М.Т. Каченовский (1775-1842)

В отечественной историографии широко распространено по­нятие «скептическая школа». Ее появление относят к 30-м гг. XIX в. и связывают с именем профессора Московского уни­верситета Михаила Тимофеевича Каченовского.

0 скептической школе много писали и в XIX и в XX в. Мнения различны — от признания заслуг в формировании нового критического направления в сториографии, до рез­кой критики и отрицания сколько-нибудь положительной
роли в познании прошлого.

Каченовский — выходец из мещанской среды, сын торговца вином, грека Качони. «Умный, трудолюбивый, любознательный, от природы склон­ный к сомнению и недоверчивости», как характеризовал его М.П. Погодин, он являл собой пример, весьма типичный для своего времени — ученого-самоучки. Каченовский свободно владел несколькими иностранными языками, интересовался русской историей, славянской литературой. Его педагоги­ческая и научная деятельность связана с Московским уни­верситетом. В 1805 г. Каченовский получил звание магистра философии, в 1806 г. — доктора философии. С 1810 г. он эк­страординарный, а затем ординарный профессор. С 1821 г. заведовал кафедрой истории, статистики и географии Рос­сийского государства, в 1834-1836 гг. занимал должность декана отделения словесности, с 1837 г. — ректора Московс­кого университета. Каченовский преподавал риторику и ар­хеологию, русскую и всеобщую историю, статистику, геогра­фию и этнографию, читал историю славянских наречий. Он издавал один из популярнейших журналов начала XIX в. «Вестник Европы» (1804-1830). В 1841 г. был избран дей­ствительным членом Российской Академии наук по отделе­нию русского языка и словесности.

Среди учеников Каченовского были К.С. Аксаков, С.М. Со­ловьев, И.А. Гончаров и др. Аксаков вспоминал о годах учебы: «любили и ценили, и боялись при том, чуть ли не больше всех, Каченовского». «Это был тонкий, аналитический ум, «скеп­тик» в вопросах науки: отчасти, кажется, скептик во всем», -отмечал другой его ученик.

В области изучения истории интересы Каченовского были сосредоточены на древнейшем периоде русской истории, и в первую очередь на источниках этого времени. Названия его работ говорят сами за себя: «Параллельные места в русской летописи», «Об источниках по русской истории», «Нестор. Летописец на древнеславянском языке» и т.п.

Традиции глубокого интереса к источникам были заложены во второй половинеXVIII - начале XIX в. широкой публика­цией исторических материалов, с одной сто­роны, и выработкой принципов критического анализа их -с другой. В своем отношении к источникам Каченовский опирался на критику текстов летописи А.Л. Шлецера. Его «Нестор», по определению ученого, был «превосходнейшим руководством к познанию начал русской истории». Отмечал Каченовский и заслуги в области исторической критики Г.-З. Байера, Г.Ф. Миллера, Я.Э. Тунманна, И.Г. Стриттера, Н.М. Карамзина. В рецензии на 12-й том «Истории государ­ства Российского» Карамзина он писал: «Не изучая Карам­зина, иной записной историк, не узнал бы драгоценных ука­заний, не постиг бы другого, может быть лучшего, более удовлетворительного способа к изучению происшествий пер­вых веков нашей истории, не отметил бы необходимости в ней избавиться от излишней достоверности, от сомнительно­го, ясного, от конкретного в густоте мрака». Но Каченовский сетовал на то, что историки предшествующего поколения, в том числе и Карамзин, безотчетно доверяли древним и «до­машним» памятникам,небрежно сличали их с другими, сла­бо изучали историю славян вообще и в сравнении со всеоб­щей. Шлецер, отмечал Каченовский, дав очищенного Нестора, заложил фундамент здания, которое должно было воздвиг­нуть с помощью высшей критики, но оставил в летописи много «сомнительных происшествий». Это касалось призва­ния варягов, истории Олега и Игоря, договоров с греками и др. После его исследований, заключал Каченовский, уче­ные начали «сомневаться, осматривать предмет со всех сто­рон», новые разыскания «сделались очевидны».

