2015-06-16
251
окружал вершину горы на пространстве 1130 м в длину и 140 м в
ширину. На этом пространстве исследователь предполагает следы
большого количества людей, приходивших сюда несколько раз в год со
своей посудой, но здесь не живших. Вал в южной части не достроен;
возможно, что это связано с утверждением христианства, прервавшим
постройку языческой святыни 118.
118 Gassowski I. Osrodek Kultu..., s. 58--59.
Археология полностью подтвердила позднюю легенду о
существовании культового места на Лысой горе. Искать остатки самого
капища с тремя идолами, вероятно, бесполезно, так как обычно
христианские церкви ставили непосредственно на месте языческих
храмов. Отсутствие следов кострищ на вершине Лысой горы подтверждает
сообщение легенды о праздновании 1 мая: в этот праздник, судя по
этнографическим материалам, костров не палили (см. рис.
074).
Последним в ряду средневековых и ренессансных источников
является интересное дополнение к рассказу "Повести временных лет" об
идолах князя Владимира. Протооригинал рассказа, относящийся к XVII
|
|
|
в., нам неизвестен, но он был дважды скопирован: в Киеве Иннокентием
Гизелем в его "Синопсисе" (1674 г.) и автором Пискаревского
летописца.
"...Четвертый идол -- Ладо. Сего имяху бога веселия и всякого
благополучия.
Жертвы ему приношаху готовящийся ко браку, помощию Лада мнящи
себе добро веселие и любезно житие стяжати. Сия же прелесть от
древнейших идолослужителей произыде, иже неких богов Леля и Полеля
почитаху, их же богомерское имя и доныне по неким странам на
сонмищах игралищных пением Лелюм-Полелем возглашают.
Такожде и матерь лелеву и полелеву -- Ладо, поюще: Ладо,
Ладо!
И того идола ветхую прелесть дияволю на брачных веселях,
руками плещуще и о стол бьюще, воспевают" 119.
119 Гальковский Н. М. Борьба христианства..., т. II, с. 296
-- 297.
Рассказ об идолах Ладе, Леле и Полеле представляет для нас
большой интерес как древнейшая этнографическая восточнославянская
запись о том, что "игралищные сонмища" существуют, по свидетельству
автора, "и поныне". Включение этого рассказа в киевский "Синопсис"
связало его с Украиной, но по языку он несомненно русского,
московского происхождения. Факт же копирования его на Украине без
каких бы то ни было изменений и поправок может говорить о том, что
подобные игрища существовали тогда и там.
Запись в известной мере распутывает существующую в фольклоре
путаницу относительно женского или мужского рода Лады: автор записи
называет Ладу матерью двух других богов, следовательно, считает ее
богиней, но в других местах он пишет "бог Ладо", "ему", "того
|
|
|
идола", т. е. применяя мужской род. Разгадка такого явного
противоречия, вероятно, к том, что автор подразумевает средний род
(что часто делаем и мы) -- "божество". А в таком случае
грамматически правильно применять местоимения мужского рода: "ему",
"тому" (божеству).
Календарных примет в записи нет, и богиня Лада выступает
здесь прежде всего в качестве покровительницы брака "и всякого
благополучия".
Итак, имеющиеся в нашем распоряжении исторические и
историко-этнографические материалы XV -- XVII вв. рисуют нам Ладу
как богиню брака и благополучия, празднования в честь которой
проводились весной (1 мая) и в первую половину лета ("зеленые
святки" в диапазоне: середина мая -- середина июня). В полном
согласии с этим находятся те этнографические песни XVIII -- первой
половины XIX в., в которых Лада называется матерью, святым божеством
или приравнивается богу в весенних молениях о дожде и урожае. Ряд
прямых обращений ("слушай нас, Лада"; "песни, Лада, поем мы тебе";
"благослови, мати Лада") не оставляет сомнений в том, что в глазах
крестьянок, исполнявших песни, Лада являлась не бессмысленным
песенным припевом, а обращением к четко персонифицированному
божеству.
