Николай Михайловский

(1842-1904)

I

Николай Константинович Михайловский, выдающий­ся русский литературный критик, публицист и социолог, родился в Мещовске, Тамбовской губернии, в бедной дворянской семье. Учился он в горном корпусе, который не окончил, 18-ти лет Михайловский выступил на литературное поприще, стал журналистом, сотрудничал в раз­ных журналах. С 1869 г. становится постоянным деятель­ным сотрудником журнала Некрасова «Отечественные за­писки», а после смерти Некрасова одним из трех редак­торов журнала (другие два редактора были Салтыков-Щедрин и Г. Елисеев). В «Отечественных записках» 1869-1884 годов помещены были важнейшие социологические и литературно-критические его статьи. Михайловский до конца жизни оставался на «славном посту», развивая свое рано выработанное учение, но не изменяя ему. Об этом сам Михайловский писал: «Я был счастлив, что с тех пор, как стал сколько-нибудь определенным писателем, и, как {42} меня помнят читатели, ни разу не испытывал ломки своих коренных убеждений».

Михайловский был убежденным социалистом,но так­же горячим сторонником политической свободы и про­тивником бунтарства. Он был одним из первых, который выступил против Бакунина. В начале 70-х годов он был даже против революционной деятельности. В 1873 году, когда Петр Лавров издавал заграницей свой революци­онный журнал «Вперед», он звал Михайловского в эми­грацию. В ответ Михайловский ему писал:

«В горькую минуту, тянувшуюся, впрочем, не одну минуту, я решил было эмигрировать и пристроиться к вам окончательно и бесповоротно. Мысль эту я бросил по многим причинам... Я не революционер — всякому свое. Борьба со старыми богами меня не занимает, потому что их песня спета и падение их есть дело времени. Новые боги гораздо опаснее и в этом смысле хуже.

Смотря так на дело, я могу до известной степени быть в дружбе со старыми богами и, следовательно, писать в России». «Скажите же мне ваше повелительное наклонение не в теоретической области, а в практической. В ожидании я вам скажу свое: сидите смирно и готовьтесь... Япония, Турция имеют конституцию, должен же придти и наш черед. Я, впрочем, не знаю, в какой форме придет мо­мент действия, но знаю, что теперь его нет и что моло­дежь должна его встретить не с Молошоттом на устах и не с игрушечными коммунами, а с действительным зна­нием русского народа и с полным умением различить добро и зло европейской цивилизации. Откровенно гово­ря, я не так боюсь реакции, как революции. Готовить лю­дей к революции в России трудно, готовить к тому, чтобы они встретили революцию как следует, можно и, следо­вательно, должно».

Михайловский был последним «властителем дум» русской интеллигенции. Его девизом был идеал двуеди­ной правды: правды-истины и правды-справедливости. Человеческую личность он ставил во главу угла. {43}

Знаменитый русский философ Николай Бердяев, отнюдьнебудучи народником, писал о Михайловском: «Под знаком двуединой правды Михайловский более сорока лет ока­зывал глубокое влияние на несколько поколений. Духов­ная сила и качество его идеалов выше некоторых формул, в которые он их облекал».[лдн-книги1]

Еще в 60-ых годах прошлого столетия в петербург­ском журнале «Неделя» Михайловский писал:

«Все умственные, все политические процессы совер­шаются в личности и только в ней; только она ощущает, мыслит, страдает, наслаждается. Это азбучная истина... Всякие общественные союзы, какие бы громкие или пред­взято-симпатичные для нас названия они ни носили, имеют только относительную цену. Они должны быть дороги постольку, поскольку они способствуют развитию лич­ности».

В другой статье Михайловский опять подчеркивал значение личности: «В бесконечном потоке стремящихся ко все большей и большей сложности и самостоятель­ности индивидуальностей различных степеней, вечно бо­рющихся между собой, есть одна волна, за судьбами ко­торой человек не может не следить с известной тревогой. Это человек, человеческая личность, ибо только ее жизнь может он переживать, только ей сочувствовать, состра­дать и радоваться. Именно борьбу за индивидуальность он должен поставить целью своей жизни, на ее победе построить свой идеал правды».

Михайловский также писал: «Если я люблю свое оте­чество, то люблю ли я и должен ли любить все, что в нем живет, летает и пресмыкается? Если я люблю отечество, то не могу ли в то же время любить некоторые вещи, не отечественные, правда, но и не стоящие в прямом про­тиворечии с идеей отечества; те международные вещи, о которых, употребляя слова Писания, следует сказать, что по отношению к ним «несть эллин, ни иудей»? Такие вещи бесспорно есть, они называются — истина, спра­ведливость, свобода, труд, совесть и прочее...