В первых своих работах Каченовский не выходил за рамки существующей традиции выяснения истинности сообщаемых источ­ником фактов, очищения текста от позднейших вставок и пе­ределок, выяснения авторства памятников. Вслед за В.Н. Та­тищевым он связывал первый этап в русском летописании с именами Нестора и Сильвестра. Второй начинал с 1203 г. и третий — с появления «Степенной книги». Прекращение летописания, подобно Карамзину, он датировал царствованием Алексея Михайловича.

Утверждал, что у всех народов «первые времена бытия их или скрываются во тьме неизвестного, или порождены вымыс­лом», Каченовский, однако, не высказывал еще сомнения в древности летописей и «Русской Правды», могуществе Рос­сии в IX в. «Юное государство, — писал он, — войною и поко­рением земель привело в трепет соседей и даже самых импе­раторов византийских», народ его достиг «высшей степени в образованности и превосходил почти всех современников сво­их, обитателей северной и южной Европы».

Решение главной задачи исторической науки, состоявшей, по его мнению, в предоставлении сведении о том, что «было и ка­ким образом было», описании «истинных» происшествий и представлений «невымышленных характе­ров», Каченовский связывал с проведением тщательного ана­лиза исторических памятников. Его уже не устраивала так называемая «малая критика» Шлецера. Под влиянием историко-критического метода немецкого историка Б.-Г. Нибура Каченовский поставил вопрос о необходимости «высшей», или исторической, критики. В работах конца 20-30-х гг. «Два рассуждения: о кожаных деньгах и «Русской Правде», «О бас­нословном времени в российской истории», «Мой взгляд на «Русскую Правду» и др. он сформулировал требования кри­тики древних русских памятников, основываясь на своем представлении об историческом процессе.

Исторический процесс Каченовский представлял как «цепь великих происшествий», каждое из которых связано с преды­дущим и последующим, каждое имеет свою причину и свои следствия. Это направляло его внимание на анализ содержа­ния древнейших памятников с точки зрения соотнесения их с реальными условиями создания памятника, степенью разви­тия общественных институтов, культуры и т.п. Источник дол­жен был рассматриваться как продукт определенной эпохи.

Представление Каченовского об историческом процессе как едином, взаимосвязанном, подчиненном общим закономерно­стям развития всемирной истории обусловило обращение его к сравнительно-историческому методу: сравнение «всеобще­го хода политического и гражданского образования» западно­европейских народов с конкретным ходом русской истории, соответствия исторических памятников тех и других.

Таковы две основные методологические посылки Каченовского в изучении древних русских памятников: рассмотрение их содержания в соотношении с фактами русской истории в момент их создания и в контексте западноевропейского исто­рического процесса. Кроме этого, Каченовский считал необ­ходимым учитывать, что каждый народ имеет свой «басно­словный период», когда знания о прошлом сохраняются в устных рассказах, мифах, когда народ любит освещать свое «младенчество сверхъестественными происшествиями, боже­ственными предначертаниями или даже одними темными вос­поминаниями о доблести и славе, которые как бы возвеличи­вают судьбу отечества». Это требует от историка умения отделить вымысел от действительно происшедших событий.

Каченовский подверг критическому анализулетописи и древнейшие законодательные памятники. Особое внимание он уделял разбору текста, сравнению его известий со свиде­тельствами других источников, в том числе иностранных, выявлял содержание понятий, происхождение слов, соответствие их уровню развития общественных отноше­ний и культуры времени их происхождения. В результате он обнаружил, что в летописях одни и те же события описаны по-разному. Употреблено много слов и понятий чуждых веку (гость, вира, немец и др.), дано неверное летоисчисление. Вывод Каченовского был категоричен: «из всех известных списков, даже древние, не старее четырнадцатого века», переписчики поднов­ляли текст, изменяли его, «руководствуясь понятием своего века, собственным «образом мысли».