Можно согласиться с А. С. Фаминцыным, считавшим, что имя
богини нередко переходило в припев, но нужно решительно отвергнуть
точку зрения тех ученых, которые стремятся ограничить слово "лада"
только припевом или объясняют его происхождением от церковной
аллилуйи.
*
Органичное соединение аграрного божества и покровительницы
брака наблюдается во всем обильном фольклорном материале, содержащем
имя Лады. От имени Лады есть много производных:
Ладовать (Волынь) -- славить свадьбу;
Ладковать " " "
Ладковать (Рязань, Тула) -- сватать;
Лады (Калуга) -- помолвка;
Ладины (Осташков) -- сговор;
Ладканя (Зап. Украина) -- свадебная песня;
Ладованье -- пение весенних песен;
Ладовицы -- исполнительницы весенних песен;
Ладованье -- песни на юрьев день;
Ладуванье (Болгария) -- гадание о женихе;
Ладино хорб (Болгария) -- весенние хороводы;
Ладино коло (Болгария) -- весенние хороводы 120.
Вне календарных рамок песни с упоминанием Лады поются или во
время гаданий о замужестве (большею частью новогодних), или во время
свадеб. В Болгарии девушки под новый год проводят гадание,
называемое "ладуванием". Для гадания доставали "немую воду" (т. е.
взятую молча), ставили ее на ночь под звезды, а затем бросали в нее
свои перстеньки. При извлечении перстней пелись песни с припевом
"Тай-Ладо!" 121.
Брачная тематика часто присутствует и в песнях календарного
цикла, переплетаясь с аграрной. Таковы, например, песни сербских
"кральиц" и "лазариц", исполняемые весной в Лазареву субботу, на
юрьев день (23 апреля) и около троицына дня 122. Рефренами этих
песен являются Ладо и Лельо. Песни аграрно-магического содержания,
обращенные к Ладе или ставящие ее имя в припев, как это выявлено еще
исследователями XIX в., поются только во время весенне-летнего
обрядового цикла. Так как христианский календарь с его подвижной
пасхой и зависящими от нее праздниками сильно расшатал и нарушил
древнюю языческую календарность, то нам теперь трудно восстановить
первоначальную прикрепленность определенных обрядов и песен к тем
или иным фазам солнечного и хозяйственного календаря.
120 Фаминцын А. С. Божества древних славян, с. 255 -- 258;
Календарные обычаи и обряды... Зимние праздники, с. 275 -- 287.
121 Календарные обычаи и обряды... Зимние праздники, с.
275--276.
122 Кулишиh Ш., Петровиh П. Ж.. Пантелиh Н. Српски митолошки
речник, с. 173 -- 191.
Песни в честь Лады исполняются в следующие сроки (или около
них):
"В числе" По пасхе
9 марта ("сорок мучеников") Масленица
|
|
|
25 марта (благовещение) Середина великого поста
23 апреля (юрьев день) Лазарева суббота
1-2 мая Фомина неделя ("красная горка")
24 июня (Иван Купала) Семик
29 июня (петров день) Троицын день
Духов день
Иногда отмечается, что особо выделяется период с 25 мая по 25
июня, т. е. зеленые святки l23. В целом обряды и песни, связанные с
Ладой, охватывают март, апрель, май и июнь. Они не исполняются зимой
(за исключением гаданий о женихе) и не исполняются в момент
окончательного созревания колосьев и жатвы (июль -- август). Нет их
и во время урожайных празднеств. Первые песни в году с обращением к
Ладе поются во время "закликания весны". Разрешение закликать весну
испрашивали, как мы видели, у Лады, или у богородицы, или у бога.
Образ весны, сменяющей бесплодную зиму, всегда окружен аграрными
аксессуарами: зеленью, сохой, бороной.