Любить {44} их не только позволительно, а даже обязательно для истинного сына отечества. Мало того, быть может, вся задача истинного патриота исчерпывается посильным водворением этих прекрасных вещей в своем отечестве.., Видеть свою родину, хотя бы в будущем, облеченной в броню истины и справедливости — называют это «ко­смополитическими грезами». Так ли, полно? По-моему, это не грезы, а если грезы, то во всяком случае патри­отические».

Еще в 1872 году Михайловский предупреждал: «Бой­тесь прежде всего такого общественного строя, который отделит собственность от труда. Он именно лишит народ личной инициативы, независимости, свободы».

Михайловский в те годы был виднейшим теоретиком народничества. В конце 70-х годов и начале 80-х годов он поддерживал народовольцев и редактировал их изда­ния, писал в их нелегальном журнале «Народная Воля». Собрания редакции «Народной Воли» часто происходи­ли в кабинете Михайловского. Михайловский принимал активное участие в составлении знаменитого «Открытого письма Александру III» Исполнительного комитета На­родной Воли, и он окончательно его редактировал. В этом письме было указано, что «революционеров создают обстоятельства, всеобщее недовольство народа, стремле­ние к новым общественным формам. Весь народ истре­бить нельзя, нельзя и уничтожить его недовольство по­средством репрессии, неудовольствие напротив, растет от этого».

Далее авторы Письма, во главе с Михайловским, пророчески предсказывали:

«Общее количество недовольных в стране все будет увеличиваться; доверие к правительству в народе должно все более падать, мысль о революции, о ее возможности и неизбежности — все прочнее будет развиваться в России. Страшный взрыв, кровавая перетасовка, судорожное революционное потрясение всей России завершит этот процесс разрушения старого порядка»...

{45} «Из такого положения, — писали авторы Письма, — есть только два выхода: или революция совершенно неизбежная, которую нельзя предотвратить никакими казнями, или введение правового строя, замена самодержавия царя самодержавием народа.

Условия, которые необходимы для того, чтобы предупредить кровавую революцию и чтобы революционное движение заменилось мирной работой —два: 1) общая амнистия по всем политическим преступлениям прошлого времени, так как это были не преступления, но исполнение гражданского долга, и 2) созыв представителей от всего русского народа для пе­ресмотра существующих форм государственной и обще­ственной жизни и переделки их сообразно с народными желаниями... Выборы должны быть всеобщими, никаких ограничений ни для избирателей, ни для депутатов не должно быть. Избирательная агитация и самые выборы должны быть произведены совершенно свободно при полной свободе печати, полной свободе слова, полной свободе сходок, полной свободе избирательных про­грамм... Вот единственное средство к возвращению Рос­сии на путь правильного и мирного развития».

Теперь ясно, что если бы голос Михайловского и его друзей и единомышленников был бы своевременно услышан царской властью, все страшные бедствия и огромней­шие несчастия, которые обрушились на Россию и на­селяющие ее народы были бы предотвращены.

II

В 1892 г. Михайловский стал редактором петербург­ского ежемесячного журнала «Русское Богатство».

Вско­ре он привлек к участию в нем Владимира Галактионовича Короленко, с которым он раньше вместе сотрудни­чал в петербургском журнале «Северный Вестник». Ми­хайловский звал его, в целях ближайшего сотрудниче­ства, переехать из Нижнего Новгорода в Петербург. Пе­реезд этот состоялся в начале 1896 года, и с этого вре­мени Короленко стал соредактором и официальным {46} издателем «Русского Богатства». В 1896 году Короленко вынужден был оставить Петербург и поселиться в Пол­таве, но он продолжал участвовать в редактировании журнала и часто приезжал в Петербург, иногда оставаясь там подолгу для участия в редакционных делах.

Ленин в своей статье «Народники о Михайловском», написанной им в 1914 году, признал в качестве великой заслуги Михайловского то, что он горячо сочувствовал угнетенному положению русского крестьянства и энер­гично боролся против всех и всяких проявлений крепостного гнета. Но Ленин упрекал Михайловского в том, что ему были присущи колебания в сторону буржуазного либерализма и что он, начиная с 90-х годов и до смерти, вел ожесточенную полемику с марксистами.

