Д.Флетчер об опричной политике Ивана Васильевича

<…> В России дворянство разделяется на четыре степени. Самые знатные по роду, власти и доходам называются удельными князьями, то есть князьями выделенными или привилегированными. Они-то имели некогда в своих областях особый суд и неограниченную власть, подобно дворя­нам или чинам немецким; но впоследствии, сохранив условно свои права, подчинились дому Белы[110], когда он стал усиливаться и расширяться за счет соседей. Сначала они были только обязаны служить царю во время войны, выставляя известное число конных, но покойный царь Иван Васильевич, отец нынешнего царя, человек высокого ума и тонкий политик, желая более усилить свое самодержавие, начал постепенно лишать их прежнего величия и прежней власти, чтобы, наконец, сделать их не только своими подчиненными, но даже холопами, то есть настоящими рабами, или крепостными. В самом деле, они сами не иначе себя называют в государственных бумагах и в частных просьбах, подаваемых ими царю, так что теперь они относительно своей власти, своих владений, жизни и всего прочего зависят от воли царя наравне с другими подданными.

Средства и меры, употребляемые для этого царем как против князей удельных, так и других дворян, судя по рассказам о его действиях, были следующие или тому подобные: во-первых, он посеял между ними личное соперничество за первенство в чинах и званиях и с этой целью подстрекал дворян менее знатных по роду стать выше или наравне с происходящими из домов более знатных. Злобу их и взаимные распри он обращал в свою пользу, принимая клевету и доносы о кознях и заговорах, будто бы замышляемых против него и против государства. Ослабив таким образом самых сильных и истребив одних с помощью других, он наконец начал действовать открыто и остальных принудил уступить ему права свои.

Во-вторых, разделил он своих подданных на две части, или партии, разъединив их совершенно между собой. Одни из них были названы им опричными, или отборными, людьми. К ним принадлежали те из лиц высшего сословия и мелких дворян, коих царь взял себе на часть, чтобы защищать и охранять их как верных своих подданных. Всех прочих он назвал земскими, или общими. К земским относятся простой народ и те дворяне, которых царь думал истребить как будто бы недовольных его правлением и имеющих против него замыслы. Что касается опричников, то он заботился, чтобы они своим числом, знатностью, богатством, воо­ружением и прочим далеко превосходили земских, коих он, напротив, как бы лишил своего покровительства, так что если кто из них был ограблен или убит кем-нибудь из опричников, которых он причислял к своей партии, то нельзя уже было получить никакого удовлетворения ни судом, ни жалобой царю. И тех и других по порядку записывали в книгу, почему всякий знал, кто был земским и кто принадлежал к разряду опричников. И эта свобода, данная одним грабить и убивать других без всякой защиты судом или законом, продолжавшаяся семь лет, послужила к обогащению первой партии и царской казны и, кроме того, способ­ствовала достижению его цели, то есть истреблению дворян, ему ненавистных, коих в одну неделю только в Москве было убито до 300 человек. Такие тиранские его поступки, направленные на всеобщий раздор и повсеместное разделение между подданными, произошли, как должно думать, от чрезвычайной мнительности и безнадежного страха, возникших в нем ко многим из местного дворянства во время войны с поляками и крымскими татарами, когда он вследствие худого поло­жения дел впал в подозрение, что они состоят в заговоре с поляками и крымцами. На основании этого некоторых из них он казнил и означенное средство избрал для того, чтоб отделаться от остальных.

Столь низкая политика и варварские поступки, хотя и прекратившиеся теперь, так потрясли все государство и до того возбудили всеобщий ропот и непримиримую нена­висть, что, по-видимому, это должно окончиться не иначе как всеобщим восстанием.

