Глава 6. Ураганный рост наших детей требовал и ураганного усвоения знаний

Ураганный рост наших детей требовал и ураганного усвоения знаний. Отрадно заметить, что вся мировая история, на которую были, так сказать, способны наши няни и педагоги, усваивалась юными головами, как манная каша на крестьянском масле. Мы просто диву давались: мириады исторических дат, миллионы имен, сотни тысяч событий, правила математики, законы физики, химии, биологии… Скажем, закон биологической целесообразности принятия политических решений для них был так же прост и понятен, как закон повторяемости случайных событий. Любо было смотреть, как они управлялись с задачками по прикладной генетике, строя виртуальные образы тел гениев и каких-то там упырей с заданными свойствами. Не вызывал никаких трудностей поиск феноменологических проявлений сложных комбинаций растительных и животных генов. Они легко создавали всяких семихвостых и семидесятиглазых химер с пшеничными колосьями вместо бровей или с пальмовыми ушами, или русалок с рыбьим хвостом, циклопов с кактусами на голове, словом творили, кто во что был горазд. И все им нравилось. Генная комбинаторика оказалась самой излюбленной их игрой. Можно было просто с ума сдуреть от бесчисленных композиций генов, какими были забиты головы этих маленьких творцов и ваятелей. Эти хитроумные Франкенштейны и Леонардо да Винчи поражали на каждом шагу. Юркие умом, они нас и радовали, и настораживали — были проблемы с… трупами этих химер. Не могли же мы их впускать в нашу жизнь! Перерабатывали… Перемалывали… Обычное дело…

— Но хоть один из них вырвался из вашей резервации? — спрашивает Лена.

— Ты же знаешь… Я рассказывал тебе об Азе, о Гуинплене…

— Вы их нашли?

— Лучше бы не находили.

— А кроме Гуинплена кто ещё?

Чтобы не отвечать я прикуриваю сигарету.

— Как я уже говорил, — продолжаю я, — трудности с обучением были у Эйнштейна. Маленький Эйни не мог для себя уяснить, зачем забивать голову всякими химическими элементами, их атомными весами и электронными оболочками, если все их легко можно было отыскать вялым клюком на экране айфона.

— Эйнштейний, — говорил он, — вот смотри…

Справку об Эйнштейне, его краткую биографию, род занятий, основные научные работы и основные положения теории относительности маленький Эйни рассказывал без запинки. Ему нравилось рассказывать об этом больше, чем, скажем, о походах Александра Македонского и границах его царства. Нам это было понятно, но Эйни ведь не знал, что он сам Эйнштейн. Ему и не надо было это знать. Всему свое время. Хотя он мог подвергнуть генетическому анализу и свой геном, и легко установить, не только кто он, но и кто тут есть кто. Кто, например, этот самый Маркс? Или кто, скажем, эта кроха Нефи, на которую положил глаз дядя Жорж? Всем бросалось в глаза, что Жора покровительствовал не только Нефертити, но сам взялся за воспитание Сары и Таис. И Эйни, крохотный Эйни уже взревновал? Не думаю. Ревность, как свойство натуры, как человеческое качество была искоренена в каждом из них. Не только ревность, но и множество других качеств, скажем, зависть, злость… Их гены были напрочь зарепрессированы, а некоторые, скажем, гены жестокости и насилия, выжжены из генома каленым железом. И навеки вырезаны из генофонда народа. Да-да, навсегда, навеки… Жадность, невежество…

— Какого народа?

— Нашего! Природа не терпит насилия. Наш народ — народ Пирамиды, идет от сердца, от Бога, а не от шального ума строителей светлого будущего. Трудно было поверить, что то, что было задумано когда-нибудь сбудется. Я жил в постоянном страхе, что вот-вот что-то произойдет, случится непредвиденное, какой-нибудь страшный ливень или вулкан, землетрясение, эпидемия чумы или атипичного гриппа, да мало ли что может вдруг взять и свалиться на нашу голову. Бог миловал. Наши дети росли, планы сбывались. Бог миловал.

— Бог? — спрашивает Лена.