Что Михайловский вел ожесточенную борьбу против марксизма — это несомненный факт, но делал он это не потому, что он якобы был «буржуазный» демократ и интересы и стремления рабочего народа ему были чужды, как это утверждают коммунистические писатели, а как раз наоборот: именно потому, что ему чрезвычайно до­роги были интересы трудящихся масс и всего народа. Он жил и действовал не один десяток лет. И в его литера­турной деятельности были моменты, когда его влияние на общество достигло очень больших размеров. Как бы­ли и такие моменты, когда, в силу тех или иных истори­ческих обстоятельств, оно текло по более узкому руслу.

В 1896 г. в предисловии к первому тому своих сочи­нений Михайловский писал: «Всякий раз, как мне прихо­дит в голову слово «правда», я не могу не восхищаться его поразительной красотой. Такого слова нет, кажется, ни в одном европейском языке. Кажется, только по-рус­ски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое.

Правда, в этом огромном смысле слова, всегда составляла цель моих исканий. Правда-истина, разлученная с прав­дой-справедливостью, правда теоретического неба, от­резанная от правды практической земли, всегда {47} оскорбляла меня, а не только не удовлетворяла. И наоборот, благородная житейская практика, самые высокие нрав­ственные и общественные идеалы представлялись мне всегда обидно-бессильными, если они отворачивались от истины, от науки. Я никогда не мог поверить, и теперь не верю, чтобы нельзя было найти такую точку зрения, с которой правда-истина и правда-справедливость явля­лись бы рука об руку, одна за другой пополняя. Во вся­ком случае, выработка такой точки зрения есть высшая из задач, какие могут представиться человеческому уму, и нет усилий, которых жалко было бы потратить на нее. Безбоязненно смотреть в глаза действительности и ее отражению — правде-истине, правде объективной, и в то же время охранять правду-справедливость, правду субъективную — такова задача всей моей жизни. Не легкая это задача.

Слишком часто мудрым змеям не хва­тает голубиной чистоты, а чистым голубям — змеиной мудрости. Слишком часто люди, полагая спасти нрав­ственный или общественный идеал, отворачиваются от неприятной истины, и, наоборот, другие люди, люди объективного знания слишком норовят поднять голый факт на степень незыблемого принципа».

Еще в 1894 г. Михайловский о нарождении маркси­стов в России писал: «Они снисходительно или през­рительно смотрят... на нас, профанов, ищущих ответы на вопросы жизни в их плотью и кровью одетой форме, в идеальной постановке их жгучей и сложной реальной действительности: из-за чего, дескать, бьются эти не­сведущие и непонимающие люди, когда истина давно открыта и находится у нас в кармане. И они вытаскивают из кармана Марксову схему, тщательно переписанную из сочинений самого Маркса или Энгельса, а, может быть, из какой-нибудь социал-демократической брошюры... Ясно, просто, логично, в четверть часа можно целую философию истории усвоить с гарантированной науч­ностью».

В другой своей статье, сочувственно цитируя одного {48} немецкого философа, Михайловский писал по адресу русских марксистов: «Старое стремление всякой новой партии создать себе свое собственное летосчисление, но­вый календарь с новыми святыми снова выступает перед нами. Насколько нелепа кажется новая оценка верующим старого строя, настолько же внушающей доверие пред­ставляется она своим собственным верующим; только одному они не хотят верить: именно тому, что то, на чем покоится их воззрение на вещи, есть вера, а не знание. Ведь мы же, говорят они, совершенно ясно видим, что история движется в направлении к нашей цели. Но то, что поставило вас на этот пункт, есть не наука, а любовь и ненависть, желание и отвращение — не рассудок, а воля. Кто не разделяет вашей любви и вашей ненависти, ваших надежд и идеалов, тому вы не сможете доказать истин­ность вашего воззрения. Вы можете только сослаться на будущее, а в том-то и дело, что будущее открыто только вере, а не знанию».

К этому Михайловский прибавляет:

«Научный прогноз экономического материализма в действительности есть дело не знания, а веры... Если марк­сист говорит:

я знаю, что целесообразный естественный ход вещей ведет к такому-то благому результату, — то ведь и дикарь думает: я знаю, что бог грома поражает людей, переступающих его веления».

Дальше Михайловский говорит: «Марксистская иде­ология — это не миропонимание, не мироразумение или миросозерцание. Это только тесная клетка, которая могла иметь свои достоинства, как известный уголок миросозер­цания, но в которой нечего искать ответов на все вопросы, волнующие душу современного человека».