В-третьих, чтобы владеть всем их наследственным имением и землями, лишив их почти всех прав и прочего и оставив им одно только название, он дал им другие земли на праве поместном (как оно здесь называется), владение коими зависит от произвола царя и которые находятся весьма далеко и в других краях государства. Этим способом удалил их в такие области, где бы они не могли пользоваться ни милостью, ни властью, не будучи тамошними уроженцами или хорошо известными в тех местах; почему теперь знатнейшие дворяне, называемые удельными князьями, сравнялись с прочими с той лишь разницей, что во мнении народа и в привязанности его к ним они стоят выше, и что во всех общественных собраниях они постоянно занимают свое первое место.

Флетчер Дж. О государстве русском // Проезжая по Московии (Россия XVI-XVII веков глазами дипломатов). – М.:Междунар.отношения,1991. – С. 47-48

7. А.Поссевино[111] о великом князе московском Иване Васильевиче

<…>Великий князь московский Иван Васильевич от своей первой жены Анастасии имел двух сыновей — Ивана и Федора. В первый мой приезд оба они были живы. Ко второму приезду первенец Иван, дос­тигший 20 лет, уже способный управлять государством и любимый московитами, скончался. Говорят, у князя рождались сыновья и от других жен, но впоследствии умирали.

Сведения о смерти Ивана имеют большую ценность. Это обстоя­тельство достойно упоминания потому, что оно оказало большое влия­ние на смягчение нрава князя, так что во время наших бесед он многое выслушивал снисходительнее, чем, может быть, сделал бы раньше.

По достоверным сведениям, сын Иван был убит великим князем московским в крепости Александровская слобода. Те, кто разузнавал правду (а при нем в это время находился один из оставленных мною переводчиков), передают как наиболее достоверную причину смерти следующее:

Все знатные и богатые женщины по здешнему обычаю должны быть одеты в три платья, плотные или легкие в зависимости от време­ни года. Если же надевают одно, о них идет дурная слава. Третья жена сына Ивана как-то лежала на скамье, одетая в нижнее платье, так как была беременна и не думала, что к ней кто-нибудь войдет. Неожиданно ее посетил великий князь московский. Она тотчас подня­лась ему навстречу, но его уже невозможно было успокоить. Князь ударил ее по лицу, а затем так избил своим посохом, бывшим при нем, что на следующую ночь она выкинула мальчика. В это время к отцу вбежал сын Иван и стал просить не избивать его супруги, но этим толь­ко обратил на себя гнев и удары отца. Он был очень тяжело ранен в голову, почти в висок, этим же самым посохом. Перед этим в гневе на отца сын горячо укорял его в следующих словах: «Ты мою первую жену без всякой причины заточил в монастырь, то же самое сделал со второй женой и вот теперь избиваешь третью, чтобы погубить сына, которого она носит во чреве».

Ранив сына, отец тотчас предался глубокой скорби и немедленно вызвал из Москвы лекарей и Андрея Щелкалова с Никитой Романови­чем, чтобы всё иметь под рукой. На пятый день сын умер и был пере­несен в Москву при всеобщей скорби.

Отец следовал за телом и (при приближении к городу) даже шел пешком, в то время как знатные люди, все в трауре, прикасаясь к но­силкам концами пальцев, как бы несли [их]. Одежду, сшитую по слу­чаю траура, они носили и при нашем возвращении, волосы их были распущены в знак скорби, они не носили шапочек, обличающих их знатное происхождение. <...>

Что касается прочего, то князь, созвав думу, сказал: по его грехам случилось, что Иван умер, были некоторые другие обстоятельства, ко­торые давали повод сомневаться, будет ли власть прочной, если она перейдет к младшему сыну Федору. Князь потребовал от бояр, чтобы те подумали, кто из наиболее знатных людей царства мог бы занять место государя. Они ответили ему, что не хотят никого другого, кроме того, кто остался в живых — Федора, потому что им нужен тот, кто является сыном государя. Они убеждали его снять с души скорбь, и, хотя он объявил, что примет монашеский чин, пусть он оставит это намерение, хотя бы на время, пока дела в Московии не станут более прочными. Бояре держались того мнения, что о подыскании другого [наследника] он говорит для того, чтобы узнать настроения, и, если бы он заметил, что кто-нибудь обратил внимание на другого, то и он, и тот, который пришелся ему по душе, расстались бы с жизнью.