Едить весна, едить Да поможи, божа,
На золотом кони Вясну закликати
В зеленом саяни На тихая лето,
На сосе (сохе) седючи На ядряно жито,
Сыру-землю аручи (вспахивая), Жито и пшаницу
Правое рукой сеючи Усякаю пашницу 124.
123 Фаминцын А. С. Божества древних славян, с. 256. 257.
124 Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня..., ч. I, с. 89;
Фаминцын А. С. Богиня весны и смерти..., с. 150.
Заклинание весны и пение веснянок производилось на высоких
местах: люди выходили на вершины холмов, влезали на деревья, по
угловым торцам влезали на крыши изб и оттуда приветствовали весну.
Все остальные обряды с исполнением песен в честь Лады
неразрывно связаны с весенне-летним аграрно-магическим циклом
молений о дожде, праздников зелени, первых всходов, первых колосьев
и т. п. Замыкается этот цикл периодом колошения яровых хлебов в июне
месяце. Последним сроком являются купальские празднества летнего
солнцестояния; после этого молитвенные обращения к Ладе
прекращаются.
Интересным примером игры-обряда, во время исполнения которой
пелись песни с обязательным упоминанием Лады, может служить
общеизвестная игра "А мы просо сеяли", подробно проанализированная
Н. Н. Тихоницкой 125. Здесь аграрно-магическая сущность прочно
|
|
|
переплетается с брачной символикой, составляя единство, отражавшее
как весенние полевые работы, так и весеннее свадебное время
(пасхальный мясоед). Важно отметить, что игра и сопровождающие ее
песни распространены у всех восточных славян от Украины до
Архангельской обл. и от Белоруссии до Сибири. Песни необычайно
архаичны; в них встречаются такие слова времен "Русской Правды", как
"куны", "белая куница", "гривна", "веверица", "орать" (пахать) и
др.126
125 Тихоницкая Н. Н. Русская народная игра "Просо сеяли". --
СЭ, 1938, № 1, с. 145.
126 Тихоницкая Н. Н. Русская народная игра... с. 161.
Сохранились и более поздние исторические наслоения; в воронежском
варианте одна партия играющих спрашивает другую: "Кто же с нами под
Казанью воевать?" (с. 162). Речь идет о Казанских походах 1468 --
1552 гг.
За долгую историческую жизнь классический припев
"Ой-дид-Ладо" видоизменялся по мере забвения первоначального смысла.
Получались также варианты:
Ой-дид-Ладо... (исконная форма)
Ой дид со Ладою...
Ай де младо...
Ай же младо...
Ой диди Ладо...
Диди Лада...
Та в ладу ладом... и др.
Н. Н. Тихоницкая, изучив всю совокупность песен, пришла к
выводу, что они отражают, во-первых, магический обряд, связанный с
пахотою и севом, а во-вторых, сватовство и выдачу девушек замуж.
Календарно игра "А мы просо сеяли" приурочена к "красной
горке" (фомина неделя после пасхи) или к троицыну дню. Вели игру
раньше только девушки. Две шеренги играющих попеременно то шли
навстречу одна другой, то отступали назад. Местом игры был холм
("красная горка").
Сельскохозяйственный аспект песен тоже полон архаики, как и
их лексика. Здесь ярко представлено подсечное земледелие с его
росчистью леса или кустарника:
А мы сечу чистили, чистили, А мы пашню пахали, пахали,
Ой-диди-ладу чистили, чистили! Диди-Лада пахали!
А мы просо сеяли, сеяли, А мы нивку орали, орали,
Ой-диди-ладу сеяли, сеяли! Та в ладу ладом орали.
Иногда в песнях представлен не только весенний этап, но и
весь цикл земледельческих работ:
А мы чищобу чистили, чистили, А мы просу пололи, пололи,
Диди-Лада чистили! Диди-Лада пололи!
А мы пашню пахали, пахали, А мы просу жинали, жинали,
Диди-Лада пахали! Диди-Лада жинали!