— А кто же ещё? Мы и сами, правда, лезли из кожи вон, чтобы…

— Да уж…

— И поскольку дети наши росли, как грибы, нужно было думать о воспитании. Воспитание и образование — два кита, без которых невозможно воплощение фенотипа личности. Гениальные, на наш взгляд, геномы теперь должны проявиться в качественных фенотипах. Зерно должно попасть в благодатную почву. В этом никого убеждать не надо, все это ясно, как день. Если ты хорошо образован и у тебя царское воспитание, то и царство твое процветает всемерно. Возьми Соломона. Даже тысяча женщин ему не в упрек. Но если ты ни ухом, ни рылом… Скажем, если бы Сталин, эта самая знаменитая, по словам Юры, самая знаменитая посредственность, крепко выучил «не убий», прочитал с пометками на полях Ксенофонта или хорошо усвоил правило золотого сечения, мир был бы другим. Ведь достаточно двух-трех слов («И ты, Брут?!»), чтобы мир стал добрее. Может быть, он начитался Шекспира? Ведь театр его придуманной жизни — беспрерывная сплошная трагедия. Никто не может сказать убедительно, читал ли он «Витязя в тигровой шкуре». Да, чтобы править страной хорошо, нужно знать, чем уже дышала планета. Опыт жизни людей, поколений — неоспоримо краеугольная штука. Опыт жизни людей… Скажем, атланты. Беспрецедентный пример Атлантиды! Читал ли Сталин Платона? Или Бэкона? Беспримерно завистливый, разве он не завидовал царю атлантов?

— А ты, — спрашивает Лена, — ты завидуешь этому царю?

— Атлантов, что ли? Я же его в глаза не видел!

Лена только улыбается.

— На все эти вопросы, — продолжаю я, — мы должны были знать ответы. В третьем или пятом, не помню уже, кажется, в третьем, нет в четвертом, точно в четвертом эшелоне мы планировали клонировать и Джугашвили. Маленький веселый Сосо должен был появиться на свет. Как же без Сосо, как же, как же?! Кем он станет, наш славный Сосо? На этот вопрос мы не знали ответа.

— Священником, — предположила Тамара.

— Костоправом, — сказал Стас.

— Или верным заветам Ленина строителем коммунизма.

— А генералиссимусом, а вождем не хотите?

(Тина, кстати, обещала раскрыть мне личность Сталина, разложить по полочкам все его достоинства и недостатки, но вот пока только…Обещания… Подожду).

Мы боялись не успеть, опоздать. Все для нас было впервые. Как вбить в голову, растущего не по дням, а по минутам малыша основы физики, химии, математики, ознакомить его с техникой рисования, научить правильно держать нож или вилку, отличать «фа» от «ля», приучить делать гимнастику по Ушкову? С языками, правда, было полегче, они их изучали во сне. Крепкий сон был хорош и для запоминания хода истории, знаменательных дат, знаменитых имен. Когда был всемирный потоп, отчего вымерли мамонты, в эпоху ли голоцена появился человек и произошел ли он от обезьяны, все это было у нас на слуху, и мы сами многое узнавали впервые, и учились вместе со своими учениками.

— А когда был залит Тихий океан? — спрашивает Лена.

Так она уводит меня от темы.

— Что, — спрашиваю я, — пора?

— У тебя есть ещё полчаса, — говорит Лена.

— Ух, — говорю я, — ну держись, милая…

Полчаса пролетают как миг!

К рассказу я приступаю лишь на следующий день.

— Итак, значит, — говорю я, — да-да…

— Тихий океан, — напоминает мне Лена, — был залит… Ты так и не ответил.

Я помню, на чём я остановился — образование!

— И мы учились вместе с ними! Так молодая мама, — говорю я, — занимаясь с первоклашкой уроками, проходит очередной виток обучения со всеми его новинками и сложностями. По утрам можно было слышать разноязычные звонкие голоса, в которых нам ничего нельзя было разобрать, кроме звона восторга, но малыши наши с полуслова понимали друг друга и щебетали, как горлицы и чирикали, как весной воробьи. Мы не могли нарадоваться, а они росли на глазах.

Никто из них ведь не знал, что они двойники, что Напи — это Наполеон, ни Лео — Леонардо да Винчи.

— А Ленин? Как вы назвали Ленина?

