От такого и слышу: о содержании и узусе понятия манипуляции

П.Б. Паршин,
МГИМО (У) МИД РФ,
pparshin@mail.ru

В рефлексии коммуникативных процессов, в особенности массовых, не последнее место занимают рассуждения относительно их во многом манипулятивного характера. Манипуляция, роботизация, оболванивание, зомбирование, наркотизация, промывка/запудривание мозгов – все эти выражения обильно представлены как в откровенно публицистических, так и (во всяком случае, первое) в претендующих на академичность публикациях.

Если говорить о последних, то среди них выделяется несколько различных категорий^[1], прежде всего:

· Теоретические исследования манипуляции и родственных явлений в различных сферах общественной практики, дисциплинарно принадлежащие психологии, лингвистике, семиотике, социологии, этике, социологии и политологии.

· Выполненные в жанре case studies исследования конкретных случаев манипуляции, обычно либо общеизвестных и вопиющих («знаменитых лингвистических преступлений»), либо, наоборот, «недооцененных» (чаще всего современных), а также мемуары их свидетелей.

· Публикации прикладного характера, обычно позиционируемые как руководства по противодействию манипуляции (хотя иногда и по ее осуществлению). Отечественные публикации такого типа написаны почти исключительно психологами, тогда как за рубежом соответствующая проблематика привлекала внимание также лингвистов и представителей других наук.

Тезис о манипулятивности политического и рекламного дискурса и PR-текстов (это как минимум) считается самоочевидным и не только иллюстрируется многочисленными примерами из новейшей истории, но и эффектно живописуется в беллетристике («Generation П» В. Пелевина, «99 франков» Ф. Бегбедера) и в кинематографе («Шоу Трумэна», «Плутовство», отчасти «Матрица»). Имеющий в европейской культуре глубокие культурно-идеологические корни страх перед утерей свободы воли трансформируется в уверенность в том, что с формированием систем массовой коммуникации возможности для реализации такой утери значительно возросли и сплошь и рядом реализуются.

Во всех этих соображениях есть, разумеется, доля истины, однако обсуждение того, насколько она велика, в задачи доклада не входит. Обсудить в нем предполагается другое: внутреннее устройство термина «манипуляция», практику его использования и, отчасти, его дисциплинарный статус. Иными словами, настоящий доклад – не столько о феномене манипуляции, сколько о рефлексии этого феномена.