Так Михайловский вскрывал ненаучность марксизма. Он показывал, что марксисты как бы создали себе идола, которому поклоняются. Михайловский писал:

«Наши противники, марксисты, преклонялись перед единоспасающим идолом «экономического фактора», {49} они издевались над правом нравственного суда над явле­ниями общественной жизни, они выбрасывали за борт истории многомиллионную массу крестьянства ради его «деревенского идиотизма», они третировали интеллиген­цию, как ничтожную или состоящую«на содержании» величину... и так далее. При этом гордые своим «новым словом», они не находили достаточно сильных слов для изображения глупости, невежества и «реакционных стрем­лений» своих предшественников».

Михайловский признавал факт существования клас­совых противоречий в современном обществе, но, в про­тивоположность марксистам, он не видел в этом «дви­гателя прогресса», а идею классовой борьбы называл «школой озверения». Михайловский писал:

«В нашей и в европейской литературе давно уже было указано, что рядом с борьбой классов, и часто совершенно искажая ее, существует борьба рас, племен, наций. Если, например, калифорнийские рабочие всячески гонят иммигрирующих китайцев, принадлежащих к рабочему классу, или если французские рабочие недовольны кон­куренцией более дешевых итальянских рабочих и тому подобное, то это, конечно, не классовая борьба. Далее, по признанию самих марксистов, было время, когда об­щество не делилось на классы, и будет время, когда де­ление это исчезнет. И, однако, история не останавливала и не остановит своего течения, но она не была и не будет борьбой классов за их отсутствием... Один итальянский писатель, Бенедетто Кроче, остроумно замечает, что исто­рия есть, несомненно, борьба классов, когда, во-первых, классы есть, во-вторых, когда их интересы враждебны, и, в-третьих, когда они сознают свой антагонизм. А это, — прибавляет он, — приводит нас в конце концов к тому юмористическому выводу, что история есть борьба клас­сов... когда есть борьба классов».

Михайловский вел ожесточенную полемику с марк­систами, но он был страстным защитником свободы {50} cлова для всех своих идейных противников. Об этом говорит такой случай. В конце 1897 года правительство закрыло первый легальный марксистский журнал «Новое слово». В это время парижский корреспондент журнала «Русское Богатство», редактором которого был Михайловский, прислал Михайловскому критическую статью о марксиз­ме. Так как у марксистов не было своего журнала и им негде было бы ответить на эту статью, Михайловский послал Петру Струве, бывшему редактору «Нового сло­ва», рукопись статьи своего парижского корреспондента с предложением ответить на нее на страницах «Русского Богатства». Парижским корреспондентом «Русского Бо­гатства» был тогда известный писатель-народник Нико­лай Русанов. Позже об этом эпизоде Русанов писал:

«Я упомянул об этом эпизоде из истории нашей идей­ной борьбы потому, что он рисует Михайловского по­следовательным защитником свободы печати, который не только на словах, а на деле верит в великое значение откровенной борьбы мнений и, несмотря на цельность своего мировоззрения, соглашается в известных случаях сделать из своего органа свободную трибуну, лишь бы не была удушена грубой силой мысль противника».

III

Владимир Короленко в своих воспоминаниях о Ми­хайловском пишет:

«Михайловский недаром писал не только о совести, но и о чести, которую считал обязательным атрибутом личности. Сам он был олицетворением личного досто­инства, и его видимая холодность была своего рода бро­ней, которая служила ему защитой с разных сторон...

Его кабинет с бюстом Белинского и его книгами был его храмом. В этом храме суровый человек, не признававший никаких классовых кумиров, преклонялся лишь перед жи­вой мыслью, искавшей правды, то есть познания истины и осуществления справедливости в человеческих отношениях».

{51} А сам Михайловский в одной из своих последних ста­тей писал:

«Если мы в самом деле находимся накануне новой эры, то нужен прежде всего свет, а свет есть безусловная свобода слова, а безусловная свобода мысли и слова не­возможны без личной неприкосновенности, а личная не­прикосновенность требует гарантий. Надо только пом­нить, что новая эра очень скоро обветшает, если народу от нее не будет ни тепло, ни холодно».