— Воська! Смешно, правда? Воська! А Жора — Волей… С ним потом была куча проблем.

— С Жорой?

— С Волей. Он в полной мере, что называется, дал волю рукам, и нам пришлось сделать ему обрезание. Видимо, клеточки его крайней плоти…

— Брось!..

— А как можно еще объяснить эту его неусыпную тягу?

— А другие, Сократ, Эхнатон?

— Эхнатон делал гимнастику фараонов: ручонки в стороны на четыре секунды задержать дыхание и напрячь все мышцы, затем — руки вверх… А Ушков настойчиво лип к каждому со своей вращательной гимнастикой. По его мнению нет ничего более эффективного для поддержания здорового образа жизни, чем ежедневные упражнения для суставов. Он просто прилипал к каждому из нас со своими круговыми движениями головой, руками, ногами и тазом, и каждой фалангой каждого пальца на руках и ногах, и даже суставами копчика, донимал он, и если кто-то недоумевал — как это? — он тут же показывал на собственном примере. Нужно попеременно в обе стороны прокрутить от тридцати раз каждый сустав, считал он, и никакая болезнь к тебе не пристанет. И хотя каждый из нас волен был подобрать себе гимнастику по вкусу, мы очень старались потрафить Ушкову, и он этому был бесконечно рад.

— Слушай, ну а Переметчика вы своей Светлане клонировали? Кто он такой, этот Переметчик?

— Я же говорил: да, клонировали. О! Это воплощение…

— Не повторяйся, знаю уже! Но зачем же он так понадобился вашей Светлане?

— У кого что болит…

— И она с ним спала?

— Он же голубой! — возмущалась Кэт. — Как медный купорос! И спит с ним не ваша Светлана, а этот… узколобый рябой упырь… Ну тот, что…

— Что «что»?

— Тот, у которого лоб так узок, что нет места даже для одной складки.

— А Светка? Она спит с ним?

— С кем?

— С кем, с кем? Ну… с этим? Или она и с тем, и с этим?

— Слушайте, — не выдержал Жора, — не пошли бы вы в глубокую задницу со своими узколобыми и голубыми Переметчиками! И с их Светкой!

— Жора ваш очень щедр на глубокие задницы, — замечает Лена.

— Его хлебом не корми — дай послать туда кого-нибудь…

Умилительно было видеть, как день за днем, даже час за часом росли и крепли наши мальчиши-крепыши. Мы не успевали менять им сначала подгузники, а затем наряды. Новые джинсы, впервые свободно надетые вчера вечером, назавтра уже стесняли движение, поэтому в домашних условиях мы предлагали им легкие брюки или шорты одноразового использования. Так же часто менялись носки и кроссовки, рубашки и смокинги.

— Как быстро растут ногти! Едва успеваю стричь…

Мы просто сбились с ног в поисках достойного имущественного обеспечения то Цезаря, то царя Соломона.

— Вчера я свободно входил в эту низкую дверь, а сегодня чуть голову себе косяком не провалил…

Так возмущался тщедушный Эйни. Когда он подрос, Жора спросил его: что

есть Бог? Что такое религия? Эйни ни на шаг не отступился от своих генов.

— Слово «Бог», — сказал он, — для меня является не более, чем выражением и продуктом человеческой слабости, а Библия — коллекцией достойных, но тем не менее примитивных легенд, которые выглядят весьма по-детски.

В то время ему было уже три месяца.

— А что ты можешь сказать о своем народе, его религии? — спросил Жора.

Эйни был уже на полголовы выше Жоры.

— Для меня религия евреев, — сказал он, — как и все прочие, является воплощением самых детских суеверий. А еврейский народ, к чьему образу мыслей я испытываю глубокое уважение, для меня ничем не лучше других народов.

— А ты кто? — спросил Жора.

— Евреи ничем не отличаются от остальных, разве что они защищены от большинства бедствий своей слабостью.

— Ты — сильный? — спросил Жора.

— Не сильнее самого слабого, — ответил Эйни.

Вот такое сильное признание! Эйнштейн уже тогда был жителем нашей Пирамиды. Что же касается взаимоотношений науки с религией, он сказал:

— Наука без религии является хромой, а религия без науки — слепой.

Можно ли было с ним спорить?