А мы просу сеяли, сеяли, А мы снопы, вязали, вязали,
Диди-Лада сеяли! Диди-Лада вязали! 127.
Заслугой Тихоницкой является то, что она выяснила
первоначальную сущность песни, которая в своем позднейшем виде
выглядела как противоборство двух играющих партий: одни пели о
посеве проса, а другие о том, что "мы просо вытопчем". Но оказалось,
что вытаптывание было не враждебным актом по отношению к свежим
посевам, а завершением всего цикла -- обмолотом.
Обмолот проса производился в старину путем топтания его
ногами; нередко для этой цели применялись кони: "...снопы
раскладывали на гумне, потом ездили по ним вокруг на лошадях или на
волах" l28.
А мы просо вытопчем, вытопчем,
Ой-дид-Ладо вытопчем, вытопчем.
Да чем же вам вытоптать, вытоптать?
Ой-дид-Ладо вытоптать, вытоптать.
А мы коней выпустим, выпустим...129
Противопоставление двух играющих партий появилось тогда,
когда аграрно-магическая сущность обряда была оттеснена второй идеей
весеннего игрища -- идеей сватовства и выдачи девушек замуж. Две
шеренги играющих символизировали два разных рода, два села,
соединенных экзогамными связями. Невольно вспоминается знаменитый
рассказ летописца о брачных обычаях славян, когда устраивали "игрища
межю селы... и ту умыкаху женысобе...". Коней, вытоптавших просо
(поздний вариант, подразумевающий посев), "перенимают", а владельцы
коней хотят их выкупить. Выкуп -- "девица". Сторона, сеявшая просо,
выбирает из участниц другой стороны девушку и поет: "В нашем полку
прибыло, прибыло...". Исследовательница отмечает связь игры со
свадебными обрядами 130.
Лада или Диди-Лада (Великая Лада?) объединяет, как это мы
видели и на многих других примерах, весеннюю аграрную обрядность с
обрядностью брачной 131.
127 Тихоницкая Н. Н. Русская народная игра..., с. 152.
128 Zelenin Б. Russische (ostslawische) Volkskunde. Leipzig,
1927, S. 48.
129 Тихоницкая Н. Н. Русская народная игра..., с. 154.
130 Тихоницкая Н. Н. Русская народная игра..., с. 165.
131 Фаминцын А. С. Богиня весны и смерти..., с. 153.
Имя Лады в большинстве случаев сопровождается дополнительными
словами, за которыми, по мнению средневековых авторов, стоят особые
божества, в силу чего они требуют специального рассмотрения.
Известны сочетания: Дид-Лада (вариант Диво-Лада), Мати-Лада, Лель,
Лель-Полель; средневековые источники добавляют загадочное имя,
которое в латинской транскрипции выглядит как Iassa или Iesse, где
удвоение s должно соответствовать славянскому шипящему.
Следовательно, фонетически это должно выглядеть примерно как "Яша"
("Яжа") или "Еше" ("Еже"). Попытка Длугоша объяснить это слово как
имя Юпитера-Зевса настолько отпугнула всех последующих
исследователей, что они обходили его молчанием. А между тем в нашем
распоряжении есть некоторые данные, позволяющие приблизиться к
раскрытию смысла. Дело в том, что в Польше, Белоруссии и на Украине
существовали легенды о змеях, которые, прожив дважды по семь лет,
превращались в особых кровожадных существ, называемых по-польски
"смоками", а по-украински -- "яжами". К. Мошинский сам записал такую
легенду о "яже" (jaze), пожирающем людей. Особенно много подобных
легенд в окрестностях Кракова и в самом Кракове 132.
