все, что известно науке, притянуть и создать стройную теорию зла.

Было бы красиво!

Но я предпочитаю заниматься добром, разложить по полочкам человеческие добродетели, каждую назвать своим именем (называют же хлеб хлебом, а золото золотом, и каждый знает им цену и применение, и толк, и пользу), обозначить их класс, вес, рецепты применения. Сегодня это под силу каждому…

Теория добра!

Было бы брависсимо!

Как тепло и необычно это звучит! И как величественно! Эти явления тонкого мира рассыпаны везде. Люди просто слепы. Нам нельзя уставать распознавать эти россыпи! Ведь крылья, несущие нас к Небу, сотканы нашими устремлениями.

Юля просто поражена моим невежеством:

— Как так?!! Разве ты этого не знал?!! Ведь Лукоморье… У Пушкина же! Вспомни: «У Лукоморья дуб зелёный, Златая цепь на дубе том…».

— Что такое «надубетом»? — спрашиваю я.

Ёрничаю…

Юля вне себя: она поражена не только моим невежеством, но и моей распущенностью:

— Перестань, наконец! Ты меня убиваешь!

И моим вульгарным воспитанием:

— Ты можешь убрать свои ноги со стола?!

И не подумаю!

— Рест, да ты хам!..

А что: ничто человеческое мне ведь тоже не чуждо!

— Смелые? — спрашивает Лена.