Вениамин Фильштинский. Открытая педагогика. лезно. Там записывал хорошо, по первая же проба была плохая, бессмысленная

лезно. Там записывал хорошо, по первая же проба была плохая, бессмысленная. Он ничего не понял относительно того, что необхо­дим костюм, что надо овладеть конкретным физическим самочув­ствием героя.»

Я пытался работать по-разному. Проверял, например, возмож­ность строить сцены маленькими кусочками, то есть без всякой пе­дагогики: иди, повернись, замри, не двигайся, мерзни, сядь, встань, распахни плед, снова замерзни и т. д. Или разбивал на куски, спра­шивая актеров, какие, сколько кусков в каждой сцене, и настаивал на том, чтобы они это усваивали. Или вот такая хитрость: иногда чувствовал, что слишком рьяно гоню «производство», и хотя рабо­та шла вроде бы нормально, я снова начинал говорить про подклю­чение к роли себя, своих интимных переживаний. Потом я изло­жил им свой обычный педагогический тезис, что в театре главный человек не режиссер, а актер, что тоже для них было ново и удиви­тельно. Занимался я также «укладыванием текста». И чувствовал, что это необходимо. «О, ужас!» — я бы сказал раньше, но в Вашин­гтоне это было практично, актерам необходимо было даже подска­зывать интонации. Во всяком случае, пришлось много говорить о связности, о летучести текста, о том, что во фразе должно быть одно ударение, и хотя я имел дело с английским текстом, все равно такая работа была полезна. Еще одна серьезная педагогическая ак­ция: я предложил Таму сочинять список женщин. Ведь Смирнов говорит, что у пего было очень много женщин. Тонкость заключа­лась в том, что я попросил написать список женщин не Смирнова, героя пьесы, а его, актера Тама. И он честно сидел и пыхтел над этим списком. В желании раскрыть и освободить актера я шел именно через педагогику. В итоге этот период репетиций помог мне в частности добиться их большей уверенности. Для меня же обнаружилось обаяние и Смирнова (Там), и Луки (Джон). У Попо­вой (Линетта) проявилась некая чувственность и некрепкая попа-чалу, но все-таки содержательная связь с воображаемым покойным мужем. А у Тама — параллели с его личной биографией. Увы, ни­как не возникал задуманный мною (и, как мне кажется, предусмот­ренный Чеховым) разговор с залом, со зрителями.

«...Получил неприятную рекламацию на свою последнюю репе­тицию. Там сказал, что я слишком часто его останавливаю, не даю ему самостоятельности. Я услышал это и дал ему на следующей ре­петиции возможность сказать монолог четыре раза безо всяких остановок. И правильно сделал. Актер заметил, что это была его лучшая репетиция.»