Теперь мы можем снова вспомнить ту детскую игру (упомянутую
во вводной главе), где Яша, или Ящер, роль которого исполняет
мальчик, сидит в центре хороводного круга и выбирает себе
девочку-жертву. В какой связи змей или ящер упомянут рядом с Ладой,
сказать трудно. Быть может, это было только локальным явлением в
отрогах Карпат: ченстоховские поучения XV в. против Лады, Леля и Яжи
писались всего в трех днях пути от Кракова с его знаменитым смоком.
Дид-Ладо объяснено еще в прошлом веке при помощи литовского
языка как Великая Лада, Великое божество (Dedis Dewie) 133.
Необходимо учесть, что русские песни с припевом "Ой,
Дид-Ладо!" распространены в том широком поясе, где в праславянское
время расселялись многочисленные балтские племена, позднее
ассимилированные славянами. Это очень хорошо объясняет восприятие
славянами архаичного балтского ритуального возгласа: "Dedis Lado!",
т. е. "Великая Лада!". Идол Вода, поставленный, по легенде, на Лысой
горе рядом с идолами
Лады и Лели, не поддается истолкованию. Предполагают описку
и вместо "Бода" читают "Баба". Это осмысленнее, но не яснее 134.
132 Moszynski К. Kultura ludowa Slowian, s. 585.
133 Фаминцын А. С. Божества древних славян, с. 256. (Со
ссылкой на Стрыйковского.)
134 Если бы.было надежное чтение "Баба", то можно было бы
сближать с греческим Baupico -- богиня борозды, близкая к Деметре.
В этнографии широко известны "Житные бабы". Завиш Каландра высказал
интересную мысль, что славянская "Баба" (житная, пшеничная,
ячменная) может быть полностью сопоставлена с Де-метрой ("Ячменной
матерью"), а ее дочерью, соотносимой с Корой, он считает "Ячменную
невесту" -- последний сноп на поле. См.: Kalandra Zdvis. Ceske
pohanstvi. Praha, 1947, s. 469. Все это было бы хорошо приложимо к
трем лысогорским идолам, если бы мы были уверены в том, что имя
"Boda" непременно означает "Баба".
Самым устойчивым и широко распространенным у всех славян
является Лель или Леля как сопутствующее Ладе слово (божество?). Это
слово в большей степени подверглось "закону припевности" и нередко
встречается с повторами: "Лель-люли", "Лель-полель" и др. С
подобными повторами мы очень часто встречаемся в фольклорном
материале: "стар-старичок", "млада-младешенька", "горе-горькое" и т.
п. Но основу все же составляет то, что было записано поляками еще в
XV в., -- Ilely (сербское "льельо", хорватское "Ijeljo", русское
"лель", "Ляля", "лёля" и т. п.).
Здесь опять, как и в случае с Ладой, приходится решать вопрос
о мужском или женском естестве этого персонажа. А. Н. Островский и
Н. А. Римский-Корсаков своей "Снегурочкой" убедили публику в том,
что Лель -- юноша, однако это так же далеко от истины, как и
превращение кочевников-берендеев в архаических славян. Целый ряд
записей говорит о Леле (Леле) в женском роде. Большой интерес
представляет белорусская аграрно-заклинательная песня, обращенная к
Ляле:
Дай нам житцу да пшаницу,
Ляля, Ляля, наша Ляля!
В агародзе, сеножаце,
Ляля, Ляля, наша Ляля!
Ровны гряды, ровны зряды,
Ляля, Ляля, наша Ляля! 135.
Особенно показателен обряд-игра, посвященный только этому
персонажу и подробно описанный Фаминцыньш 136. Обряд наблюдался у
украинцев и белорусов юго-западного края России. Проводился он в
канун юрьева дня, 22 апреля; эти дни назывались "красной горкой",
что отличалось от обычного наименования "красной горкой" фоминой,
послепасхальной недели.
135 Древлянский. Белорусские народные предания, с. 105.
Цитирую по А. С. Фаминцыну ("Божества древних славян", с. 295).