Короленко также отмечает тот факт, что «горячий и разносторонний ум Михайловского был гораздо выше и шире той арены, на которой происходили схватки между ним и марксистами. Он также был выше и шире того, что в то время называлось «народничеством». Михайлов­ский, пишет Короленко, — «не создавал себе кумира ни из деревни, ни из мистических особенностей русского народного духа». В одном месте, приводя мнение про­тивника, что если нам суждено услышать настоящее сло­во, то его скажут только люди деревни и никто другой, Михайловский говорит:

«Если вы хотите ждать, что скажут вам люди дерев­ни, так и ждите, а я и здесь остаюсь «профаном»... У меня на столе стоит бюст Белинского, который мне очень до­рог, вот шкаф с книгами, за которыми я провел много ночей. Если в мою комнату вломится «русская жизнь со всеми ее бытовыми особенностями» и разобьет бюст Бе­линского и сожжет мои книги, — я не покорюсь людям деревни. Я буду драться, если у меня, разумеется, не бу­дут связаны руки. И если бы даже меня осенил дух ве­личайшей красоты и самоотвержения, я все-таки сказал бы по меньшей мере: прости им, Боже истины и справед­ливости, они не знают, что творят! Я все-таки, значит, протестовал бы. Я и сам сумею разбить бюст Белинского и сжечь свои книги, если когда-нибудь дойду до мысли, что их надо бить и жечь. И не только не поступлюсь, а всю душу свою положу на то, чтобы дорогое для меня {52} стало и другим дорого, вопреки, если случится, их «быто­вым особенностям».

В 1897 г. Михайловский писал:

«Если я «в смысле г. Струве» народник, то один из столпов народничества, покойный Юзов утверждал, что я «один из вреднейших марксистов». И это перекидывание меня из одного враждебного лагеря в другой, тогда как я заведомо не имею чести принадлежать ни к тому, ни к другому, кажется мне очень интересным, как частный случай вышеупомянутого тяготения к упрощению дей­ствительности». («Русское Богатство» 1897г., книга 11-я, стр. 119).

В ноябре 1900 г. праздновалось сорокалетие литера­турной деятельности Михайловского. Министр внутрен­них дел Сипягин запретил газетам сообщать о предстоя­щем юбилее, полиция перехватывала и задерживала при­ветственные адреса, и тем не менее чествование Михай­ловского приняло небывалые размеры. В письме от 14 ноября 1900 г. Короленко писал жене в Полтавуиз Пе­тербурга:

«Завтра торжества в честь Михайловского... Теле­грамм, писем, адресов бесчисленное множество, самых разнообразных от разнообразнейших кружков, лиц и учреждений. Из самых отдаленных мест — Сибири, Кав­каза, из самых глухих углов, группы и одиночки шлют письма, прозу, стихи. Трудно было ждать такой огромной волны общественного внимания. И главным образом — провинция! Что-то будет завтра».

В следующем письме, от 17 ноября, Короленко пишет:

«Юбилей Михайловского принял размеры просто це­лого события — и, кажется, можно сказать, что ни один еще литературный юбилей так широко не захватывал читателей. В Союзе писателей было набито битком и пришлось отказывать очень многим за недостатком ме­ста... Читались не все адреса, а только те, с которыми прибыли депутации или представители... Целую массу те­леграмм не было никакой возможности даже прочесть, {53} и только перечислялись места, откуда получены, и частью фамилии. Некоторые адреса были очень хороши... Сре­ди адресов было немало марксистских, в которых заяв­лялось о разногласиях, но и о глубоком уваженииковсей деятельности Михайловского. В этом же смысле очень недурно сказал Струве — умно и искренне. От мо­лодежи множество адресов... На следующий день все еще приходила масса телеграмм, преимущественно из-за гра­ницы. Вообще — все соглашаются, что ничего подобного по размерам в области литературных юбилеев еще не бывало».

Михайловский прожил после этого только четыре года. Он умер 26 февраля 1904 г., на пороге новой тра­гической эпохи в истории России,за день до начала рус­ско-японской войны.

Михайловский называл идею классовой борьбы «школой озверения». Это определение оказалось проро­ческим. Михайловский считал, что только борясь за по­литическую и социальную свободу каждого отдельного человека, страна может добиться свободы для всего на­рода и процветания страны. «Личность, — писал Михай­ловский, — не должна быть принесена в жертву — она свята и неприкосновенна, и все усилия нашего ума долж­ны быть направлены на то, чтобы самым тщательным образом следить за ее судьбами и становиться на ту сто­рону, где она может восторжествовать». (Михайловский. Сочинения. Том 4-й, стр. 451).

Его слова и сегодня злободневны. Именно поэтому кремлевская диктатура еще при Ленине изъяла из совет­ских библиотек сочинения Михайловского. Его научные и публицистические статьи больше не переиздаются Госиздатом. Но никакой цензуре не подавить того, что на­веки вошло в историю русской культуры.

{54}