Каждую ночь князь под влиянием скорби (или угрызений совести) поднимался с постели и, хватаясь руками за стены спальни, издавал тяжкие стоны. Спальники с трудом могли уложить его на постель, ра­зостланную на полу (таким образом он затем успокаивался, воспрянув духом и снова овладев собой). Однако некоторые не переставали обду­мывать разные варианты, кто же, наконец, мог бы быть наследником, если бы что-нибудь случилось с Федором, так как не было из этого рода другого [наследника] и 30 лет оставалось свободным место ко­нюшего, которому эта власть могла быть передана (как наместнику).<...>

Конечно, совсем не удивительно, что тот, к кому переш­ла высшая власть над своими людьми вместе с неким подобием христианской религии и кто не видел могущества других государей, счи­тает себя выше всех (к этому нужно добавить постоянную лесть и сла­вословие подданных). Эти три обстоятельства, в особенности с того вре­мени, как московские князья добились свободы от татар, данниками ко­торых они раньше были, удивительным образом возвысили их пред­ставления о себе. Это особенно свойственно государю, ныне стоящему у власти, так как он считает, что нет никого более ученого и более испол­ненного истинной религии, чем он сам. Едва ли когда-нибудь он поду­мал, что кто-нибудь превосходит его силой. Когда я иногда напоминал ему о наиболее могущественных христианских государях, он говорил: «Кто они такие в нашем мире?» Видимо, в своем высокомерии он не выносил сравнений, и всё, что воздавалось другому, он считал умале­нием своего достоинства. Именно поэтому великие князья московские стали называть себя сначала на словах, затем в письмах и на монетах государями всея Руси, хотя добрую часть Руси занимает король поль­ский. Нынешний князь Иван Васильевич кроме ряда титулов, где он соизволил называться царём (или королем) казанским и астраханским, отсылая письма к туркам, приказал однажды именовать себя также императором германским. И, конечно, после того, как он стал домо­гаться Ливонии и устремлять взоры на Пруссию, он стал говорить, что ведет происхождение от человека по имени «Прусс», который якобы был братом цезаря Августа. Из того, что он захотел, по-видимому, укре­пить дружбу с Карлом V, его братом Фердинандом и сыном последне­го Максимилианом, можно понять, что в душе он лелеял мысль о дальнейшем продвижении в Германию и на Запад. Эту надежду под­крепляли раздоры между христианскими государями, губительные ере­си разного рода, успехи в Ливонии, совершившееся к этому времени покорение Казани и Астрахани и мнение, внушенное самой схизмой, которую нельзя считать религией. Он считает себя избранником божь­им, почти светочем, которому предстоит озарить весь мир. Впоследствии это мнение увеличили посольства к нему от некоторых государей, кото­рые просили его расположения и поддержки, чтобы каким-либо путем уничтожить королевство польское. Даже когда я находился у него, и дела в Московии были в довольно затруднительном положении, па­мять об этих посольствах еще не изгладилась, что льстило гордости великого князя. Наконец, еще больше поддержало его планы то об­стоятельство, что один выдающийся государь прислал ему письмо, в котором одобрял распространение лютеранской ереси в своих владе­ниях. На основании этого у московского князя создалось представле­ние, что все католики (которых он зовет римлянами) впали в ересь и поэтому их легко будет покорить.

В конце концов, его жестокость во всех отношениях позволила ему надеяться на более быстрое осуществление своих замыслов. С ее помощью он думает одолеть любое препятствие, какое бы ни стало на его пути, в особенности, когда он навел на Литву и Ливонию такой страх, что перестал сомневаться в том, что ему откроется такой же до­ступ в другие страны.

Что касается его схизмы, трудно поверить, насколько он ей пре­дан. Он считает ее приемлемой на вечные времена. Мало того, он ско­рее что-нибудь к ней прибавит, чем убавит. <...>

Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. –

М.: Изд-во Моск.ун-та,1983. – С.50-51,62-63