136 Во время раскопок в с. Гочеве Курской обл. в 1939 г. мне
и другим участникам экспедиции довелось видеть, как "играли Лелю".
Точный день предстоящего игрища заранее не был известен; о нем
узнали только накануне. Под вечер на большой площади собралось
несколько десятков старух, женщин и девушек (включая подростков) в
особых, хранимых для этого случая, белых одеждах. Они все образовали
огромный, очень торжественный хоровод и, подняв руки к небу и
медленно притоптывая, двигались по кругу. При этом пелись свадебные
песни. Мужчин вокруг хоровода не было даже в качестве зрителей.
Календарю это празднество не совпадало с весенним циклом (июль) и,
очевидно, соответствовало по смыслу проводам Лели.
Девичий праздник назывался "Ляльник". Девушки выбирали из
своей среды самую красивую, и она исполняла роль Ляли. Для Ляли
изготавливалась особая дерновая скамья, которая, очевидно, должна
была символизировать землю с начавшей прорастать растительностью. На
середину скамьи садилась увенчанная венком Ляля, а по сторонам от
нее на скамью укладывались приношения: по одну сторону -- хлеб, ало
другую -- кувшин с молоком, сыр, масло, яйца и сметана. У ног Ляли
лежали сплетенные венки. Девушки водили хоровод вокруг торжественно
восседавшей Ляли, прославляя ее как кормилицу и подательницу урожая.
По окончании хороводной пляски и пения Ляля наделяла девушек
венками. Этот весенний праздник с угощением Ляли продуктами
земледелия и скотоводства, связанными с растительной вегетативной
силой (хлеб и молочное), проводился накануне другого очень важного
празднества славян -- первого выгона скота в поле, обставленного
множеством заклинательных обрядов, знаменитого юрьева дня 23 апреля.
Если перед древней масленицей, когда в природе
устанавливалось весеннее равноденствие и солнце побеждало зиму, люди
"закликали весну", приглашали ее, то в юрьевские дни, когда уже
появлялась первая трава, когда распускались деревья, можно было уже
праздновать приход весны, ее ощутимое присутствие. Этот весенний
праздник "primavera", первой зелени действительно очень напоминает
по своей сущности античные элевсинские мистерии, связанные с
весенним возвращением Персефоны.
Персефона-Кора -- дочь Деметры; второе имя подчеркивает
дочерний, юный характер весенней богини. Напомню, что анонимный
русский автор XVII в., сочинение которого использовал Гизель, прямо
называет Ладу матерью Леля и Полеля. В этом указании на материнство
Лады автор, очевидно, опирался только на современный ему
этнографический материал, так как у него нет никаких параллелей с
античной мифологией и он не упоминает ни Цереру, ни Прозерпину, что
делали польские авторы. Мужской род детей Лады также условен.
Материнство Лады явствует и из тех песен, где при закликании весны
к ней, Ладе, обращаются за разрешением: "Благослови, мати Ладо,
весну закликати!". У русского этнографа XVII в. были все основания
считать Ладу матерью.
Отбросим Полеля как песенное повторение, примем женский род
для Лады и Лели (к чему нас обязывает фольклорный материал), и мы
получим архаичную пару: мать и дочь -- богини оживающей и рождающей
природы. Эта пара много древнее, так сказать, исконнее, чем античные
мифы или фольклорные реминисценции, и она ведет нас к паре
охотничьих рожаниц, тоже являющихся матерью и дочерью. Но здесь мы
имеем дело с рожаницами уже аграрными, связанными не с приплодом
зверей, а с вегетативной силой весеннего расцвета растительности
вообще и хлебных злаков в частности.
Дочерняя сущность Лели-Ляли явствует из целого ряда близких
к этому мифологическому имени слов: "ляля", "лялька" -- ребенок,
дитя, кукла, игрушка; "лелеять" -- бережно носить ребенка; "люлька"
-- детская колыбель; "лелека" -- аист, с которым связано поверье о
том, что он приносит детей, и многое другое. "Леля", "Ляля" могло
быть почти нарицательным обозначением "дочери", подобно тому как
Персефона, дочь Деметры, именовалась просто "Корой", т. е. тоже
"дочерью".