Исследуя денежную систему Древней Руси, в частности, рассматривая вопрос о замене кожаных денег как расчетной единицы на металлические, Каченовский пришел к выводу, что это произошло позднее, под влиянием Ганзы. Уровень раз­вития Руси не позволял этого сделать самостоятельно. Каче­новский подверг сомнению и факт составления Ярославом Мудрым «Русской Правды». Проведя сравнительный анализ гражданского устройства Новгорода и германских городов, он пришел к выводу, что Новгород во времена княжения Ярос­лава еще не достиг столь высокой степени общественного и культурного развития, которые необходимы для того, чтобы иметь письменное законодательство. Весь север, считал он, знал лишь «бродячие орды пастухов и семейства рыболовов и звероловов» в отличие от западноевропейских народов, у которых уже установился гражданский порядок. Но даже в Ев­ропе общие условия и уровень образования не позволяли иметь такие памятники, как «Русская Правда» и летописи. Они «в таком виде, — писал он, — как мы оные имеем, делают исключение из всеобщего хода образованности народов — яв­ление беспримерное в истории и особливо нашего севера». Каченовский этим подтверждает предыдущий тезис что «Рус­ская Правда» возникла под балтийско-немецким влиянием и не ранее XIII в., поскольку только к этому времени сложи­лось городское самоуправление в европейских странах и, сле­довательно, ранее не могло оно быть в Новгороде.

Таким образом, ученый пришел к заключению, что датиро­вать древнейшие русские памятники можно лишь XIII-XIV вв., а отсутствие их в 1Х-ХП вв. делают всю историю это­го времени недостоверной и баснословной. Каченовский полагал, что тем самым он освобождал древнюю историю от «страшных вымыслов», «баснословия о начале государства», приписывания «предкам нашим небывалых триумфов», «до­говоров несбыточных», т.е. составления «ложных понятий о древнем могуществе, богатстве и славе любезного нашего оте­чества». Это дает возможность соблюсти историческую перс­пективу, в конечном итоге найти истину.

Свои взгляды на древние русские памятники и содержание русской истории Каченовский излагал в лекциях, читаемых им в Мос­ковском университете. Плодом этих чтений было несколько исторических сочинений, написанных его слу­шателями. В 1830 г. в «Вестнике Европы» появилась первая статья из этой серии работ. Она была написана молодым уче­ным В. Виноградовым. Само название статьи — «О скудности и сомнительности происшествий первого века нашей древней истории от основания государства до смерти Игоря, т.е. до 945 г.» — отражало суть рассматриваемой проблемы. Исход­ным положением статьи было утверждение, что «каждое цар­ство и каждый народ до развития сил гражданских, имеет свой век баснословный».

В начале 30-х гг. последовали публикации в «Ученых за­писках» Московского университета с подзаголовком «От про­фессора Каченовского». В них его ученики — С. Строев, В. Шеншин, Н. Сазонов, Н. Стрекалов — выражали мнение о том, что на место «слепого доверия» летописям придет новый взгляд на русскую историю, откроется «истинное представление о минувших судьбах нашего отечества». Недоверие к ле­тописям высказывали и другие ученые, например О.М. Бодянский, в будущем один из основателей отечественного славяно­ведения; один из крупнейших археографов первой половины XIX в., старший брат С. Строева — П.М. Строев; Я.И. Бередников, впоследствии редактор «Полного собрания русских ле­тописей». «Молодость охотно верит, но и сомневается охот­но, охотно любит новое, самобытное мнение, — замечал К.С. Аксаков, — и исторический скептицизм Каченовского на­шел сильное сочувствие во всех нас. Строев, Бодянский с жа­ром развивали его мысль. Станкевич, хотя не занимался рус­ской историей, но так же думал. Я тоже был увлечен». Однако из учеников Каченовского только С.Строев продолжал писать в том же духе еще некоторое время. Остальные ограничились студенческой статьей. Но журналисты направление их дея­тельности, писал Погодин, «признали скептическим, и пошли гулять по свету скептики».