С праздником Лели и Лады в юрьевские дни (22 и 23 апреля), с
пасхальными днями и с более ранними, масленичными обрядами связано
во многих местах разведение костров. Сербы разжигали огромные
общесельские костры, высота которых достигала 7 м. Пепел из костра
считался священным: им посыпали семена, священник в церкви мазал
этим пеплом крест на лбу прихожан, ему приписывались целебные
свойства. Иногда вокруг основного костра разводилось 12 малых, что
означало общегодовую значимость обряда 137. Ритуальные костры носили
интересные названия: "лила", "олеле", "олала", "олалиjа".
137 Календарные обычаи и обряды... Весенние праздники, с. 252
-- 262.
Сербские "лилы" явно связаны с магией плодородия и со
скотоводством -- во время горения костра разбрасывали горящую
бересту ("лилу") и пели:
Лила, гори, жито, роди!
...Весело нам, лиле, горе
да нам краве добре веде!
Большие костры палили из соломы ("гомиле сламе"), а также
жгли огни в особой решетке, высоко поднятой четырьмя мужчинами на
четырех длинных шестах 138. Такие же масленичные костры из целых
копен соломы разжигали на высоких местах вне села и болгары,
устраивая вокруг огня хороводы. В Болгарии эти костры называли также
"олелии", "ойлалия". Не было ли перенесено еще в древности название
праздника в честь весенней Лели (по польским записям XV в. "ileli",
"ilely") на сопровождавший празднество костер, символизировавший
разгоравшееся тепло природы?
138 Кулишиh Ш., Петровиh П. Ж., Пантелиh Н. Српски митолошки
речник, С. 194.
Итак, из многообразного общеславянского фольклорного
материала вычленяются две мифологические фигуры: Лада -- великая
богиня весенне-летнего плодородия и покровительница свадеб, брачной
жизни -- и ее дочь (?) -- Леля, Леля, Ляля, олицетворяющая весну,
весеннюю зелень, расцвет обновленной природы.
А. С. Фаминцын, писавший о богине весны и сопоставивший
русско-украинский фольклор с мифом о Деметре и Персефоне, во второй
своей работе несколько сместил объекты внимания: он ни слова не
говорит о Ладе и Леле, просто не упоминает их, а сближает с
погибающей Персефоной купальскую Морену, Мару, Кострому и т. п.
Обряд уничтожения (растерзания, сожжения и утопления) соломенных
кукол, действительно, очень близок к мистериям, изображающим
похищение Персефоны, но в славянских материалах мы совершенно не
ощущаем единства весеннего божества с фигурой, трагически
завершающей свой годичный путь в похоронных обрядах Купалы или
петрова дня. Нигде не хоронят ни Ладу, ни Лелю, хотя проводы
последней можно видеть в приведенном выше описании гочевской "игры
в Лелю". Быть может, это связано с тем, что широко распространенное
слово "морена" ("marzana") означало не славянскую Персефону, а живую
девушку, которую в древности приносили в жертву в момент кульминации
созревания урожая?
Освобожденные от пренебрежительно-ученого критицизма,
многочисленные сведения о Ладе позволяют нам считать ее
общеславянским божеством с функциями богини растительного плодородия
(в чем она как-то соприкасается с Макошью, как Деметра соприкасалась
с Геей, Артемидой и др.) и богини брака.
Исходя из такого взгляда на Ладу, мы должны снова обратить
внимание на Збручского идола: там изображены две богини. Одну из них
я отождествил с Макошью, верховным женским божеством, попавшим даже
в великокняжеский пантеон, а вторая оставалась неразгаданной.
Напомню, что атрибутом второго божества является небольшое кольцо,