Вслед за своим учителем скептики приняли идею «фило­софского» подхода к истории. Целью изучения прошлого ста­вили поиск общих законов и открытие в них «истин бытия», истины, «полезной для государства». Средство познания «ми­нувшей судьбы отечества» они видели в очищении источни­ков в «горниле критики». Главным для них было раскрытие, внутреннего содержания древних русских памятников в отно­шении к реальным условиям развития общественного строя Руси и стран Западной Европы. Однако в своем практическом выражении такой подход не дал положительных результатов, поскольку изначальные представления скептиков об уровне развития Древней Руси не имели под собой оснований. Они считали славян дикими племенами, с примитивным обществен­ным строем, отсутствием общественных институтов и письмен­ности. Древняя история, как она представлена в летописи, утверждали они, «совершенно не в духе 1Х-Х столетия», по­скольку показывает, что в это время существовало на Руси го­сударство, находящееся в цветущем состоянии, имевшее богатые города, гражданские законы и т.п. Признание перво­начальной летописи и «Русской Правды» памятниками XI в., считали они, заставило бы утверждать превосходство Руси над современными ей западноевропейскими народами. О недосто­верности сообщаемых в летописи известий говорили также раз­ночтения, имевшие место в описании событий в летописи и иностранных источниках («бескорыстных» писателей). подтверждало это и «сухость» изложения событий до смерти Иго­ря, отсутствие годовых описаний княжений Игоря и Ольги, различия в датировке и др. Отсутствие иностранных свиде­тельств о происхождении Рюрика и славян, походах Олега и Игоря послужило скептикам основанием для выводов о не­возможности существования договоров русских князей с Ви­зантией. Они не были убеждены и в авторстве Нестора.

Таким образом, и Каченовский и его ученики пришли к вы­воду, что летописи «не только не соответствуют первому веку нашего младенческого государства, но и всеобщему духу ев­ропейских государств того времени», следовательно, они со­ставлены в более позднюю эпоху, не ранее ХП1-Х1У вв. В ко­нечном итоге недоверие к древнейшим памятникам привело их к утверждению, что «история наша не может быть подве­дена под строгую историческую истину».

С опровержением выводов скептиков выступил Погодин. Обращаясь к работам Каченовского первого периода его творчества, он от­мечал многие верные замечания относительно древнейших русских памятников. Но в 1829 г. Погодин уже находил, что «скептицизм Каченовского далеко распространился». После появления студенческих работ он выступил со статьей «О до­стоверности русской истории», где с возмущением писал: «Ка­ким образом, по какому закону мысли, по какому закону кри­тики могла возникнуть такая недоверчивость к главным происшествиям нашей древней истории. Это для меня задача психологическая, и только с этой стороны можно объяснить ее». В заключительной лекции о Несторе студентам Московс­кого университета в 1837 г. он подчеркивал, что недоверие к летописи «предосудительно для нашего народного чувства» и призывал студентов учиться любви к отечеству у Нестора. Основная полемика разгорелась по вопросам о времени на­писания летописи, авторстве Нестора, доверия к сообщаемым им известиям, об обосновании древней истории.

В 1840 г. вышла книга историка П.Г. Буткова «Оборона ле­тописей русских от «навета» скептиков». Автор поставил перед собой задачу защитить «достоинство древнего нашего летопи­сания». Основанием для ее решения Буткову служили данные древних писателей, в том числе византийских, свидетельства широкого круга иностранных авторов и современные ему дан­ные исторической науки. Он высказал сожаление по поводу раз­рушения всех прежних представлений и опасался угрозы «отнять у нас целых четыре века истории». О том, что скептицизм «калечит русскую историю», писали и другие ученые.

Вместе с тем многие современники Каченовского считали скептицизм «естественным», современным взглядом на прошлое. Своей постановкой вопроса о необходимости критического рассмот­рения древних русских памятников Каченовский заставил не только современников, но и последующие поколения истори­ков думать над ними, «терпеть беспокойство, сомневаться, рыться в иностранных и отечественных летописях и архивах». Предложенные им принципы анализа источников в целом были правильными, но заключения относительно древнейших русских памятников и состояния русской истории в 1Х-Х1У в. были несостоятельны и отвергались как их современниками, так и последующими поколениями историков. Скептицизм сыграл свою роль как разрушитель старого, отжившего в на­уке и стимулировал развитие исторического знания на базе нового отношения к источнику.